Наказание Красавицы - Энн Райс

— Быстрее, Тристан! Больше старания! Вспомни, как я учил тебя шагать. — Широкая вожжа с громким шлепком прошлась мне по исполосованным бокам и ягодицам, и, света не взвидя, я помчался вместе со всеми.

На самом деле, вряд ли мы могли двигаться быстро — но мне тогда казалось, мы летим. Над собой я видел бескрайнее голубое небо, проплывающую мимо каменную крепостную стену, лица летописца и его спутницы, высоко сидящих в экипаже, а также обладателей других, движущихся по улице колясок. И вновь меня посетило это ужасающее осознание реальности: что здесь мы — самые что ни на есть настоящие рабы, бессловесные и нагие, а вовсе не королевские потешные игрушки. Мы были ничтожнейшей и беззащитнейшей частицей этого огромного, сурового, губительного мира, в сравнении с которым королевский замок мнился теперь этакой ломящейся сластями кондитерской.

Принцы впереди заметно напряглись в своей конской амуниции, словно норовили друг друга обскакать. Торчащие у них из задов длинные лоснящиеся конские хвосты раскачивались туда-сюда, на стройных икрах, подпираемых тесными кожаными голенищами, очертились натруженные мускулы, под ногами громко звякали подковы. Внезапно от рывка поводьев голову мне резко вздернуло выше, под коленями стегнули вожжи. Я невольно застонал, слезы сами покатились из глаз, и если бы не затыкающие рот удила, я точно бы заревел в голос от отчаяния и боли. Колотящиеся в грудь при каждом движении грузики дергали и оттягивали соски, отчего по всему телу разливался мелкий трепет. И, как никогда прежде, я ощущал свою наготу, словно все навешанное на меня снаряжение — и сбруя, и конский хвост — еще больше меня обнажило.

Поводья резко дернулись три раза, и наша упряжка сбавила ход, перейдя на размеренную рысь, словно все «скакуны» уже знакомы были с подобными командами. Запыхавшийся от бега, с мокрым от слез лицом, я даже порадовался этой смене темпа. Вожжа прошлась на сей раз по трусящему рядом принцу — он тут же весь выгнулся дугой и стал высоко подбрасывать колени.

Сквозь шум уличной сутолоки, цоканье сапог по мостовой, сдавленные стоны и резкие, несдержанные выкрики «коньков» до меня слабо доносились повышающиеся и затихающие звуки разговора моих господ, хотя слов мне было и не разобрать.

— Тристан, выше голову! — гаркнул летописец, и я ощутил энергичный рывок за бразды и тут же — за кольцо на фаллосе, отчего на мгновение даже оторвался от земли.

Непроизвольно я громко выкрикнул сквозь удила и, едва меня отпустили, наддал быстрее. Фаллос во мне как будто сделался еще крупнее и разместился поудобнее, словно мое тело только для него и предназначалось.

Громко всхлипнув, я попытался выровнять дыхание и приноровиться к темпу упряжки. Я вновь услышал за спиной переливчатые интонации разговора моих господ… и вдруг почувствовал себя страшно одиноким и всеми покинутым.

Даже суровые порки в солдатском лагере за неудавшуюся попытку сбежать по пути к замку не казались мне таким ужасным насилием и унижением, как нынешнее наказание. А при виде стражников на башенках городской стены, праздно привалившихся к каменной кладке или показывающих друг другу пальцем на ту или иную повозку, я почувствовал себя еще более хрупким и уязвимым. Определенно, в тот день в моей душе что-то уничтожилось навсегда.

Между тем мы обогнули поворот, дорога заметно расширилась, грохот подков и катящихся по мостовой деревянных колес стал гораздо громче. Громоздкий фаллос как будто сам уверенно управлял мною, то приподнимая, то поворачивая, то толкая вперед, длинные кожаные ремни игриво подхлестывали голые икры. Мало-помалу я успокоился, ко мне словно пришло второе дыхание, и недавно жгучие потоки слез ощущались на лице уже холодными подсыхающими дорожками.

Мы миновали высокие ворота, покинув городок совсем не тем путем, которым меня с другими рабами доставили сюда ранним утром. И я увидел впереди бескрайнее пространство возделанных земель, усеянное там и сям крытыми соломой домиками и небольшими фруктовыми садами. Мостовая под ногами сменилась рыхлой и мягкой, едва утоптанной дорогой.

И тут меня окутала новая волна ужаса — обнаженную мошонку словно окатило жаром, а мой никогда не поникающий друг от страха сделался еще длиннее и крепче. Я увидел множество нагих рабов — где запряженных в плуг, где работающих на четвереньках среди рядов пшеницы, — и ощущение кромешной безнадежности моей судьбы повергло меня в еще большее отчаяние.

Другие люди в конской упряжи неслись навстречу и мимо нас, вселяя в меня все большее волнение. Я выглядел, в точности как они, — и был, по сути, всего лишь одним из них.

Вскоре мы свернули на узкую дорогу и стремительной рысцой помчались к большому фахверковому дому с синевато-серой островерхой крышей, ощетинившейся несколькими печными трубами. Шустрые вожжи лишь звучно щелкали то с одного бока, то с другого, подстегивая мою прыть и заставляя выше поднимать колени.

Наконец, резко натянув поводья, нам велели остановиться. Голову дернуло назад, и я невольно вскрикнул, но звук, к счастью, заглушился толстыми удилами. И вот вместе с остальными «лошадками» я застыл перед домом, тяжело дыша и подрагивая от усталости, в медленно оседающей дорожной пыли.

В САДУ И НА КОНЮШНЕ

Потом возле нас возникли двое неказисто одетых пареньков с длинными и плоскими деревянными палками в руках и повели нас по узенькой тропке к приземистому строению, где, по-видимому, располагалась конюшня.

Сразу нас заставили перегнуться над массивной перекладиной, прижавшись всем своим хозяйством к шершавой деревяшке, и ухватиться зубами за кожаные кольца, что висели на другом, таком же необструганном брусе впереди. Чтобы достать до своего кольца, мне пришлось хорошенько вытянуться, невзирая на впившуюся в живот колючую солому, и, хватая его зубами, я едва не оторвался от пола. Руки все так же были связаны за спиной, и опереться на них я не мог. Все ж таки мне удалось не упасть, и спустя мгновение я уже стоял, как и прочие «лошадки», держа в зубах мягкое кожаное кольцо. Всех нас щедро окатили теплой водой, облив ноющие спины, бока и ноги, и я был очень признателен за это омовение. Мне казалось, я в жизни не ощущал ничего более восхитительного! Когда же нас хорошенько обтерли и принялись умащать маслом, я испытал вообще ни с чем не сравнимое блаженство и от наслаждения даже до хруста вытягивал шею. И не важно, что обхаживающие нас косматые загорелые рабы были чересчур торопливы и небрежны, что их грубые пальцы слишком сильно давили на рубцы и красные отметины, появившиеся от долгих лупцеваний. Вокруг себя я слышал невнятное бормотание и постанывание, что свидетельствовало как о получаемом «коньками» удовольствии, так и о напряженных попытках удержать в зубах кольцо. Сапоги с подковами с нас сняли и тут же мои натруженные ноги тоже натерли маслом, отчего кожу сильно защипало.