Погоня за миражом - Михаил Герчик

Наконец Пашкевич прошел в баню. В комнате отдыха горел камин, на столе тихонько сипел электрический самовар, стояли тарелки с тонко нарезанной розоватой семгой, ветчиной и копченой колбасой, свежими помидорами и огурцами. Среди бутылок с чешским пивом серебрилась горка воблы.

— Может, сначала перекусим? — предложила Женя. — Хоть чуть-чуть. Я страсть какая прожорливая стала в последнее время.

— Давай, — согласился Пашкевич, хотя при виде расставленной на столе еды его снова замутило. — Только помни уговор: не пить ничего, кроме чая.

— А пиво можно? — жалобно спросила Женя.

— Забудь, — жестко ответил он. — Открой колу или минеральную.

Он плеснул себе в бокал коньяка, налил Жене шипящей кока-колы.

— Будь здорова! Теперь это самое главное. Будешь здорова ты, будет здоров и малыш.

Женя с жадностью набросилась на еду. А Пашкевич взял свой бокал и сел в качалку перед камином, в котором угорались толстые поленья. Березовый жар обдал его. Он отпил из бокала глоток, почувствовал, как коньяк ожег пустой желудок, покалывающим теплом разлился по телу. До родов пять месяцев. За это время нужно будет принять решение. Может, самое важное в жизни. Ну, что ж, он никогда не боялся принимать решения. В сущности, это будет просто. Показать Ларисе пленку из сейфа. Она достаточно умна и горда, чтобы все понять.

Он скосил глаза на Женю, с аппетитом уплетавшую все подряд, и впервые подумал о ней как о возможной жене. А вообще-то ничего страшного. Юная, красивая, правда, немного вульгарная, но это пройдет. Он выдрессирует ее. Никакой светской жизни, никаких приемов, никаких хахалей… Ребенок, семья, безусловное подчинение. Каждому его слову, взгляду, жесту. То, чего он даже не пытался добиться от Ларисы: понимал — не выйдет, не тот характер. И все-таки мысль о том, что с Ларисой, вероятно, придется расстаться, что Женя, эта хитрая стерва, подловила-таки его на крючок, заставляла Пашкевича страдальчески морщиться, щурясь на огонь.

— А ты почему ничего не ешь? — Женя с куском холодной курицы забралась к нему на колени. — Тебе сегодня надо быть сильным. Знаешь, как я по тебе соскучилась! Ну-ка открой рот.

Она запихнула ему в рот кусок белого мяса. Пашкевич пожевал, с усилием проглотил. И тут у него из носа хлынула кровь.

Женя сдавленно вскрикнула и соскочила с его колен.

— Что с тобой, папуля?!

— Полотенце! — прохрипел он, запрокинув голову и зажимая нос окровавленными пальцами. — Быстрее!

Побледневшая от страха Женя принесла полотенце.

Кровь пошла в горло, Пашкевич чувствовал ее солоноватый привкус.

— Намочи в холодной воде, дура! Не стой, как истукан. Михалыча позови, Агафью. Пусть снега, льда…

Женя пулей вылетела в коридор. Набросив шубку на плечи, помчалась за сторожем. Пашкевич прижал мокрое полотенце к лицу.

Прибежали встревоженные Михалыч и Агафья, принесли в тазике куски льда. Агафья набила им круглый резиновый пузырь с широким горлом. Сняли с Пашкевича запачканные кровью пиджак и рубашку, осторожно уложили на топчан, укрыли до подбородка пушистым пледом. Агафья влажным полотенцем вытерла ему лицо и руки, приложила к переносице холодный пузырь.

Кровь тоненькими ручейками стекала с уголков рта. Женя забилась в кресло и плакала, жалобно всхлипывая. Агафья бросила ей чистое мокрое полотенце, она вытерлась, принялась оттирать пятна на платье. Платье было безнадежно испорчено. Женя вышла и все сбросила с себя, вернулась в банном халате. В ее больших синих глазах бился страх. А вдруг он откинет коньки, вот будет фокус! Придется просить, чтобы устроили преждевременные роды, без Пашкевича ей беременность и на фиг не нужна. Хоть бы успел квартиру на нее переписать! Давно просила, так ведь нет, жадоба несчастная… Пока за горло не взяла, все шуточками отделывался. «Завтра дам команду Аксючицу…» Господи, дай ему дожить хотя бы до завтра, иначе снова общежитие, да и то если повезет, если есть места, а иначе — частная комнатенка, пока не подкатится еще какой-нибудь старый боров. Сколько кровищи натекло — ужас! А если бы все это случилось попозже, в постели?..

Пашкевич видел Женю краем глаза и отчетливо понимал, о чем она думает — все отражалось на ее испуганном, опухшем от слез лице. А ты чего ждал, угрюмо усмехнулся он. Конечно, она прежде всего думает о себе, боится за себя. Аборт уже делать поздно, веселенькая перспектива — остаться с байстрюком на руках без копейки. Не дай Бог, со мной что-то случится прямо сейчас, в эту ночь, Аксючиц ее завтра же вышвырнет из квартиры. Да нет, глупости, ничего со мной не случится. Просто лопнул какой-то сосудик от перенапряжения — слишком много работаю. Но это — хороший урок. Надо завтра же связаться с Тарлецким и сделать необходимые распоряжения. Плевать на Женечку, но она носит моего ребенка. А я не могу допустить, чтобы мой сын рос нищим и заброшенным. Если что — Тарлецкий станет его опекуном. Бред, конечно, но все нужно предусмотреть. И все-таки откуда столько крови? Бывало, в детстве расквасишь нос, через минуту-другую все проходит. Что это — первый звоночек? Сорок восемь… Как говорят врачи, опасный возраст.

От холода лицо словно одеревенело, больно было пошевелить губами, но кровь вроде остановилась. Пашкевич осторожно повернул голову, сплюнул сгустки.

— Слава Богу, унялась, — подтвердила и Агафья, приподняв его голову. Вылила из пузыря воду, добавила льда. — Подержите еще чуток на всякий случай. Париться вам сегодня — ни-ни. Полежите часок, а потом мы вас в спальню перенесем.

— Мне и здесь хорошо, — ответил он. — Отведите Женю в спальню, ей отдохнуть надо. А мне принесите еще одно одеяло, что-то меня познабливает.

— Никуда я не пойду! — вскинулась Женя. — Я буду с тобой и сама все сделаю.

Она принесла из спальни шерстяное одеяло, набросила его поверх пледа и заботливо подоткнула края.

— Тогда мы пойдем. Но в случае чего, — повернулась к Жене, — зови нас.

— Спасибо, — сказал Пашкевич. — Не беспокойтесь, все нормально. Отлежусь, к утру буду как огурчик.

Глава 21

После работы Григорий поехал проведать Шевчука. Днем он рассказал ему по телефону о разносе, который устроил редакции Пашкевич, но разговор был коротким; за соседним столом, делая вид, что поглощена работой, Екатерина Прокопьевна Веремейчик внимательно прислушивалась к каждому его слову. Григорий знал, что уже завтра об этом разговоре будет доложено наверх.

Открыл ему Алеша, рыжий и долговязый, как отец. Григорию нравился не по годам серьезный и любознательный паренек. Он знал, как переживает Шевчук за Веронику, радовался, что хоть с сыном у друга все в порядке, и немножко завидовал: родив Аленку, Татьяна больше и думать о детях не хотела. Аленка уже училась на четвертом курсе института иностранных языков; скандалы, которые пьяная жена закатывала ему, не стесняясь дочери, сделали ее раздражительной и грубой; Григорий был уверен, что в душе она презирает их обоих. Он любил свою дочь, это была одна из немногих ниточек, привязывавших его к Татьяне, и страдал, видя как Аленка все больше отдаляется от него.

Шевчук не выглядел больным. Он сидел за столом и читал оригинал-макет книги Троцкого о Сталине — в прошлом году они затеяли серию «Тираны», уже выпустили книги о Гитлере, Муссолини, Ленине, Мао Дзэдуне, Пол Поте, все они пользовались большой популярностью.

Григорий подробно рассказал о своей командировке в Москву, об утреннем разговоре с Пашкевичем.

— Давно я себя так мерзко не чувствовал, как в эту поездку. Никто не хочет разговаривать, смотрят, как на вора. Пираты, хапуги… Мы же его предупреждали: время меняется, надо что-то делать. В ответ одно: давай, давай! А теперь мы с тобой оказались козлами отпущения.

— А ты думал, что он признается в своей вине? Как бы не так! — Шевчук побарабанил пальцами по столу. — И когда же заклание?

— Через две недели. Он хочет собрать совет учредителей.

— Поближе к новому году. Любит устраивать людям подарки.

— Любит. Он… Он предложил мне продать тебя, Володя. Открытым текстом.

— Ничего удивительного, Андрей всегда действовал напролом. И сколько же по нынешнему курсу стоят тридцать сребренников?

— Тысяч пять с хвостиком, — пожал плечами Григорий. — Прогрессивка за ноябрь и дивиденды за четвертый квартал и по итогам года.

— Прилично… — задумчиво произнес Шевчук. — Ну, что ж, Гриша, раз он задумал меня выгнать — выгонит, большинство ему обеспечено. С тобой или без тебя. Ты нужен лишь для того, чтобы больнее унизить меня. Вот, мол, даже лучший друг тебя продал. Ну что ж, пойдем ему навстречу. Вали на меня все: Уокер, авторские права, бестселлеры… Но не сомневайся: следующий на вылет — ты. Для него это стратегическая линия — избавиться от учредителей. От тех, кто слишком хорошо знает его и его делишки и к тому же осмеливается иметь собственное мнение. Недавно мне позвонил Борис Ситников — он заставил его подать заявление. Бориса, который порвал сердце на этой проклятой работе, который, может, сделал для «Афродиты» больше, чем мы все вместе. Ничего святого — вот как это называется. Кстати, Андрей в курсе, что мы заказали переводы еще нескольких романов Энни Уокер? Люди ведь не виноваты, что его домработница…