Дневник чумного года - Даниэл Дефо

- Но, друг, - сказал я, - неужели они разрешают тебе подниматься на борт после того, как ты побывал здесь, на берегу, в этом ужасном месте, где столько заразных больных?

- Ну, что до этого, - сказал он, - так я очень редко поднимаюсь на борт. Я перекладываю все, что привез, в их лодку или кладу все у борта, и они поднимают все на корабль. Но если бы я и поднимался на борт, думаю, опасаться им было бы нечего: ведь я не захожу в дома на берегу, ни с кем не общаюсь, даже с собственной семьей; я только доставляю ей пищу.

- Но это, может быть, как раз самое опасное, - сказал я, - ведь эту провизию все равно приходится от кого-то получать. А раз вся эта часть города так заражена, то опасно даже заговаривать с кем-либо: ведь деревня, по существу, является началом города, хоть она и несколько удалена от него.

- Все это так, - сказал он, - но вы не совсем меня поняли. Здесь я не покупаю для них провизию. Я плыву вверх по реке к Гринвичу {201} и покупаю там свежее мясо, а иногда плыву вниз по реке в Вулидж {202} и делаю закупки там; потом я плыву к уединенной ферме на Кентской стороне {203}, где меня знают, и покупаю птицу, яйца и масло, и развожу все это, как меня просили, одно на тот, другое на другой корабль. Я редко схожу здесь на берег и сейчас пришел сюда лишь за тем, чтобы навестить жену и узнать, как поживает моя семья, да отдать им то немногое, что я получил вчера вечером.

- Бедняга, - сказал я, - и сколько же ты получил?

- Три шиллинга, - сказал он, - огромная сумма по нынешним временам для бедняка; да еще мне дали целую сумку хлеба, соленой рыбы и немного мяса. Так что не так уж плохо.

- Ну, и ты уже все это отдал?

- Нет, - сказал он, - но я уже кликал жену, и она сказала, что сейчас выйти не может, а постарается подойти через полчаса, и я дожидаюсь ее. Бедняжка, - добавил он, - ей очень туго приходится. У нее был нарыв, а сейчас он прорвался, так что я надеюсь, что она выкарабкается. Боюсь только, ребенок погибнет, но на все воля Божия.

Тут он замолчал и горько заплакал.

- Ну, добрый друг, у тебя есть надежный Утешитель, раз ты научился смиряться перед волей Божией. Он всех нас рассудит.

- О сэр, - воскликнул он, - если хоть кто-нибудь из нас уцелеет, и то уж будет великая милость Божия, и кто я такой, чтобы роптать?!

- Это ты говоришь? Насколько же меньше моя вера, чем твоя! - У меня прямо сердце защемило: я вдруг осознал, насколько тверже убеждения этого бедняка, которые поддерживают его в минуту опасности, чем мои собственные; ведь ему некуда было бежать, у него, в отличие от меня, была семья, нуждавшаяся в его поддержке; и однако, мое поведение было основано на простых предположениях, его же - на твердом Уповании на милость Божию, хотя он и принимал всевозможные предосторожности, чтобы не заболеть.

Я отвернулся в сторону, размышляя над этим, так как, подобно ему, не маг сдержать слез.

Наконец, после того как мы еще немного поговорили, женщина открыла окно и позвала:

- Роберт! Роберт!

Он ответил и попросил ее подождать, пока он подойдет, потом побежал вниз по ступеням к лодке и вернулся с мешком, в котором была провизия, принесенная им с корабля; затем он вновь окликнул жену. Потом подошел к большому камню, который он мне показывал, опорожнил мешок, разложил все на камне - каждую вещь по отдельности, - а сам отошел в сторонку; жена вышла с маленьким мальчуганом, чтобы отнести вещи, а он кричал им, какой капитан что прислал, и в конце концов добавил:

- Все это Бог послал, Его и благодари!

Когда бедная женщина все собрала, оказалось, что она слишком слаба, чтобы отнести все это зараз, хотя вес был и невелик; тогда она вынула сухари, что лежали в небольшой сумке, и оставила мальчика покараулить их, пока она не вернется.

- Послушай, а ты оставил ей четыре шиллинга, которые, говорил, ты заработал за неделю?

- Конечно, конечно, - ответил он, - вот увидишь: она сама подтвердит. И он снова крикнул: - Рейчел, Рейчел (так ее звали), ты взяла деньги?

- Да, - сказала она.

- Сколько там было?

- Четыре шиллинга и серебряная монетка в четыре пенса.

- Хорошо, да благословит всех вас Господь, - сказал он и повернулся, чтобы уйти прочь.

Как не мог я сдержать слез, когда услышал историю этого человека, так не мог сдержать и своего желания помочь ему. Поэтому я окликнул его:

- Послушай, друг, подойди-ка сюда, потому что я твердо верю, что ты здоров, и я могу рискнуть приблизиться к тебе. - Тут я вытащил руку, которую до того держал в кармане. - Вот, поди позови свою Рейчел еще раз и дай ей эту малость. Господь никогда не покинет семью, которая так в него верует.

С этими словами я дал ему еще четыре шиллинга, попросил положить их на камень и снова позвать жену.

Никакими словами не опишешь благодарности бедняги, да и сам он мог ее выразить лишь потоками слез, струившихся по щекам. Он позвал жену и сказал, что Господь смягчил сердце случайного прохожего, и тот, услыхав об их положении, дал им все эти деньги, и гораздо больше, чем деньги, сказал он ей. Женщина тоже жестами выразила свою признательность и нам и Небу, потом с радостью унесла приношение; и думаю, что за весь тот год не потратил я денег лучшим образом.

Потом спросил я беднягу, не добралась ли болезнь до Гринвича. Он сказал, что две недели назад заразы там точно не было, но с тех пор, он боится, случаи заболевания были, но в той части города, что ближе к Детфордскому мосту; {204} он же заезжал только к мяснику и зеленщику, где он обычно покупает продукты, за которыми его посылают, и был предельно осмотрителен.

Тогда я спросил его, как же так получилось, что люди, которые заперлись на кораблях, не сделали необходимого запаса продуктов? Он ответил, что некоторые так и поступили, тогда как другие не уходили до тех пор на корабль, пока страх не заставил их на это решиться, а тогда было уже слишком опасно выходить и делать запасы провизии; он обслуживает два корабля - он указал мне их, - которые почти ничем не запаслись, кроме сухарей и пива, и ему приходится покупать для них все остальное. Я спросил, есть ли еще корабли, которые так же уединились, как те, что я видел. Он сказал, Да, на всем пространстве вверх по реке до Гринвича, включая Лаймхаус {205} и Редрифф {206}, все корабли, которые смогли уместиться, стоят посреди реки по четыре в ряд, и на многих из них по нескольку семей на борту. Я спросил, не коснулась ли их болезнь. Он ответил, что нет, за исключением двух-трех кораблей, обитатели которых не следили за моряками и разрешали им сходить на берег; он сказал, что приятно посмотреть, как выстроились корабли вверх по Заводи {207}.

Когда же он сообщил, что собирается отплыть в Гринвич, как только начнется прилив, я спросил, не возьмет ли он меня с собою туда и обратно, потому что мне страшно хочется посмотреть, как выстроились на реке корабли, о чем он сам говорил. Он отвечал, что согласен, коли только я заверю его словом христианина и честного человека, что я не заразный. Я уверил его, что здоров, что Бог пока меня миловал, что живу я в Уайтчепле, но что, не в силах долее сидеть взаперти, я решился пойти сюда, чтобы прогуляться по свежему воздуху, и что в доме у меня тоже нет никакой заразы.

- Ну что ж, сэр, раз вы настолько пожалели меня и мое бедное семейство, что пожертвовали нам деньги, едва ли вы будете так безжалостны, чтобы сесть ко мне в лодку, если вы больны, - ведь тем самым вы убьете меня и погубите всю мою семью.

Бедняга столь растрогал меня заботой и любовью к своим близким, что я решил было вообще не ехать. Я сказал, что лучше смирю свое любопытство, чем доставлю ему беспокойство, хоть я и убежден, что, благодарение Творцу, заразен не более, чем новорожденный младенец. Но теперь уж он не хотел и слышать о моем отказе и, чтобы убедить меня, что он мне доверяет, настойчиво убеждал меня ехать; так что, когда начался прилив, я влез к нему в лодку, и он отвез меня в Гринвич. Пока он покупал то, что было ему заказано, я поднялся на вершину холма, у которого был расположен город, с восточной его стороны, так чтобы открывалась река. Ну и удивительное зрелище предстало мне! Я увидел множество кораблей, стоящих рядами, по четыре в каждом, иногда по две-три таких линии во всю ширину реки; и это не только у самого города, между домами Рэтклиффа и Редриффа, на пространстве, которое жители называют Заводью, но и вниз по реке до самого мыса Лонг-Рич, то есть насколько горы позволяли видеть.

Не могу точно сказать, сколько судов там было, но полагаю, что увидел несколько сотен парусов; и я не мог не одобрить их изобретательности: ведь более десяти тысяч людей, связанных с морским делом, могли укрыться здесь от опасности заразы и жить в спокойствии и довольстве.

Я возвратился домой вполне удовлетворенный своим путешествием и особенно своим новым знакомцем; радовала меня и мысль, что существуют такие прибежища для многих семейств среди всеобщего опустошения. Кроме того, я обнаружил, что, по мере того, как зараза распространялась, корабли, на которых укрывались целые семьи, отплывали все дальше от города, пока, как мне сказали, некоторые просто не вышли в море и не переправились к таким портам и безопасным местам, до каких только смогли добраться.