Контрольная диверсия - Михаил Белозёров

— Ох, как я за тебя рада! А мне не везёт! Женихов много, но всё не те!

— «Всё не те!» — передразнила её подруга. — Кривые, что ли?! По-моему, ты, подруга, перебираешь!

В гробовой тишине кафе бандерлог осуждающе произнёс:

— Вона їй ще співчуває!

На него довольно миролюбиво шикнули:

— Не мешайте эксперименту, товарищ майданутый!

Девушки смутились и покраснели. Бандерлог заткнулся. В этот момент все услышали ещё издали: «Всеобщая мобилизация! Ура! На Донбасс! На Донбасс!» и, естественно, бросились к окнам. Но вначале увидели не инвалида, а согбенную спину, потом — седую голову: женщина толкала коляску по центру улицы мимо бронзового Городецкого в шляпе, с чашкой кофе в руке, мимо гранитных столбиков, чтобы машины не заезжали на тротуар. Непомерно толстый инвалид с красным лицом, в «американке», размахивал костылём, в другой руке он держал подтаявшее мороженое, которое капало ему на «американку», прямо на звездно-полосатый флаг. И всё поняли, что инвалида угостили на входе в Пассаж, чтобы он кричал: «На Донбасс! На Донбасс!», а он патриотично добавил отсебятину о всеобщей мобилизации. Ну не дурак ли? Кто же об этом вопит?! Об этом только шепчутся, бестолочь! Следом пара-тройка фотографов снимала эту комедию. Призывные крики инвалида постепенно затихли по мере того, как он удалялся к выходу из Пассажа, и по мере того, как интерес публики к нему падал. Большинству в кафе было стыдно. Все испытали одно и то же ощущение гадливости, словно подглядели неприличную стенку, все, кроме бандерлога, давно утратившего чувство реальности:

— Ну і де твій міліціонер?! — крикнул он, демонстрируя, что смертельно оскорблён старухой Клавой. — Де?!

— А вот где! — показала театральным жестом на дверь старуха Клава.

Лицо её было вдохновленным и горело праведным светом. В кафе вошёл милиционер в куртке защитного цвета с капюшоном, на бедре скромно болтался пистолетик.

Милиционер, не обращая ни на кого внимания, подошёл к стойке и сказал:

— У меня двадцатка с копейками, налей мне вот… — он поводил пальцем бутылкам, — вот этого. Сколько выйдет?

— Сто пятьдесят три грамма, — в пику старухе сказал бармен.

— Для ровного счёта, налей сто пятьдесят, а три оставь себе.

— Давай, за нас счёт сто шестьдесят?

Кафе нервно ахнуло.

— Нет, мне лишнего не надо, — грубо ответил милиционер, который оказался честным человеком даже в таких мелочах.

Только после этого он обратил внимание, что все с напряжением смотрят на него.

— Что?! — спросил он. — Что?! Я голый или у меня ширинка не застегнута?!

Его пальцы с армейской естественностью сыграли на ширинке короткое глиссандо.

— Да нет, — ответили ему радостно хором, — просто мы на вас поспорили!

— Поспорили, что? — удивился он и провёл той же ладонью по «ежику» на голове.

Справа от макушки у него темнел плохо залеченный ожог.

— Вот эта добропорядочная женщина, — объяснили ему, — сказала, что если вы закажете ровно сто пятьдесят граммов конька и если из Киева вынесут гроб, то война закончится!

— Не может быть! — рефлекторно воскликнул милиционер. — Что, всё так просто?! — С его лица сошла краска: — Меня хотели на фронт отправить… Форму выдали… Получается, я поеду домой?!

— Да, представьте себе! Теперь не заберут! — обнадёжили его хором.

— Стоп, стоп, стоп! — закричал бандерлог, который не хотел сдаваться. — А який коньяк ви п'єте?..

Снова наступила напряженная тишина. Всё ощутили разочарование от того, что из-за какой-то ерунды пророчество старухи Клавы может и не сбыться и мобилизация может продолжиться до последнего киевлянина. Негоже умирать там, где тебя не ждут! Негоже умирать за олигархов! Негоже умирать за бандеровщину и за другую сволочь, которая засела за океаном и не даёт обещанных денег.

— Как ты всем, пацан, надоел! — закричали все, кроме двух девушек и милиционера, которые не были в курсе дела.

— Что ты мне налил? — оборотился к бармену милиционер.

Раздосадованный бармен шмыгнул носом и непозволительно долго задержал паузу.

— Ну говори! — потребовал бандерлог, которому издалека не было видно, из какой бутылки наливал бармен.

— «Коктебель», — удручённо ответил бармен.

Раздались аплодисменты. Старуха Клава встала и театрально раскланялась:

— Всё в руках божьих!

— Правильно! — поддержали её. — К чёрту мобилизации! Пусть майданутый воюют, и всякие там вальцманы-кровавые, а нам и так хорошо. Вот ещё в Евросоюз вступим, заживём, как у Христа за пазухой!

Пока публика разбиралась с этим вопросом, Цветаев тихо спросил у бармена:

— «Коктебель»?..

— Ага… - беззастенчиво кивнул бармен. Что-то в его взгляде было такое, что давало ему моральное право не боялся разоблачения.

Цветаев понимающе усмехнулся. Похоже, он один видел, что в тот момент, когда милиционер проверял ширинку, бармен налил ему не «Коктебель», а банальный, хоть и дорогой «Шабо».

— У меня белый билет, — не моргнув глазом, сообщил бармен.

— Поздравляю, — сказал Цветаев.

— И пупочная грыжа…

— Неоперабельная? — со знанием дела уточнил Цветаев и, вспомнив о дурной привычке, почесал шрам на груди.

— Да… А у тебя?

— Спанделопатия.

— Ага… — понимающе кивнул бармен. — У моего брата на всякий случай сосудистая деменция, флегмона и заражение крови, а ещё он инсценирует «донбасским синдромом»: при малейший более-менее громком звуке у него происходит калоиспускание, он норовит куда-нибудь забиться и делает вид, что не контролирует себя.

— Такого точно не возьмут, — с сознанием дела сказал Цветаев.

— Что ты! — воскликнул бармен. — Повестку прислали. А я… — вдруг доверительно наклонился он, — я просто сбежал «оттуда» и живу под чужой фамилией.

— В смысле, дезертировал? — уточнил, отстраняясь, Цветаев.

— Прихватил документы двухсотого. Официально я покойник. Меня нет, я не существую. Я остался в «южном ящике», но зато живой. Вот так-то!

— Это там так загорел?

— Ну да, ничем не смывается.

— А не боишься рассказывать мне?

— Нет, ты же свой!

— В смысле?

— Видел я тебя «там», только с другой стороны. Мы с тобой супротив стояли.

— Похоже, — удивился Цветаев и понял, что видит перед собой «пушечное мясо» в чистом виде, с такими даже никто не заводил знакомства, чтобы не привязываться и не сожалеть о дружбе. Повезло парню, обыграл он смерть, теперь играет в игры с хунтой на Банковской.

— За встречу по сто пятьдесят? — предложил бармен.

— Давай!

Бармен налил от души, и они выпили.

— Больше воевать не буду и тебе не советую, — сказал на прощание бармен.

— А я и не воюю, — признался Цветаев, — я теперь санитаром служу.

— Где?

— В Подольской клинической.

— Хорошее место, — доверчиво согласился бармен, хотя Цветаев, конечно же, под словом «санитар» подразумевал совсем другое. — Главное, на фронт не заберут. Надо будет на заметку взять, может, пригодиться.

Между тем, публика, охваченная естественной потребностью разнести по округе сногсшибательную новость, стала поспешно покидать кафе. И только один молодой бандерлог потеряно сидел на месте. Кажется, он горько рыдал, закрыв лицо руками, потом вскочил:

— Я вас, гадів, спалю! — закричал он, обращаясь к бармену, но даже те, кто еще не вышли из кафе, ему не поверили, он был крайне неубедителен.

Цветаева осенило: огонь! Вот что нужно для дела! Оказалось, всё просто, как всё гениальное, оставалось проверить детали. Забыв допить кофе, Цветаев выскочил из кафе, потом — через вторую арку в переулок, свернул на улицу Городецкого и почти добежал до Крещатика, здесь ещё раз свернул налево во двор нужного ему дома.

С первого взгляда было ясно, что дом, как минимум, наполовину пуст: во дворе, больше походившим на каменный колодец, стояла всего лишь одна машина, да и то со спущенными колёсами, которые поросли легкомысленными одуванчиками. А ведь в былые времена каждый жилец имел своё место для стоянки, но это уже детали, подтверждающие выводы: жильцы сбежали давным-давно, ещё весной, когда начал бузить майдан.

Не задерживаясь ни на мгновение, не поднимая головы и не излучая радость, как заблудившийся турист, Цветаев подошёл к подъезду и с облегчением вздохнул, хоть в этом повезло: домофон был сломан. В фойе среди пыли и запустения сидела консьержка и вязала на ощупь.

— Опять вы?! — спросила она с упрёком, откладывая спицы и выключая маленькое портативное радио, которое успело проорать: «Мобілізація — це наш єдиний шанс на порятунок! Україна, або смерть!»

— Да, это я! — на всякий случай подтвердил Цветаев, прикинувшись неизвестно кем.

Консьержка надела очки посмотрела поверх них и подтвердила:

— Опять вы!

— Как видите, — потупился на всякий случай Цветаев.