Лейтенант Хорнблауэр. Рука судьбы - Сесил Скотт Форестер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Штурвал повернулся. Прошли одна-две мучительные секунды. Потом Хорнблауэр почувствовал, как судно накренилось, увидел возникший на левом траверзе «Атропы» флагман и понял, что она поворачивается.
— Прямо руль!
Реи обрасопили. Сильные матросские руки садили галсы. Минуту или две «Атропа» набирала скорость, потерянную при повороте. Несмотря на это, Хорнблауэр отчетливо видел, что флагман идет быстрее «Атропы».
— Мистер Джонс! Обтянуть шкоты на крюйселе!
Наполнив ветром крюйсель, «Атропа» нагонит флагман.
— У брасов стоять!
Обезветривая время от времени крюйсель, можно будет поддерживать ту же скорость, что и флагман. Хорнблауэр почувствовал ветер на тыльной стороне шеи. Он посмотрел на вымпел и на флагман. «Атропа» была в точности с наветренной стороны от флагмана, в двух кабельтовых от него.
— Мистер Джонс! Можете начинать салют.
Пятнадцать выстрелов вице-адмиралу, минута с четвертью. Довольно времени, чтобы прийти в себя и унять сердцебиение. Теперь «Атропа» — часть Средиземноморского флота, самая маленькая, самая незначительная его часть. Хорнблауэр глядел на огромные корабли — двух-трехпалубные, стопушечные, семидесятичетырехпушечные. Эти корабли сражались при Трафальгаре, это они ревом своей канонады не дали Бонапарту пригубить чашу с пьянящим напитком мирового господства, которую тот уже подносил к устам. На дальнем, невидимом отсюда побережье шагают армии, сажают на престол и свергают с тронов королей, но судьбу мира в конце концов решают эти корабли — пока их команды сохраняют свое умение, пока готовы переносить тяготы и опасности, пока английское правительство остается твердым и безбоязненным.
— Наши позывные, сэр. «Флагман „Атропе“. Добро пожаловать».
— Ответьте флагману: «Почтительно приветствую».
Ловкие руки быстро орудовали на сигнальных фалах.
— Сигнальте: «„Атропа“ флагману. Имею на борту депеши и письма для флота».
— Флагман подтверждает, сэр.
— Флагман опять сигналит, — объявил Стил.
Стоя с наветренной стороны, он видел в подзорную трубу шканцы флагмана и, хотя они кренились в противоположную от него сторону, различил, как сигнальный старшина привязывает к фалам новые флажки. Темные комки взлетели на нок рея и распустились пестрыми флажками.
— Общий сигнал. «Лечь в дрейф на правом галсе».
— Подтвердите, мистер Джонс! Нижние прямые паруса на гитовы!
Хорнблауэр следил за матросами у гитов-талей и бык-горденей, за матросами у галсов и шкотов.
— Сигнал спущен, сэр.
Хорнблауэр видел:
— Обстените крюйсель. Приведите к ветру.
Стоило «Атропе» прекратить борьбу с ветром, покориться, и она пошла легко, как девушка, которая, устав сопротивляться, покорилась настойчивым ласкам влюбленного юноши. Но сейчас не до сентиментальных сравнений: флагман опять сигналит.
— Общий сигнал. «Пришлите на — наши позывные — за почтой».
— Мистер Карслейк! Немедленно вытащите на палубу мешки с почтой. Сейчас с каждого корабля подойдет по шлюпке.
По крайней мере месяц — а то и два — эскадра ничего не получала из Англии. Ни газеты, ни весточки. Возможно, на многих кораблях еще не видели газет с сообщениями о победе, одержанной ими при Трафальгаре четыре месяца назад. «Атропа» внесла некоторое разнообразие в тоскливую жизнь отрезанной от всего мира эскадры. Сейчас шлюпки заспешат так быстро, как только смогут нести их весла или паруса, за жалостно-тощими мешками с почтой.
Еще сигнал.
— Наши позывные, сэр. «Флагман „Атропе“. Доложитесь».
— Спустите мою гичку.
На Хорнблауэре был более потертый из двух его сюртуков. Когда он сбежал вниз за пакетом с депешами, у него еще осталось время переменить сюртук, пригладить гребнем волосы и поправить галстук. На палубе он оказался в ту минуту, когда гичка коснулась воды. Матросы, рьяно налегавшие на весла, быстро доставили его на флагман. Сбоку от корабля, у самой воды, покачивалось подвесное сиденье-беседка. Волны почти лизали его, набегая; в следующую секунду они откатывали, и беседка оказывалась высоко над водой. Надо было точно рассчитать, когда в нее перелезть. Неприятный момент наступил, когда Хорнблауэр повис на руках, а гичка начала уходить из-под ног. Он изловчился, сел, и беседка взмыла ввысь — это матросы наверху налегли на тали. Как только голова Хорнблауэра поравнялась с главной палубой, засвистели дудки. Беседка опустилась на палубу. Хорнблауэр соскочил с нее, держа руку у полей шляпы.
Палуба была бела, как бумага, как рубахи и перчатки фалрепных. Позолота сверкала на солнце, концы тросов украшала изящнейшая турецкая оплетка. Едва ли яхта самого короля отделана лучше, чем шканцы «Океана», — так и должен выглядеть флагман победоносного адмирала. Не следовало забывать, однако, что предыдущий флагман Коллингвуда при Трафальгаре превратился в остов без единой мачты, с четырьмя сотнями убитых и раненых на борту.
Вахтенный лейтенант был в белых штанах без единого пятнышка, без единой складочки, его подзорная труба сверкала начищенной медью, а пуговицы на идеально подогнанном сюртуке вспыхивали от солнца. Хорнблауэру подумалось, что нелегко поддерживать такой образцовый вид на обычном корабле. Служа на флагмане, можно быстрее получить повышение, но в этой постели из роз немало шипов. Флаг-капитан Ротерхем — его имя упоминалось в сотнях отчетов о Трафальгаре — и флаг-адъютант выглядели так же нарядно. Они приветствовали Хорнблауэра.
— Его сиятельство ожидает вас внизу, сэр, — сказал флаг-адъютант. — Будьте любезны пройти сюда.
В большой каюте внизу Коллингвуд пожал Хорнблауэру руку. Адмирал был высок, сутул и приветлив. Он с жаром выхватил у Хорнблауэра пакеты, посмотрел, кем они подписаны, одни оставил у себя, другие отдал секретарю и уже собирался сломать печати, но вспомнил про манеры:
— Садитесь, пожалуйста, капитан. Харкнес, стакан мадеры капитану Хорнблауэру. Или марсалы, хорошая марсала, рекомендую вам, сэр. Попрошу вас ненадолго извинить меня. Вы поймете, если я скажу, что это письма моей жены.
Хорнблауэр сел в мягкое, обитое тканью кресло. Под ногами был толстый ковер, переборку украшали две картины в золоченых рамах. С палубного бимса свисали на серебряных цепях серебряные лампы. Пока Коллингвуд быстро просматривал письма, Хорнблауэр глядел по сторонам и представлял себе, как это великолепие торопливо убирают, готовя «Океан» к бою. Больше всего его заинтересовали два длинных ящика под большим кормовым окном. В них была насыпана земля и росли цветы — гиацинты и нарциссы, цветущие. Запах гиацинтов чувствовался даже там, где сидел Хорнблауэр. На корабле, в море, они выглядели особенно очаровательными.
— В этом году мне повезло с луковицами, — сказал Коллингвуд, откладывая письма и проследив взгляд гостя. Он подошел к ящику, чуткими пальцами потрогал лепестки нарцисса, заглянул в открытый цветок. — Они прекрасны, не правда ли? Скоро нарциссы расцветут и в Англии, — возможно, когда-нибудь я увижу их вновь. Уже три года я не ступал на сушу.
Главнокомандующие достигают титулов и богатства, но и у них дети растут, не зная отцов.
