Византийская астрология. Наука между православием и магией - Пол Магдалино
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Именно на основе этих выводов и следует оценивать роль посольства Иоанна Грамматика к аль-Мамуну в Багдад в 829 г. и в Дамаск в 831 г. Именно в этом свете следует оценивать и тот факт, что наш основной источник, Продолжатель Феофана, столь ясно подчеркивает то благоприятное впечатление, которое Иоанн произвел на своих партнеров по переговорам[264]. Можно предположить, что его выбрали не только как доверенное лицо Феофила, но и как человека, который мог спорить с учеными из окружения халифа. Согласно тому же источнику, вернувшись в Константинополь, Иоанн убедил императора построить загородный дворец по образцу тех, которые он видел в Багдаде[265]. Культурно развитый византиец, который был до такой степени чувствителен к блеску двора Аббасидов, не преминул бы по достоинству оценить и деятельность астрономов, которая не могла ускользнуть от него во время его пребывания в Багдаде и Дамаске. Следует отметить, что наблюдения, сделанные в 829–831 гг., т. е. в момент посольств Иоанна Грамматика, привлекли внимание греческих астрономов[266].
Лев Математик. Именно в контексте научной деятельности при дворе аль-Мамуна следует оценивать и рассказ о контактах Льва Математика с халифом, который якобы пригласил его в Багдад после того, как попавший в плен ученик Льва произвел на него огромное впечатление своими познаниями[267]. Очевидно, что эта история для византийских хронистов X в. служила подтверждением того, что византийская наука ничем не уступала арабской. Было ли это чистой выдумкой? На мой взгляд, здесь следует провести различие между почти агиографической версией Продолжателя Феофана, который хочет видеть в этом халифе аль-Мамуна, а в пленнике — приверженца чистой математики[268], и реалистической версией, содержащейся в различных редакциях хроники Логофета, согласно которой ученик Льва был астрологом и предателем, перешедшим в лагерь мусульман после захвата Амория аль-Мутасимом, преемником аль-Мамуна, в 838 г.[269] В любом случае реалистическая версия находит отклик в арабской традиции рассказов об этой символичной победе, наиболее яркой из тех, которые Аббасиды одержали над византийцами, так как они взяли главный город Малой Азии, бывший к тому же родиной правящей династии. Придворный поэт Абу Таммам воспел данное событие в панегирике халифу, который начинается с заявления, что этот триумф был плодом войны, а не результатом действия звезд, — из этой полемики против астрологов можно сделать вывод, что аль-Мутасимприслушивался к последним и что они приписывали себе часть его военных успехов[270]. Согласно предисловию к одному магическому труду, этот текст был переведен астрологом Мухаммадом ибн Халидом по приказу того же халифа, случайно нашедшего его греческий оригинал после взятия Амория[271].
Так вот заполняется пропасть так называемых темных веков, и почти мифический образ, сформировавшийся из воспоминаний о Стефане Александрийском, пересекается с двумя реальными философами эпохи Второго иконоборчества, посреди той придворной культуры, которая смотрит в будущее и на Восток[272]. Конечно, следует воздержаться от преувеличения их значения для науки и астрологии, а также роли астрологии в их мысли; кроме того, следует помнить, что эти фигуры не беспрецедентны и не уникальны. То среднее образование, которое они получили, существовало непрерывно, и хотя оно было скромным, но его уровень зависел не только от них.
Об этом свидетельствуют, с одной стороны, интеллектуальная активность их современников-иконопочитателей, о которой уже часто говорилось, а с другой стороны, участие в восстановлении иконоборчества других образованных людей, например, Антония Кассиматы и весьма загадочного Игнатия Диакона[273]. Однако, учитывая все эти обстоятельства, можно утверждать, что именно Иоанн Грамматик и Лев Математик придали на два поколения вперед византийскому «ренессансу» тот ярко выраженный научный оттенок, который вряд ли можно представить себе без астрологии. Можно сделать и другой вывод — что различия между кузенами были менее важны, чем сходство, и что решающая инициатива принадлежала здесь старшему. Хотя деятельность Иоанна оставила меньше следов в литературе, это отчасти объясняется его ролью предшественника, которого затмил Лев, возобновивший и продолживший чужие труды. Но прежде всего в культурной памяти ото Льва его отличает то, что он фатально отождествил себя с иконоборческой политикой 815–842 гг., главным виновником которой и считался. Лев Математик тоже был вовлечен в эту политику, ибо Иоанн Грамматик и император Феофил возвели его на кафедру Фессалоники, место на которой он потерял после Торжества православия. Однако у него все же появилась возможность — или предвидение, — как стать протеже кесаря Варды, дяди Михаила и влиятельного деятеля эпохи регентства, назначившего его преподавателем философии в Магнаврской высшей школе[274]. Поэтому память о его учености оказалась сильнее, чем память о ереси, и именно ее передавали два поколения его учеников: кто учился у него в 830-х гг. до назначения в Фессалонику, и кто учился у него в Магнаврской школе. Мы не знаем никого, кроме Феофила, кто бы учился у Иоанна Грамматика или был готов признаться в этом, но, напротив, знаем нескольких человек, кто оказался под интеллектуальным влиянием Льва Математика. По крайней мере один из трех его младших коллег по Магнаврской школе был его учеником[275]: некий Константин осудил своего учителя как приверженца эллинства[276]. Однако Лев Хиросфакт написал ему полную похвал эпитафию[277]. Мы не знаем, что думал об этом третий известный его ученик, апостол славян Константин-Кирилл (если только он не идентичен вышеупомянутому Константину), но, несомненно, именно благодаря полученному ото Льва образованию Константин смог противостоять арабскиминтеллектуалам, когда посетил двор халифа с посольством[278]. Не забудем и о другом анонимном его ученике, который якобы донес славу Льва до Багдада.
Обвинение в эллинстве, выдвинутое против Льва его учеником Константином, поднимает вопрос о религии философов IX в. Эллинство, как и иудейство[279], было обвинением, которое охотно предъявляли ближнему, чтобы заявить о собственном православии, но не воспринимали при этом буквально: Лев Математик, равно как и Иоанн Грамматик, не собирался обращаться в многобожие.
Но не было ли все же некоего несоответствия между их формальной верой и страстью к светским наукам? Для Льва
