Пони - Р. Дж. Паласио

верьте, маршал Фармер. Шутите сколько хотите. Меня это не волнует. Я собираюсь спать. Спокойной ночи!

Костер разгорелся, и его тепло окутало мою спину. Прошло несколько минут.

– Похоже, он хороший человек, твой Па, – произнес маршал Фармер.

Я сглотнул комок в горле:

– Лучший человек на свете.

– Я найду его, малец. Обещаю тебе.

Мне показалось, что он говорил искренне. Но я ему не ответил.

– Спокойной ночи, малец.

Я ему не ответил.

3

После этого мои мысли закружились в нескончаемом хороводе. Маршал Фармер уже не в первый раз зажег внутри моей головы костры в сотни раз более яркие, чем костер на нашей стоянке. Мысли вились клубами дыма. Голова раскалывалась от напряжения.

Митиваль.

Па говорил мне, что это было первое слово, которое я произнес в младенчестве. Не «Па». Не «агу-агу». Митиваль. Вот удивлялся тогда Па, наверное. Я даже не могу представить, что он тогда думал. Но он всегда рассказывал об этом так, будто ничего странного тут нет. Ни разу не упрекнул меня. Никогда не давал мне повода смущаться или переживать.

Но конечно, я и раньше ломал голову над загадкой Митиваля. Может, я еще мал, но я любознательный. И хотя я со всей почтительностью принял непостижимость некоторых явлений нашего мира, мне хватало рассудка, чтобы формулировать вопросы, на которые я не мог найти ответов. И даже порой адресовал эти вопросы Митивалю, как я уже упоминал, но он был неизменно уклончив. Да, честно сказать, он почти и не знает ничего о себе. А то немногое, что знал, ни в какую цельную картину не складывается. Правила игры в шахматы. Нелюбовь к грушам, хотя он вообще не ест. Единственное, что он точно знает, так это то, что он ничего точно не знает.

И вот к какому выводу я пришел: некоторые души готовы отправиться в мир иной, а некоторые нет. Вот и вся загадка. Те, кто готов, просто уходят, например как моя мать. А те, кто не готов, задерживаются. Может, смерть застигла их врасплох. Или они кого-то ждут. Может, у них осталось незаконченное дело. Что-то, что они хотят довести до конца или исправить. Или они просто не знают, что умерли, как те призраки в Топях. А может, знают, но накрепко привязались к месту, где помнят себя живыми. Или где закопаны их кости. Иногда говорят, что призраки преследуют живых, но мне кажется, это всего лишь привычка. Эти души цепляются за что-то и не могут отпустить.

А что касается того, почему я их вижу, а другие люди не видят, то я не знаю. Помню свое изумление в глубоком детстве, когда я впервые осознал, что, кроме меня, Митиваля никто не видит. Как такое может быть? Он для меня совсем настоящий! Я могу держать его за руку! Я вижу его зубы, когда он смеется! На его одежде есть складки! У него грязь под ногтями! Просто невозможно быть более настоящим, чем он. Кровь и плоть. Почему его никто не видит? Почему Па не видит? Мне это казалось невозможным.

Более того, Митиваль был не единственным призраком, которого я видел. Всегда были и другие, где-то на самом краю моего поля зрения. Смутные тени в Боунвиле. Фигуры, мелькающие за деревьями. Но я закрывал на них глаза. Я не хотел видеть то, чего не мог развидеть.

А с Митивалем все было иначе. Не припомню момента в своей жизни, когда бы его не было со мной. Как старший брат. Как преданный товарищ.

Ну а почему он вообще явился мне, как мы с ним связаны – этого я, наверное, никогда не узнаю. Думаю, так обстоит дело с каждым. Ежедневно люди проходят мимо друг друга, не представляя, есть ли между ними какая-нибудь связь. Хотя, может, их бабушки когда-то были знакомы. Даме, покупающей сахар в лавке на углу, не приходит в голову, что незнакомый господин напротив – ее дальний родственник. Встретившись случайно, они не гадают: «Знали ли друг друга наши предки? А может, они враждовали? А может, любили друг друга? Давным-давно, когда первобытные племена бродили по пустыне, не были ли они родней?»

Одним небесам известно, что нас связывает! И если так обстоят дела с живыми, то и с мертвыми все примерно так же. Тайны, которые правят нами, правят и ими. Если жизнь – это путь к великому неведомому, тогда смерть – это тоже путь. Только одни люди, как моя Мама, точно знают, куда они идут, другим же людям это неизвестно. Может, они слегка заплутали и кружат на одном месте, а может, не уверены, в какую сторону направиться. Может, им нужна карта, как странникам в новых для них краях. Может, они ищут какие-то приметы. Или компас. Или ждут инструкции, куда идти дальше. Может, Митиваль просто движется по выпавшей ему дороге и его время со мной – лишь остановка на обочине.

Я просто не знаю.

Но я примирился со всем, что мне неведомо. Я примирился с нарушенными законами физики, с неестественной биологией, с противоречивыми доказательствами существования Митиваля. Я примирился с тонкой логикой его Бытия и со всеми хрупкими его проявлениями. Единственное, в чем я абсолютно уверен, – это в том, что Митиваль всегда рядом. И больше мне ничего не нужно знать.

И если старый маршал Фармер хочет над этим посмеяться, мне-то что? Пусть смеется сколько хочет. Мне не важно, чему он верит, чему не верит. Правда есть правда, как говорит Па. Вот и все.

Так я убеждал себя, пока костер согревал мне спину и в ночи эхом отдавалась темная сторона мира. Правда есть правда. Эти слова были бальзамом для моей души.

Покоя мне не давала другая часть разговора с маршалом Фармером. Та, которая касалась Мака Боута и сундука с золотом. Вот из-за чего мой мозг пришел в смятение, вот почему мое сердце не могло успокоиться. Вот какие мысли не давали мне спать, кружились в моей голове и сталкивались друг с другом, словно мухи внутри лампы. Это было совсем новое для меня неведомое.

Должно быть, где-то в потаенных уголках души я знал правду. Или верил, что найду ее на другом краю Чащобы. Но сердце – загадочная вещь. Можно пройти тысячи миль через неизведанные земли и так и не найти ничего более неведомого, чем любовь.

4

На следующее утро мы поднялись ни свет ни заря. Дул холодный ветер. Я не выспался и потому был утомлен и недоволен.

– Приближается гроза, –