Философская драма. Сборник пьес - Валентин Герман

СВЕТЛОВИДОВ:

Виновен я. Гордыней обуЯнный,Обманывал я Бога и царей,Я миру лгал… Но – не тебе, Марина,Меня казнить: я прав перед тобою.Нет, я не мог обманывать тебя.Ты мне была единственной святыней,Пред ней же я притворствовать не смел.Любовь, любовь ревнивая, слепая,Одна любовь принудила меняВсё высказать.

МАРИНА:

Чем хвалится, безумец!Кто требовал признанья твоего?Уж если ты, бродяга безымянный,Мог ослепить чудесно два народа,Так должен уж, по крайней мере, тыДостоин быть успеха своегоИ свой обман отважный обеспечитьУпорною, глубокой, вечной тайной.Могу ль, скажи, предаться я тебе?Могу ль, забыв свой род и стыд девичий,Соединить судьбу мою с твоею,Когда ты сам с такою простотою,Так ветрено позор свой обличаешь?..Он из любви со мною проболтался?!Дивлюся: как перед моим отцомИз дружбы ты доселе не открылся,От радости – пред нашим королёмИли ещё – пред паном ВишневецкимИз верного усердия слуги?..

СВЕТЛОВИДОВ:

Клянусь тебе, что сердца моегоТы вымучить одна могла признанье.Клянусь тебе, что никогда, нигде,Ни в пиршестве за чашею безумства,Ни в дружеском заветном разговоре,Ни под ножом, ни в муках истязанийСих тяжких тайн не выдаст мой язык.

МАРИНА:

Клянёшься ты?.. Итак – должна я верить.О!.. Верю я! Но – чем, нельзя ль узнать,Клянёшься ты? Не именем ли Бога,Как набожный приИмыш езуитов?Иль – честию, как витязь благородный?..Иль, может быть, единым царскимсловом,Как царский сын? Не так ли? Говори.

СВЕТЛОВИДОВ (гордо):

Тень Грозного меня усыновила,Димитрием из гроба нарекла,Вокруг меня народы возмутилаИ в жертву мне Бориса обрекла.Царевич я. Довольно. Стыдно мнеПред гордою полячкой унижаться…Прощай навек. Игра войны кровавой,Судьбы моей обширные заботыТоску любви, надеюсь, заглушат.О, как тебя я стану ненавидеть,Когда пройдёт постыдной страсти жар!Теперь иду – погибель иль венецМою главу в России ожидает,Найду ли смерть, как воин в битве честнойИль как злодей на плахе площадной,Не будешь ты подругою моею,Моей судьбы не разделИшь со мною.Но… может быть… ты будешь сожалетьОб участи, отвергнутой тобою.

МАРИНА:

А если я… твой дерзостный обманЗаранее пред всеми обнаружу?

СВЕТЛОВИДОВ:

Не мнишь ли ты, что я тебя боюсь?Что более поверят польской деве,Чем русскому царевичу?.. Но знай,Что ни король, ни Папа, ни вельможиНе думают о правде слов моих.Димитрий я иль нет – что им за дело?Но я – предлог раздоров и войны.Им это лишь и нужно. И тебя,Мятежница, поверь, молчать заставят.Прощай.

Хочет уйти.

МАРИНА:

Постой, царевич! НаконецЯ слышу речь не мальчика, но мужа.С тобою, князь, она меня мирИт.Безумный твой порыв я забываюИ вижу вновь Димитрия. Но – слушай:Пора! Пора! Проснись, не медли боле;Веди полки скорее на Москву —Очисти Кремль, садись на тронмосковский,Тогда – за мной шли брачного посла.Но – слышит Бог – пока твоя ногаНе оперлась на тронные ступени,Пока тобой не свЕржен Годунов,Любви речей не буду слушать я.

Уходит.

СВЕТЛОВИДОВ (один):

Нет – легче мне сражаться с ГодуновымИли – хитрить с придворным езуитом,Чем с женщиной… Чёрт с ними!МОчи нет…И путает, и вьётся, и ползёт,Скользит из рук, шипит, грозит и жалит…Змея! Змея!.. Недаром я дрожал.Она меня чуть-чуть не погубила.Но – решенО: заутра двину рать!

Застывает, как статуя.

НИКИТА ИВАНЫЧ (приближается к нему): Василь Васильич!.. Что с Вами? Эй!..

СВЕТЛОВИДОВ (хохочет): Ошалел, Никитушка? Очумел?.. Погоди, дай и мне прийти в чувство… О Господи Боже Мой!.. Роль-то какая… Стиль-то какой высокий… А вот послушай, какая нежность и тонкость, какая музыка… Тс-с!.. Тише!..

Тиха укрАинская ночь.Прозрачно небо. Звёзды блещут…Своей дремоты превозмочьНе хочет воздух. Чуть трепещутСребристых тОполей листы…

Пауза; потом слышен скрипучий звук отворяемых дверей.

Что это?

НИКИТА ИВАНЫЧ: Это, должно быть, Петрушка и Егорка пришли… Талант, Василь Васильич! Талант!..

СВЕТЛОВИДОВ (в сторону скрипа дверей): Сюда, мои соколы!

(Никите Иванычу)

Пойдём одеваться… Никакой нет старости, всё это вздор, Никитушка, галиматья!..

Весело хохочет.

Что ж ты плачешь? Дура моя хорошая, что ты нюни распустил? Э-э, нехорошо!.. Вот это уж и нехорошо! Ну, ну, старик, будет так глядеть! Зачем так глядеть? Ну, ну…

Обнимает его.

Не нужно плакать… Где искусство, где талант, там нет ни старости, ни одиночества, ни болезней, и сама смерть – вполовину…

Плачет.

Да что я всё – талант, талант?.. Не в таланте дело, Никитушка! В правде… В правде!.. Вот только – какая и в чём она, правда, так я до сих пор и не разобрался… Всё нам, помню, твердили: правда жизни, правда жизни, не играй, а живи… Верю – не верю! Играй да не наигрывай… Ну и играли – жили, вроде… И, вроде, похоже, как в жизни… Да жизнь-то пролетела, и правда – вместе с нею… Где она, правда? Какая – правда?.. Фу-фу!.. И – нет её. Какая же это, Никитушка, правда, если от неё на смертном нашем одре ничего не остаётся? Как в жизни, жил, как в жизни – и умрёшь. А им-то, живым, что останется? Какая-такая «правда»? О чём?.. Нет, Никитушка! Уж если я вот здесь, на этих самых скрипучих подмостках, жизнь свою протопал, то там – во-он там… Слышишь? В яме, за рампой, что-то остаться должно! Кроме калейдоскопа разрозненных впечатлений… Вот это – то, что останется, – вот это и есть правда. Моя правда. Об этой проклятой и прекрасной жизни. Слышишь, Никитушка? Что я о ней с этого амвона поведал миру. Что я о ней поведал… А что я поведал? Фу-фу! Дунул – и нету…

Плачет.

Нет, Никитушка, спета уж наша песня. Какой я талант? Выжатый лимон, сосулька, ржавый гвоздь… А ты – старая театральная крыса, суфлёр… Пойдём!.. Какой я талант? В серьёзных пьесах гожусь только в свиту Фортинбраса… Да и – для этого уже стар… Да… Помнишь это место из «Отелло», Никитушка?

Прости, покой, прости, моё довольство!Простите вы, пернатые войскаИ гордые сражения, в которыхСчитается за доблесть честолюбье!Всё, всё – прости!.. Прости, мойржущий конь,И звук трубы, и грохот барабана,И флейты свист, и царственное знамя,Все почести, вся слава, всё величьеИ бурные тревоги славных войн!..

НИКИТА ИВАНЫЧ (растроганно): Талант, талант!..

СВЕТЛОВИДОВ: Или вот ещё… Прощальное…

Выходит к авансцене.

Вон из Москвы! Сюда я больше не ездок!Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету,Где оскорблённомуесть чувству уголок!Карету мне, карету!..

ГОЛОС ИЗ ГРУППЫ, СТОЯЩЕЙ СЗАДИ: Экипаж подан, Василь Васильич!

СВЕТЛОВИДОВ (оглядывается): Что это? Кто?..

ТОТ ЖЕ ГОЛОС: Василь Васильич! Не признали? А мы хотели Вас по случаю бенефиса к цыганам свозить. Эх, думаем, – гулять, так гулять! Случай-то подходящий… Заехали к Вам, а Вас-то и нету. Где? Что?.. Поехали в театр. Что же Вы, голубчик, именинник Вы наш, от компании отделяетесь? Негоже этак-то… Поехали-ка с нами!

СВЕТЛОВИДОВ: Что ж, я не против, господа… Внимание всегда приятно.

ПРИЕХАВШИЙ (выходит из группы): Постойте, я мальчишку своего пошлю сбегать к Плотниковым. Они запирают поздно – вот не разменяют ли… Эй, Миша!

К нему подбегает мальчик, он шепчется с ним.

СВЕТЛОВИДОВ (вслушиваясь в знакомый текст): В лавку к Плотниковым?.. Великолепнейшее дело! Миша, видишь, беги к Плотниковым и скажи, что Дмитрий Фёдорович велел кланяться и сейчас сам будет… Да слушай, слушай: чтобы к его приходу приготовили шампанского, этак дюжинки три, да уложили, как тогда, когда в Мокрое ездил… Я тогда четыре дюжины у них взял, они уж знают, не беспокойся, Миша. Да слушай: чтобы сыру там, пирогов страсбургских, сигов копчёных, ветчины, икры, ну и всего, всего, что только есть у них, рублей этак на сто или на сто двадцать, как прежде было… Да слушай: гостинцев чтобы не забыли, конфет, груш, арбуза два или три, аль четыре – ну нет, арбуза-то одного довольно, а шоколаду, леденцов, монпансье, тягушек – ну всего, что тогда со мной в Мокрое уложили, с шампанским рублей на триста чтобы было… Ну, вот и теперь чтобы так же точно. Да вспомни ты, Миша, если ты – Миша… Ведь его Мишей зовут?