«Химия и жизнь». Фантастика и детектив. 1975-1984 - Кир Булычев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он услышал собственный, хорошо знакомый голос, слова звучали достаточно четко.
— Скажите, пожалуйста: я на небесах?
Голос ответил:
— Небеса — это место. Здесь это слово не имеет смысла.
Меррей Темплтон несколько растерялся, однако следующий вопрос напрашивался сам собой:
— Простите, если я выгляжу нетактичным. Но вы — бог?
В Голосе прозвучала легкая усмешка.
— Мне всегда задают этот вопрос; даже странно как-то. Едва ли я сумею дать вам понятный ответ. Я существую — вот все, что можно ответить, а вы уж, пожалуйста, подберите сами удобный для вас термин.
— А что же такое я? — спросил Темплтон. — Душа? Или тоже символ существования?
Он старался быть вежливым, но скрыть сарказм, пожалуй, не удалось. Вероятно, следовало добавить: «Ваше Величество» или «Ваша Святость», что-нибудь в этом роде, но он не мог себя заставить — очень уж это выглядело бы смешно. Хотя кто его знает? Чего доброго, еще накажут за непочтительность.
Но Голос не обиделся.
— Вас несложно объяснить — даже в понятных для вас терминах, — сказал он. — Конечно, если вам приятно, можете называть себя душой. На самом деле, однако, вы не более чем определенная конфигурация электромагнитных волн, организованных таким образом, что все связи и взаимоотношения в этой системе в точности имитируют структуру вашего мозга в период земного существования. Поэтому вы сохраняете способность мыслить, сохраняетесь как личность. Вот и все.
Меррей Темплтон не верил своим ушам.
— Вы хотите сказать, что сущность моего мозга некоторым образом… перманентна?
— Отнюдь. Ничего вечного в вас нет, за исключением плана, задуманного мной. Упомянутую конфигурацию придумал я. Я создал ее, когда ваша физическая сущность была иной, и реализовал в тот момент, когда предыдущая система отказала.
Голос явно был собой доволен. Помолчав, он продолжал:
— Ваша конструкция сложна. Она удовлетворяет самым высоким стандартам. Разумеется, я мог бы воспроизвести аналогичным образом любое живое существо на Земле, когда оно умирает, но я этого не делаю. Я не люблю хвататься за что попало.
— Значит, вы выбираете немногих?
— Очень немногих.
— А куда деваются остальные?
— Остальные? Никуда. Аннигиляция, дорогой господин Темплтон, самая обыкновенная аннигиляция. А вы уж вообразили себе ад?
Если бы Меррей мог, он бы покраснел. Он сказал поспешно:
— Нет, нет. Ничего такого я не воображал. Но я не совсем понимаю, чем я привлек ваше внимание и заслужил эту честь — быть избранным.
— Заслужил? Ах, вот что вы имеете в виду. Признаться, трудно порой сужать мышление до пределов, соответствующих вашим… Как вам сказать? Я выбрал вас за умение мыслить. По тем же критериям, по каким выбираю других из числа разумных существ в Галактике.
Меррей Темплтон почувствовал профессиональное любопытство. Он спросил:
— Вы это делаете лично или существуют другие подобные вам?
Наступило молчание; должно быть, он опять сказал что-то не то. Но Голос вновь заговорил и был невозмутим, как и прежде.
— Есть другие или нет — вас не касается. Эта Вселенная принадлежит мне и только мне. Она создана по моему желанию, по моему проекту и предназначена исключительно для достижения моих собственных целей.
— Значит, вы один?
— Вы хотите поймать меня на слове, — заметил Голос. — Представьте себя амебой, для которой понятие индивидуальности сопряжено с одной и только одной клеткой. И спросите кита, чье тело состоит из тридцати квадрильонов клеток, кто он: единое существо или колония существ. Как киту ответить, чтобы его поняла амеба?
— Я об этом подумаю, — сказал Меррей Темплтон.
— Прекрасно. В этом и состоит ваша функция. Будете думать.
— Думать, но зачем? И к тому же… — Меррей запнулся, подыскивая слово, — вы, по-видимому, и так все знаете.
— Даже если я осведомлен обо всем, — заметил Голос, — я не могу быть уверен, что я все знаю.
— Это звучит как постулат из земной философии, — сказал Меррей. — Постулат, который кажется значительным по той причине, что в нем нет никакого смысла.
— С вами не соскучишься, — сказал Голос. — Вам хочется ответить на парадокс парадоксом, хотя мои слова отнюдь не парадокс. Подумайте: я существую вечно, но что это собственно значит? Это значит, что я не помню, когда я начал существовать. Если бы я мог вспомнить об этом, отсюда следовало бы, что мое существование имело начальную точку.
— Но ведь и я…
— Позвольте мне продолжить. Итак, если я не знаю, когда я начал быть, и не знаю, начал ли, если я не умею расшифровать понятие вечности моего существования, то уже одно это дает мне право усомниться в моем всеведении. Если же мои знания в самом деле безграничны, то с не меньшим правом я могу утверждать, что безгранично и то, что мне еще предстоит узнать. В самом деле: если, например, я знаю только все четные числа, то число их бесконечно, и в то же время бесконечно мое незнание нечетных чисел.
— Но разве нельзя, исходя из знания четных чисел, вывести существование нечетных — хотя бы разделив четные пополам?
— Недурно, — сказал Голос, — я вами доволен. Вашей задачей и будет искать подобные пути, правда, куда более трудные, от известного к неизвестному. Ваша память достаточно обширна. При необходимости вам будет позволено получать дополнительные сведения, нужные для решения поставленных вами проблем.
— Прошу прощения, — сказал Темплтон. — А почему вы сами не можете это делать?
— Могу, конечно, — усмехнулся Голос. — Но так интереснее. Я построил Вселенную для того, чтобы расширить число фактов, с которыми имею дело. Я ввел в эту систему принцип дополнительности, принцип случайности, принцип недетерминированного детерминизма и… некоторые другие с единственной целью: сократить очевидность. Думаю, что мне это удалось. Далее я предусмотрел условия, при которых могла возникнуть жизнь, и допустил возникновение разума — не потому, что мне нужна его помощь, а потому, что познание само по себе вводит новый фактор случайности. И я обнаружил, что не могу предсказать, где, когда и каким способом будет добыта новая информация.
— И так случается?
— О, да. И века не проходит, как появляется что-нибудь любопытное.
— Вы имеете в виду нечто такое, что вы и сами могли бы придумать, но пока еще не придумали? — спросил Меррей.
— Вот именно.
— И вы надеетесь, что я смогу быть полезен для вас в этом смысле?
— В ближайшие сто лет я на это не рассчитываю. Но успех рано или поздно обеспечен. Ведь вы… вы будете трудиться вечно.
— Я? Буду трудиться вечно? — спросил Меррей. — Я буду вечно думать?
— Да, — сказал Голос.
— Зачем?
— Я уже сказал: чтобы
