Важнее, чем политика - Александр Архангельский

Петр Вайль. Нет, ну она, конечно, может меняться, потому что есть все-таки у нас, слава Тебе, Господи, примеры: Чаадаев – не попадающий в матрицу, Пушкин – не попадающий. Вернее, иногда попадающий, иногда нет. На то он и художник. Константин Леонтьев, Василий Розанов. Есть люди, которые не попадают в эту матрицу. Но это ориентиры той самой интеллигенции, которой 5–7 %. Не знаю, нужно ли больше? Но они есть. А вот остальное все матрично, и вы это видите по результатам экзит-полов и других всяких полов. И вы знаете, что это так, оно неизменно. Пока неизменно.

Голос из зала. Вера Анисимова, студентка МГИМО . Тенденция к упрощению языка и безграмотности – этим грешат только российские СМИ или это общемировая тенденция? И как обстоят дела с телевидением, например, в странах бывшего Советского Союза? Что там происходит?

Петр Вайль. Я немножко знаю Украину. Там дело обстоит гораздо лучше, чем в России. Просто потому, что там свобода. Действительно, там нет этой нивелировки всех центральных каналов, которые на российском телевидении вещают одним и тем же языком на одну и ту же тему. Я только что был на Украине. И смотрел, и читал, и, конечно, зависть острая. Что касается вообще упрощения. Да, конечно, это во всем мире существует. Но это опять-таки нормально. Мне-то кажется, что горевать по этому поводу нельзя и бессмысленно. Как Георгий Иванов говорил: «И бессмыслица и грех». Ну, глупо сетовать на то, что из водопроводного крана вода течет, а не бордо. Или что окна застекляют стеклом, а не бриллиантами. Так же и тут. И то, что массы читать должны Донцову, а не Джойса, правильно. Потому что можете себе представить страну, в которой все читают Джойса? Ну, атас, бежать из этой страны, потому что там резать начнут уже через день. То, что люди так говорят, – это нормально. Но только вот эти самые 5–7 %, они обязательно должны быть. И они должны определять способ языкового существования, способ мышления, а остальные – ради Бога.

Голос из зала. Сергей Зыков . Вы рассказали о тенденциях в профессиональной журналистике. Я бы хотел обратиться к вопросу народной журналистики, в частности, блогосферы. Люди, которые ведут блоги, собственные дневники. У кого учится эта журналистика, какие тенденции она перенимает? Ведь люди, которые интегрированы в интернет, они, на мой взгляд, меньше смотрят телевизор, и значит, меньше учатся плохому. И никто их не ограничивает в свободе мысли и письма.

Петр Вайль. Вы абсолютно правы. Вообще, низкий поклон, в пол, интернету за то, что он вернул людей к писанию. Ведь это же нужно осознать: телефонная эпоха разучила людей писать. А электронная почта заново научила. Мы можем как угодно ругать этот тип письма, но то, что люди начали опять писать, – несомненное благо. Люди стали тюкать по клавишам и вспоминать, что фразы состоят из слов, а слова из букв.

Голос из зала. Екатерина Ковалева. Язык – огромная сила народа. Может ли власть как-то использовать эту силу в своих целях?

Петр Вайль ( отвечает несколько разочарованно, но последовательно продолжает гнуть свою линию ). Мы ведь уже говорили об этом. Нет. Конечно, нет. Потому что язык сильнее, умнее и больше не только любого из его носителей, но и всех носителей вместе взятых. Это стихия. Это цунами. И управлять им даже в самые кромешные годы не удавалось. При Сталине появлялась такая хреновина, как Андрей Платонов. Язык, сопоставимый по мощи с тем явлением, которое он отражал. Революция октябрьская – грандиозное явление, самое грандиозное, какое только было в ХХ веке, и единственный языковой аналог ему – Андрей Платонов. А им нельзя было управлять.

Голос из зала. А почему именно английский играет в современном мире такую роль?

Петр Вайль . В каждую эпоху было свое лингвофранко. Когда-то латынь, потом на стыке XVIII–XIX веков французский, а теперь английский. И я думаю, что это совершенно закономерно. Во-первых, английский язык богатый. Он гораздо богаче русского. Давайте так уж, по-честному, скажем. Лексический запас английского примерно в два раза больше русского. Кроме того, у английского есть такая особенность: у него любое существительное является глаголом. И это, конечно, удобство общения невероятное; такая гибкость! И кроме того, как я сказал, английский – очень логичный язык. Так и получилось, что английский стал лингво-франко современного мира. Тут ничего не поделаешь.

Голос из зала. Ольга Гаврилова . Во-первых, хотела поблагодарить вас за очень живое, яркое, сочное выступление. Во-вторых, проблема безграмотности, действительно, более чем серьезная. И грамотный русский язык становится просто роскошью для тех 5–7 %, которые определяют способ мышления, способ существования. Проблему мы обозначили. А какие вы можете предложить способы ее решения? Как, например, бороться с безграмотностью СМИ и прежде всего телевидения?

Петр Вайль. Единственное лекарство – свобода. Я когда приехал в 1978 году в Нью-Йорк, совершенно очумел. Включаю телевизор – а там опрос людей на улицах. Я думаю: Боже мой, почему они так все болтают? Как будто тренировались всю жизнь, или все Щукинское училище закончили. Подносят микрофон: ла-ла-ла, и пошло. А потом я понял, что свободный человек и говорит свободно.

Голос из зала. Владимир Дребенцов . В продолжение вопроса об английском языке. Я согласен, что язык богатый и, как вы говорите, более логичный. В любом стандартном языковом курсе есть графическая иллюстрация структуры английского абзаца и русского абзаца. Английский – это такая череда стрелочек, следующих друг за другом. А русский – это череда стрелочек, которые все время бегают в разные стороны, сплошь деепричастный оборот. Но это определяется не бедностью языка, а попыткой объяснить весь мир сразу. И в этом отличие российской культуры от прагматичной протестантской англоязычной. В своем рассказе о современном русском языке, языке массовой культуры, политическом языке и в ответе на ряд вопросов вы, по-моему, проводили идею о том, что русский язык приближается вот к этому стандартному, более логичному, более прагматичному строению речи и, соответственно, мысли. Видите ли вы возможность, чтобы речь оказала обратное влияние на культуру, и российская культура стала более прагматичной, логичной? Или все же язык является подчиненным явлением, и российская культура от упрощения языка не изменится?

Петр Вайль . Давайте сразу делить все на два, потому что российская массовая культура такой уже стала. Что касается культуры… даже не знаю, какое слово применить… элитарной, высокой, какой угодно, то она все равно в рамках 5–7 % будет существовать по своим законам. Электронная культура языка, которая вынуждена считаться с тем, что в минуте 60 секунд, и других вариантов не бывает, она будет, конечно, все более и более лапидарной. А что касается людей, которых мы более или менее уважаем, почитаем, берем под козырек, они все равно не пойдут по этому пути.

Голос из зала. Нина Добрушина, преподаватель Вышки, филолог. У меня создается ощущение, что есть некоторые противоречия в ваших речах. Вы начали с такой похвалы терпимости: вроде бы язык – естественная структура, меняющаяся и обновляющаяся независимо от внешнего давления. Это изменение никак нельзя остановить, препятствовать ему, и не стоит даже пытаться этого делать. С другой стороны вы с явным отвращением приводите такие примеры, как слово «энергетика», которое не может быть положительным или отрицательным, потому что энергетика – это отрасль промышленности. Совершенно ясно, что тут как раз яркий пример изменения языка, сдвиг значения. Это слово просто приобрело новое значение. И когда вы высказываете по этому поводу отвращение, то не отказываете ли вы языку как раз в естественном праве жить и меняться? Чувства ваши мне понятны: язык – столь важное достояние, причем достояние личное, что человек не может принимать без эмоций перемены, происходящие в языке. Никто из нас не может равнодушно слушать, как молодое поколение говорит «красивее». Тем не менее, это тоже естественное изменение с которым бороться нельзя и которое оценивать нельзя. Нет ли противоречия в вашей позиции?

Петр Вайль . Есть, конечно. Противоречие между личным взглядом и попыткой взгляда общественного. Знаете, в русском языке словари предписывающие, а в английском – фиксирующие. Огромная разница. Если в течение 20 лет слово или оборот закрепляется в языке, оно включается в словарь. И это не вопрос вкуса, это вопрос статистики. Поэтому нравится мне эта энергетика или не нравится – закон есть закон, словарь есть словарь, не мое собачье дело, опять-таки. Но я лично так, как мне не нравится, говорить не буду. Я, повторяю, «на самом деле» и «как бы» уже перестал использовать, хотя они ни в чем не повинны. Просто чтобы не становиться в общий строй. Так что противоречие есть и оно нормальное, бытовое.