Океан Бурь. Книга вторая - Лев Правдин

Конников достал из шкафа хлеб и стаканы.

— Нет, не думаю, — ответил он.

— Почему?

— Около вас есть еще один человек.

— Он — ребенок.

Володя начал было прислушиваться к разговору. Он даже уже начал понимать кое-что, но тут Конников отвлек его внимание. Он вдруг начал разбирать пол около печки. Вынул три короткие доски. Оказалось, что там у них подполье и чтобы туда попасть, надо вынуть три доски. Конников спустился вниз. Его голова с рыжей бородой возвышалась над полом, совсем как на картинке «Бой Руслана с головой».

Голова назидательно сказала:

— Ребенок — тоже человек. Только маленький. Вот в чем дело.

Голова исчезла, а мама поглядела на черное отверстие в полу и решительно пообещала:

— С ним-то я сговорюсь.

— Вы хотите сказать — уговорю.

— Я всегда говорю то, что хочу сказать.

— И всегда без ошибки?

Показалась рука с миской, в которой было что-то очень густое и красное, похожее на варенье. Мама взяла чашку и поставила на стол. Выбравшись наверх, Конников закрыл подполье.

— Это моченая брусника, — сказал Конников, разливая в стаканы красную жидкость с ягодами. — С хлебом очень вкусно. Вот сахар, кто любит послаще. Придет Анна Петровна, будем ужинать.

Моченая брусника целиком захватила Володю: он обмакивал в терпкий сок серый, необыкновенного вкуса хлеб, отчего тот становился слаще всякого пряника. Корочкой подхватывал кисловатые ягоды, хрустящие и свежие, как первый снег.

Со своим стаканом он покончил в два счета. Съел бы еще, но взрослые, увлеченные своим разговором, и сами ничего не ели, и других не угощали.

— Вы только поймите, — строго, как, наверное, на своих заседаниях месткома, говорила мама. — Вы поймите: ребенка нельзя уговорить, чтобы он кого-нибудь любил или не любил. Дети могут играть во что угодно, но только не в чувства. Их не заставишь дружить с тем, кого они невзлюбят. Они не умеют лицемерить. А уж если они привяжутся к кому-нибудь, тогда даже матери не под силу порвать эту привязанность. Вот чего я боюсь.

Конников слушал да помалкивал. Понял, наверное, что с мамой лучше не спорить. Воспользовавшись его замешательством, Володя сказал:

— Эта моченая брусника почему-то сразу кислая, сразу сладкая и сразу горькая. Даже смешно…

— Дай-ка я тебе еще подсыплю, — догадался Конников.

Съел еще стакан брусники, а они все что-то обсуждают, отвернувшись к окну. Володя сам подсыпал себе брусники. Сахару он тоже не пожалел.

Он ел и даже не старался слушать, о чем они там говорят у окна. В конце концов, давно уже выяснено, что разговаривать с мамой о Снежкове — дело бесполезное. Конников-то об этом не знает. Но, наверное, уже и он понял: вон как глубоко вздохнул. Он вздохнул, и вдруг до Володи донеслось:

— Э-эх! Любимая сестра Валя…

— Это еще что?

— Простите, вырвалось по привычке. Мы все привыкли здесь вас так называть.

— Мы договоримся до того, что нам придется сесть на ваш злосчастный плот и… куда глаза глядят!

Володя внес поправку:

— А лучше бы на вертолете.

— А лучше бы ты не вмешивался! — раздраженно откликнулась мама. — Кончил есть? Иди умойся.

— Рукомойник в сенях, — подсказал Конников с такой готовностью, что Володя только вздохнул. Сдался даже и сам бесстрашный Конников. Не выдержал.

Володя усмехнулся и вышел в сени. Ну и ладно. Где тут у них рукомойник? Никакого рукомойника и нет. Висит на веревочке какой-то чайник с двумя носиками. Может быть, это рукомойник? Стоит под ним великанская лохань, рядом на полочке мыло, а на громадном деревянном гвозде полотенце. Ясно, это и есть рукомойник.

Умылся. Вышел на крыльцо. Белая собака лежала на прежнем месте. Увидев Володю, она не пошевельнулась, а только постучала хвостом.

Володя погладил ее и сел рядом. Она положила на его колени тяжелую морду и тяжело вздохнула. Глаза у нее были скучные-скучные. Конечно, ей надоело сидеть и день и ночь одной на цепи, сторожить дом, когда кругом так много интересного.

И ему показалось, что и его тоже посадили на цепь и заставили сторожить что-то совсем не нужное. У него сейчас же мелькнула одна отчаянная мысль, и, как всегда, когда у него появлялись отчаянные мысли, он не стал долго раздумывать.

Поглядывая в окно, он отцепил кольцо от ошейника. Собака сейчас же вскочила и сильно встряхнулась, так что пыль полетела во все стороны. Потом она оглянулась, весело поглядела на Володю, и ему даже показалось, что она засмеялась от радости.

Он выпустил ошейник, и она ринулась вперед.

Ни минуты не раздумывая и не выбирая пути, Володя побежал по тропинке, которая начиналась у самого крыльца и скрывалась в тайге.

А что-то там, где она кончается? Конников сказал, что на другом конце этой тропинки должен стоять дом. Но Володя все шел и шел, а никакого дома ему не попадалось.

Он впервые оказался один в тайге, и ему ничуть не было страшно. Розовая старушка была права, и Катя была права: они обе говорили, что хорошему человеку в тайге бояться нечего.

Володя шел совершенно один и ничего не боялся — значит, он вообще-то хороший человек.

Белая собака жила полной собачьей жизнью. Радуясь свободе, она рыскала вокруг, разрывала лапами мох и громко фыркала.

Володя и не заметил, как тропинка оборвалась, словно заросла зеленым мхом и какой-то таежной травкой с темно-зелеными и красными блестящими листочками. Но даже и теперь он не испугался. Ему было просто интересно: куда это так сразу делась тропинка? Как в сказке: была-была да вдруг пропала.

Вокруг стояли молоденькие елочки, некоторые так малы, что их сразу и не разглядишь. Таких он еще не встречал. А немного поодаль расположились, совсем уже по-сказочному, темные великаны — ели. Они широко раскинули свои ветки, а с них свешивались серые космы мха, такие длинные, что достают до земли. И очень непрочные: если потянешь — сразу рассыпаются.

По золотому стволу снизу вверх пробежала пестрая птица. Дятел! Сразу видно.

А вот белка. Она сидела на еловой ветке, с любопытством посматривая на Володю блестящими черными глазками. Подбежала собака и сейчас же облаяла ее. Белка ничуть не испугалась, она быстро протрещала что-то, наверное, очень обидное для собаки, потому что та сразу притихла и уткнулась мордой в мох.

Но тут Володя заметил, что приближается вечер, и забеспокоился. Он не знал, как зовут собаку, Конников никак ее не назвал, поэтому пришлось придумать ей кличку. Она белая — значит, Белка.

— Белка! Белка! — позвал он, и собака сразу же подбежала к нему.

Взяв ее за ошейник, Володя сказал:

— Ищи.

Белка посмотрела на него и повиляла хвостом. Ничего он от нее больше не добился. Тогда Володя испугался.

В тайге стояла тишина, только бодро посвистывала какая-то, должно быть, маленькая, неугомонная птичка. И сколько ни слушай, ничего больше не услышишь. Даже деревья не шумят.

Не выпуская ошейника, Володя пошел куда глаза глядят. Шел он не очень долго, пока не почувствовал запаха дыма. Он только никак не мог сообразить, с какой стороны он доносится. А тут Белка вдруг рванулась, залаяла и кинулась в чащу. От неожиданности Володя выпустил ошейник. Он побежал на лай и увидел то, из-за чего он пустился на поиски.

САМЫЙ ГЛАВНЫЙ ВОПРОС

Дом, который он искал, стоял посреди очень маленькой, круглой, как блин, золотой лужайки, и около дома сидел художник Снежков. Это был именно он, и никто иной. Володя притих, сжался и долго смотрел на Снежкова.

Тот, в красной клетчатой рубашке и меховом расшитом шелком жилете, сидел на низеньком складном стульчике. На коленях он держал этюдник. Художник писал сосны и бледное, чуть тронутое вечерней позолотой небо, просвечивающее сквозь стволы и кроны сосен. Неподалеку дымил костерок-дымарь, отгоняя комаров.

Белка, прыгая вокруг Снежкова, не лаяла, а только тыкалась носом в его спину, колени, бока и восторженно повизгивала, а Снежков отталкивал ее локтем и что-то негромко приговаривал. Сразу видно, что они давно знакомы.

Потом Белка кинулась к Володе и залаяла. Тогда Снежков увидел какого-то незнакомого мальчика и спросил:

— А ты откуда такой взялся?

Володя вышел на полянку, вытянулся и, прижимая руки к бокам, двинулся к Снежкову. Подошел и сказал:

— Я взялся из Нашего города.

— Из Нашего города? — Художник поставил на траву свой этюдник. — Как ты сюда попал? С кем?

— Я приехал на плоту. С Конниковым. А мама после прилетела на вертолете.

— Ага… Ничего я не понимаю. Какая мама?

— Моя мама. Я из дому убежал, она меня искала, а я вас искал…

Выслушав все это, художник резко взмахнул рукой, словно отгоняя от себя комаров.

— Вот что: давай все сначала. Тебя как зовут?