Казачий алтарь - Владимир Павлович Бутенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Береговая низина, разузоренная голубыми цикориями, желтопенными кашками, лиловыми цветками репейника, была в тени верб. Из-за лозняков, увитых усатым плющом, тянуло камышом и тиной. Тропинка подвела к бревенчатой кладке, укреплённой на ослизлых, позеленелых сваях. Округлый плёс манил светлой водой. Раздеваясь, Фаина украдкой оглядела обнажённую фигуру замужней хуторянки. Была она сбитой, длинноногой. Контрастируя с загорелыми лицом, шеей и голенями, молочно белели живот и груди, — оттого тело Лидии казалось полосатым, забавным. Стесняясь своей наготы, она торопливо зашлёпала босыми пятками по горячим дощечкам и спрыгнула в воду. Мелкие брызги серебристо блеснули в воздухе, окропив Фаине лицо. Ощупывая дно, Лидия побрела к середине плёса и рывком легла на плескучую речную гладь.
— Тёплая вода? — с улыбкой спросила Фаина, стаскивая широкую юбку, пожалованную хозяйкой.
— Парная!
Долго не отпускала их река, прозрачная и прогретая до самого дна, долго плавали они и просто стояли по шею в воде, ощущая то особенное наслаждение, которое испытывает человек после знойного рабочего дня.
Лидия, всполошившись, что темнеет, не стала ждать подругу и заспешила доить коров. А Фаина засиделась на кладочке, довольная возможностью побыть одной. Как-то негаданно разгрустилось о маме, бабушке. Вот бы они её пожалели, узнав о том, как достаётся Фаине это житьё на хуторе. Ладошки в ссадинах, мозолях… Совсем одна в огромной степи… Мама, наверно, с госпиталем за линией фронта. Тревожится за свою худышку-бабочку… Слёзы нежности и печали затуманили взгляд…
На луговине брошенно покоилась тачка, груженная травой. Подле неё лежала коса. Фаина поискала глазами старика, но берег в обе стороны был пуст. Странный шум слышался поодаль, за межой белотала. Любопытство повлекло Фаину туда, хотя шла она с опаской: а вдруг наступит на змею!
Под кручей бурлила коловерть, стиснутая стеной камыша. На самом краю её стоял, раскорячившись, Тихон Маркяныч и в полторы руки тащил на себя удилище, согнувшееся дугой. Под чувяком Фаины треснула хворостина. Старик на мгновенье оборотил к ней пунцовое лицо, вытаращил глаза:
— На подмогу, милушка! Вымотал, сукач… Хватайся!
Фаина подбежала и вцепилась руками в ивняковую жердину, конец которой воткнулся в перекипающие буруны. Если бы рыба не делала усилий сняться с крючка, подёргивая рывками, то можно было посчитать, что он увяз в коряжине. Между тем тяга нисколько не ослабевала. У Тихона Маркяныча от напряжения на лбу выступил пот. Вдруг леска круто пошла в сторону, и у камыша раскатисто бабахнуло!
— Ччертяка хапнул! А?! Слыхала? Истый антиллерист! — восхищённо простонал Тихон Маркяныч, окинув жилицу ошалевшими глазами. — Кубыть, не сдюжим. Оборвёт!.. Косу… Неси косу!
Фаина помчалась к тачке, позабыв и про гадюк, и про самое себя, и обо всём на свете. Ах, этот неуёмный рыбацкий азарт!
Передавая ей удилище, Тихон Маркяныч умоляюще наставил:
— Ну, Феня, крепись. Зажми удилку ишо промеж коленок. Так покрепче. И не давай воли, тягни на берег.
И, как был в галошах, забрёл в воду, примериваясь остриём косы к вымелькивающей из буруна черно-серой хребтине. Коротко замахнулся и ударил! В тот же миг дьявольская сила вырвала удилище из рук девушки и понесла его по течению. Потрясённый развязкой, рыбак ожёг виновницу гневно-страдальческим взглядом:
— Эхх… Ворона! Я тобе наказывал… А ишо ниститут кончила.
И тут на середине плёса, пластая веер хвоста, всплыл метровый сомище. Не раздумывая, старик бросился в воду, со второго раза пронзил могучее тулово.
Не лишённый, как всякий рыбак, тщеславия, Тихон Маркяныч на тачке повёз сома к бывшему кладовщику Шевякину, у которого дома были амбарные весы. Не торопясь, солидно приветствуя старых, кивая молодым, катил он впереди себя двухколёску. С неё свисало и чиркало по земле рыбье правило, размером с сапёрную лопатку. Хуторцы выглядывали из дворов, разинув рты, расспрашивали. Герой-рыбак отшучивался, а понимающим толк в соминой ловле пояснял, какую поставил глубину, как нацепил медведку, хвастал своей лесой, сплетённой вчетверо из конского волоса.
Воротился домой Тихон Маркяныч в почётном сопровождении. Дед Корней прихватил четверть с вишнёвкой, дед Дроздик (прозвище приклеилось к нему за страсть к птицам) тащил в наволочке соль, Афанасий Лукич Скиданов ковылял с арбузом под мышкой, а замыкал шествие в фуражке, насунутой на лоб, толстый и важный Шевякин. Степан Тихонович встретил их у летницы.
— На половину пуда поважил! — объявил Тихон Маркяныч и понуро опустил голову. — Зараз бирючий обед[7] загуляем. И распрощаемся с советским порядком.
— Что так? — неладное заподозрил сын.
Ответил ему дел Корней:
— Перед вечером двое верхами из района прибегали. Возля сельсовета объявлению нацепили. Завтра кличут всех на сходку. К десяти часикам…
— А наверху листа ихний крест паучий, — добавил дед Дроздик.
Душные оседали на хутор сумерки. Непокой чувствовался во дворах. И как назло, раня души, на леваде завопил сыч. Он то надрывно гнусавил, то ухал, то сыпал скрежещущими подголосками. Накликивал новые беды, накликивал…
12
В ночь казаки двинулись по горным дебрям.
Прохлада и хвойный дух взбодрили Якова, и он мог идти самостоятельно, опираясь на палку. Вместе с ним шагали Труфанов, Антип (конники рысили немного впереди) и Сергей Мамаев, находившийся днём в секрете. До деревянной сторожки добрались беспрепятственно. Передохнули и спустились к броду. Через речку Якова перевёз на своей лошади Аверьян.
— Может, и дальше поедешь? — предложил Чигрин.
— Нет. Трясёт на камнях. Пойду, — отказался Яков и достал из кармана пистолет, полученный от командира взвода за неимением другого оружия.
Четверо верхоконных вырвались вперёд, чтобы быстрей минуть голый берег и въехать в лес. Пешие также прибавили ходу. Якову почудилось, что по небу катится зелёная звезда, но тут же раздался характерный хлопок, и над ущельем вспыхнула ракета! Возле леса ждали две танкетки и группа всадников. А справа, на дороге, вплотную подходившей к вырубке, чётко обозначились рогатые силуэты мотоциклов.
— Немцы! К бою… — выкрикнул Левченко и, срезанный очередью, захрипел, заваливаясь назад и роняя повод. Разведчик также умер мгновенно, а Голубенко сумел один раз нажать на курок карабина. Аверьян перелетел через голову убитой лошади и оставался недвижим, пока не
