Записки экспедитора Тайной канцелярии - Олег Рясков

– И все-таки, господа! – вдова попыталась привлечь отклонившихся от интересующей ее темы собеседников к незамысловатой гравюре, но тут в дверях вновь возник Мефодий:

– Прошу прощения, барыня, господина доктора зовут, там вашему соседу нехорошо.

– Да, – Андрей Александрович тяжело вздохнул, – сие неудивительно, – и он испустил еще более тяжкий вздох, ясно дающий понять, что ему ох как не хочется, но все же придется на ночь глядя отрываться от приятной компании и ехать врачевать человека, болезнь которого вряд ли поддается лечению. Но все же долг превыше всего, и Андрей Александрович засобирался, приговаривая: – Он вчера несдержан на питье был. Ладно, пропишу ему рассол! – засмеялся доктор и, приняв от лакея шляпу и плащ, раскланялся и вышел.

Мария Карловна нисколько не была удручена его уходом. Она желала остаться с Самойловым наедине. Это ясно читалось в каждом кокетливом жесте и многообещающей улыбке. Молодость, одиночество и скука весьма опасны, коли сходятся вместе, а если они преследуют натуру пылкую, то смесь эта почти готова к взрыву, только фитиль поднеси. Вдова пыталась развлечься, здешнее общество давно ей наскучило. Она время от времени тешила свое самолюбие, пуская соседям пыль в глаза, но в целом жизнь в провинции была скупа на яркие впечатления, а на столичную ей муженек денег не оставил.

– Ну что? – обратилась она к Ивану. – Может, в таком случае пройдемте в сад? – Гуляние на закате располагало к откровениям. Сие заключение Мария Карловна вынесла со страниц французских романов.

Самойлов молча кивнул в знак согласия. Романов он не читал, но почему бы и впрямь не прогуляться.

– А вот здесь я хочу разбить оранжерею, – хозяйка указала рукой в дальний угол сада, – сейчас это модно. – Она выдержала многозначительную паузу, чтобы дать собеседнику возможность оценить ее передовые взгляды. Но собеседник остался равнодушен, и Мария Карловна вынуждена была продолжать: – Я и садовника ищу. Вы же скоро возвращаетесь?

– Не думаю, что я задержусь здесь более недели, – откликнулся Самойлов.

– Вот я вас и попрошу найти мне толкового в столице. – Вдова остановилась и одарила Ивана взором, под чарами которого покойный супруг сразу капитулировал. Где она сумела ему выучиться, один бог знает, ведь она вступила в брак почти девочкой. Вероятно, он был дан ей от природы, так же как стройный стан и полные груди, глаза с поволокой и мягкие влажные губы. В «оружии», коим Мария Карловна сейчас воспользовалась, каким-то удивительным образом сочетались беззащитность и настойчивость. Так ребенок смотрит на мать в уверенности, что та удовлетворит любой его каприз. И Мария Карловна была уверена, что Иван сдастся без боя, хотя и облекла свою просьбу в капризный вопрос: – Вы мне не откажете?

– Не откажу, – ответил Самойлов.

Мария Карловна сложила еще одну победу в ларец своей души и продолжила прогулку:

– А вы сами из этих мест?..

Иван понял, что доктор кое-что рассказывал о нем.

– Верно, но еще мальчиком отец отправил меня в полк. Так что я не был здесь лет десять.

– А меня родители не спрашивали, отдали замуж за старого графа. Он рано овдовел, и ему нужна была молодая супруга. Вот так я и оказалась в этой глуши.

Она вновь остановилась, сделала паузу в словах и подняла на Самойлова чарующие глаза. А он вдруг затосковал, вспомнил те, единственные, что провожали его с надеждой. Его Варюша на глухой заимке среди солдатни, всякий миг с ней может что-то случиться, а он вынужден прохлаждаться в обществе совершенно безразличной ему светской львицы. Взгляд его потеплел при одном воспоминании о любимой, а Мария Карловна приняла эту теплоту на свой счет и вознамерилась продолжить начатое.

– Муж быстро умер, и я осталась одна… – опять многозначительная пауза и особый нажим на последнем слове.

Однако сия идиллическая беседа на фоне пейзажа русской усадьбы была прервана картиной, разрушающей пастораль, но слишком нередкой в наших широтах. В саду возникла процессия: впереди нетвердой походкой выступал Павел со штофом в руках, по пятам за ним следовал докучливый Мефодий, пытавшийся уговорить барчука не допивать остатки зелья. Самойлов с сожалением посмотрел на юношу. Вдова перехватила его взгляд, увидела пасынка и, едва сдерживая гнев, повторила:

– Осталась одна… – А потом добавила: – Воспитывать сына.

– Он много пьет, – посочувствовал Иван.

– Весь в отца, – с сожалением вздохнула Мария Карловна. – Надеюсь, я увижу вас завтра, – на прощанье вдова вновь одарила Ивана кротко-капризным взглядом.

– Непременно, сударыня. – Самойлов откланялся и направился к воротам, у которых его уже ждал Егорка с лошадьми.

Хозяйка проводила всадников, но как только они скрылись за поворотом, приветливую маску сменила тень заботы, и вдова поспешила в дом.

Иван же почувствовал облегчение, покинув графскую усадьбу. Вроде все здесь устроено с должным этикетом и вкусом: платья по последней моде для господ и лакеев, оранжерея задумана, к столу яства разные подают, – а какая-то неясная тоска во всем. А может, всего лишь осень да пейзаж вокруг грусть наводят? Красное закатное солнце едва виднелось над горизонтом, уже кое-где прихваченные багрянцем листья казались и вовсе пурпурными в его прощальных лучах. Печаль царствовала в природе. Даже всегда задорный Егорка вдруг замолчал, лицо его озарила несвойственная торжественность. В лесу, правда, он забеспокоился, стал оглядываться по сторонам: страшновато было в густом тумане, спустившемся на окрестные болота, да еще после всех этих рассказов про разную нечисть. И хотя прожил Егорка в столицах немало и во всякие уездные байки не верил, все же каждая слетевшая птица казалась ему сейчас если не лешим, так непременно разбойником. Он поминутно вздрагивал и дергал поводья, чем ужасно забавлял Ивана.

Но вскоре и Самойлову стало не до шуток. В кустах недалеко от того места, где они давеча искали пропавших сестер, стояла лошадь. Она словно выплыла из тумана. Весь вид ее выражал безмятежность: она мерно жевала траву, словно хозяин отлучился на минуту и вот сейчас вспрыгнет в седло, и кобыла понесет его привычной дорогой. Но вся закавыка состояла в том, что лошадь сия принадлежала доктору, а Курихин, к которому он отправился прописывать рассол, проживал совсем в иной стороне.

– Ох, не ровен час, опять беда, ваша милость, – прошептал Егорка.

Самойлов спрыгнул с коня, достал пистоль из седельной кобуры и, к своему ужасу, обнаружил, что от дороги по примятой траве к пруду тянется кровавый след. Он-то и привел к находке, которая была пострашнее картинок из фолианта Марии Карловны. Из тины торчала рука с тем самым перстнем, что Иван давеча приметил у доктора. Рука, когда-то спасшая жизнь графу Орлову, теперь была отрублена от тела, и тела этого поблизости не обнаруживалось! Самойлов так и застыл столбом. И только когда Егорка подъехал совсем близко, с трудом вымолвил:

– Это рука доктора, его кольцо.

– Свят-свят, – перекрестился Егорка.

– Так, поезжай в деревню за подмогой, – скомандовал собравшийся с духом Иван.

– А вы? – Егорка медлил в нерешительности.

– А я пока осмотрю здесь все.

Егорка и сам понимал, что вдвоем им лихих людей не одолеть. Вот ведь и бородатого этого давеча поймали, а все кто-то в лесу разбойничает. Видать, их целая шайка! Да, пожалуй, барин прав. Егор вздохнул и поскакал в деревню поднимать мужиков. Самойлов же двинулся обследовать прибрежные камыши, примятый вид которых ясно давал понять, что обидчик уходил через них. Иван и десятка шагов не сделал, как увидел лодку, привязанную к нависшей над водой иве. Самойлов взвел курок, подкрался к плоскодонке и выставил пистолет. На мокром дне металась связанная по рукам и ногам пропавшая Лиза. Она, может быть, и закричала бы, но тряпка закрывала ей рот, а потому она лишь замычала, увидев Самойлова, и заворочалась сильнее.

– Тише-тише ты, сейчас я тебя развяжу…

Он положил пистолет на лавку, однако девочка забилась еще сильнее, отрицательно мотая головой. И вдруг на ее лицо легла чья-то тень. Иван обернулся, но было поздно – он получил удар по голове и упал без чувств.

Глава VII,

в коей раскрывается, что на флоте что-то не так

Самойлов открыл глаза, попробовал сделать движение, но вывернутые плечи отозвались во всем теле нестерпимой болью. Не совсем вернувшееся сознание подсказало: он болтается, подвешенный за крюк к низкому сводчатому потолку, как свинья на бойне. Мокрая от пота и крови рубаха неприятно липла к телу. Самойлов перевел взгляд и увидел давешнюю руку с перстнем. Он подумал, что этого не может быть, со всей силы зажмурил глаза, дав возможность миражу испариться, но когда открыл, то еще более удивился: обладатель перстня снимал его с собственной отрубленной руки, при этом действие сие производил весьма уверенно всеми десятью перстами. Бодрый голос доктора окончательно вернул Ивана к суровой действительности: