Том 1. Великий град трепангов - Венедикт Март
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кобыла как раз занемогла – пасмурнится, неможется; – куда там через два села, на село не доскачет.
– «Ну», – думает Син-дзы: «что задумываться – „Дядю“ впрягу, хоть и даль – пристанет Дядюшка, что ж станешь делать, коль на „надо“ угораздило».
Так по причине и довелось с «Дядею» на ярмарку съехать.
* * *
Вкруг припоселкового колодца на поле пораспахнулась большая бойкая ярмарка, – на году первая.
Народу, – ни пройти, ни проехать…
Распряг Син-дзы передышать «Дядю» и так пустил, без привязи, – уж больно надеялся на него: «никаких хлопот не допустит – умная конь!» – думал Син-дзы.
И, как раз, точно человек, переступая в сутолоке промеж, людей, телег и товаров всяких, запросто по земле накиданных, заходил «Дядя», важно так по ярмарке, словно к чему то прицениться желая.
Люди дивятся, толкуют на него:
– «Ладной конь!» –
– «Добрый конь!» –
– «Крепкой конь!..» –
Так со всех сторон и сыплется.
Тот в зубы заглядит.
Иной по морде к ноздре растопыренной ладонью проведет…
Этот шлепнет любя по заднице – опрокинутой пятерней костяшками.
А вот и овса в горсточке к зубам сунут…
– «Не продажный ли коняга?!»
– «Дурной продавать такого»…
Увлекся Син-дзы закупками да сговорами с купцами, «Дядя» и отстал от него в сторону.
И не думает о коне.
Только вдруг зазвенело, зашумело, затрещало – поодаль. А потом – и крик, и шум неладный с того же места… разобрал: – коня на чем свет костят…
Вздрогнуло сердце… Син-дзы – ну на шум.
Так и есть: «Дядю» за уздечку сдерживает кто-то, а «Дядя» отбивается, по черепкам горшечным перебитым переступает боком, – не дается…
А вокруг народ ходит, без толку переспрашиваясь…
Пропустили Син-дзы к коню, – узнали – его конь.
Не успел протискаться, – с криком налетел к нему горшечник, старый знакомый из соседского села – корявый Ван-вей…
– «Это твоя, сказываешь?!. Эх, ты пень расторопный!.. Разве можно шалопаю такому волю отпускать?! Голова твоя сучковатая! Коня такого спелого, по чужим товарам хозяйствовать допускать, голова твоя молодая!.. Ишь, – он все мое добро распотрошил – три горшка пощадил. Поплатишься ты, голова твоя заштопанная! – Не то, коня отберу!»
– «Не кипятись, Ван-вей. Ведь ты не конь – горшки разбивать! Проглоти на минуту язык, коль выпирает, аль откуси малость… Что ж делать – заплачу тебе сполна, – мой конь! Сосчитай расход, – займи язык, чтоб зря на воздухе не болтался…»
– «Ну и заплатишь!»
Горшечник принялся пересчитывать цену перебитой посуды. Насчитал семь рублей двадцать копеек и вымолвил.
Впервые огорчил «Дядя» Син-дзы. Син-дзы взял коня под уздечину, отвел печально и замотал головой:
– Что же, Дядюшка, ты сделал со мной. В какой расход ввел меня! Отдам,
вот, деньги и не останется на покупки, – так с голыми руками и вернусь в фанзу!.. ох, Дядя, Дядя!
Подслышал и залюбопытствовал горшечник:
– А к чему ты его? дядей называешь? Ведь, я с твоим покойником дядей в ладах жил. Не пристало обижать покойника – лошадью обзывать, голова твоя молодая.
Син-дзы порассказал Ван-вею все: и про дядины рассказы о долге, и про сон, и про рождение дядьево через жеребца…
Полез было Син-дзы рукою за пояс – деньги вынуть, но горшечник вдруг обмяк, схватил его за руку, остановил:
– Не трудись, Син-дзы… не надо мне вовсе твоих денег… Я, вишь, твоему дяде покойничку так и остался, не выплатил, а был должен как раз 7 р. 20 к. – копеечка в копеечку… Вот он и пришел за своим долгом… квиты теперь…
Гадальщик
У дверей харчевни
Стол гадальщика стоит.
Старец чужеземный
«Завтра» каждого таит.
Три монетки медных,
Тушь и кисть на тростнике,
Книги строгие отметок
Ожидают в уголке.
Изредка прохожий
Остановится гадать
И старик находит,
Что судьба готова дать.
Мудро и спокойно
Отмечает всякий знак, –
И медлительной рукою
Тайны сдвинута стена.
Длинными ногтями
Придавил морщинки лба
И сонливо тянет
Напряженные слова.
Тайны покупатель
Отсчитал на стол гроши
И опять гадатель
Тайну «завтра» сторожит.
Три монетки медных,
Тушь и кисть на тростнике,
Книги строгие отметок
Ожидают в уголке.
Три солнца*
Истории моей смерти
[1921]
I
Вместо Солнца в тот день взошел Каравай Хлеба.
Ароматные лучи заливали землю.
И люди потянули глаза и руки к новому солнцу.
Миллионы тянулись жадно.
Хлеб карабкался по небу, дразня людей и всю тварь земную.
Люди бешено гнались за солнцем и на закате настигли его…
Разнесли по крошкам новое солнце по всей земле.
<…> солнце голод[ные люди]
II
В день второй вместо Солнца на востоке выступило зеркало.
В полдень зеркало опрокинуло в себя всю землю и всех людей.
На закате зеркало стряхнуло прочь землю и людей и задернулось ночью.
III
В день третий вместо солнца взошел каравай хлеба, отраженный в зеркале.
И снова, как и в день первый, люди тянулись глазами, руками, бешено гнались.
В полдень зеркало опрокинуло в себя людей.
И люди тщетно вгрызались в хлеб отраженный.
Бесплодно!.. Бесплотно!..
На закате люди настигли солнце третьего дня.
Но хлеб недостижимо таился в зеркале.
Люди втащили зеркало с отраженным хлебом на землю.
И века горят глаза миллионов у зеркала над хлебом.
Зеркало блекнет тускло.
Плеснь и ржавчина выступают в отраженном хлебе.
А люди над ним снова и снова…
Скомкай сердце и вышвырни в века.
Пусть болтается под ребрами бессмертия…
Россия без «Ъ»*
Синий Благо-Весть
(1921)
ИВАНУ АЛЕКСАНДРОВИЧУ
РЯЗАНОВСКОМУ
посвящает
автор
Август 1921 год
Харбин
Перо взъяренное из ножн!
Перо отравленной стрелой –
Тревогу траурную множь,
Сердца ожогами открой!
«Не страшен ты, – без имени милльонный!..»
Человечьему мясу краснокожей поэзии
выблюдку толпы – поэту желудочного
сока – Маяковскому – автору
«150000000»
Не страшен ты, – без имени милльонный!
Не грозен ты, бесчестный без лица!
Главы поэт презренно не приклонит
Перед толпой – рабыней палача!
Так что ж: вас тысячи милльоны,
