Королев: факты и мифы - Ярослав Голованов

– Да что мы тут спорим, – сказал один из замов Алексея Михайловича. – Все равно нас заставят это делать, надо браться без лишних слов.

– Если надо, сделаем! – загомонила молодежь.

Королев пригласил разработчиков к себе. По правую руку от Главного – Борис Андреевич Адамович, ему Сергей Павлович поручил досматривать за ТДУ. Усадив гостей, Королев, поглядывая на Исаева, голосом доброго сказочника начал беседу так, будто никаких переговоров и споров до этого не было.

– Ну вот, Алексей Михайлович, собираемся мы запустить космический корабль с человеком, и очень нужен двигатель, который бы нам этого человека вернул на Землю...

Исаев тон Королева принял и, разложив чертежи, тоже неспешно и напевно стал рассказывать о том, какой у него есть двигатель, насколько он надежен, при том, что камера сгорания весит всего сорок килограммов...

– Много! – уже совсем другим голосом перебил Королев.

– Можно упростить ТНА203, – тоже в тон ему отрезал Исаев. – Будет полегче...

– На сколько?

– Килограммов на восемь—десять...

– А если больше? Нельзя ли не на восемь—десять, а на восемнадцать—двадцать, а? Вы посмотрите на ваш электропривод, – непонятно когда, но Королев уже успел все разглядеть в разложенных чертежах. – Ведь это спроектировано для паровоза! Посмотрите, за этот кабель можно лошадь прицепить!

Начался торг, как на восточном базаре.

– Простите, Алексей Михайлович, – неожиданно спросил Королев очень серьезно, – а сколько вы сами весите?

– Сто пять кило, – оторопело ответил Исаев.

– Так что же мы спорим! – рассмеялся Королев. – Все же ясно: вся установка должна весить столько, сколько весит Алексей Михайлович!..

Исаев сделал ТДУ в рекордно короткий срок: между техническим заданием, полученным от Королева, до испытаний готовой установки на стенде прошло всего семь месяцев. Адамович постоянно докладывал Главному о ходе работы. Королев встречался с Исаевым, расспрашивал очень подробно, интересовался деталями, но от советов и рекомендаций воздерживался, доверял, и Алексею Михайловичу это нравилось.

– Одна только просьба, – говорил Королев, – установка должна быть абсолютно надежной.

– Сергей Павлович, вы ведь инженер и знаете, что абсолютно надежной никакая конструкция быть не может...

– Может! Должна! Она не дублирована, а, следовательно, должна быть абсолютно надежной, и вы можете это сделать!

Первый запуск ТДУ опытнейший испытатель Исаева Владимир Георгиевич Ефремов провел вечером 27 сентября 1959 года. Во время пятых испытаний двигатель не запустился.

– М-да, панама, – сказал Исаев. Этим словом он всегда выражал предельное недовольство.

Выяснилось, что забыли поставить нож в клапане горючего и он остался запертым. Клапан Исаев заменил другим, более надежным, и издал приказ, запрещающий ночные работы: чтобы ничего не забывали.

Потом было десять испытаний без замечаний. 25 апреля 1960 года Исаев сдал двигатель Королеву. На 15 мая был назначен первый пуск корабля-спутника с ТДУ. Исаев очень волновался: десять удачных испытаний, конечно, успокаивают, но ведь космического вакуума на стенде не создашь, и невесомости там тоже нет...

Старт 15 мая204 прошел благополучно: корабль вышел на орбиту. На предпоследнем витке дали команду на включение программы спуска. Теперь надо было ждать последнего витка. Раз команда на включение тормозной установки прошла, значит, где-то над Африкой ТДУ сработает, корабль зароется в атмосферу, антенны сгорят и связь с ним прекратится. Это и будет подтверждением того, что с орбиты он благополучно сошел. А дальше, когда он начнет падать, его запеленгуют наземные станции...

Ко всеобщему огорчению, сигналы радиопередатчика корабля не умолкали. Он не желал сходить с орбиты. По показаниям НИПов корабль не только не снизился, а поднялся на более высокую орбиту. Стали разбираться. Скоро выяснилось, что не сработала инфракрасная вертикаль: корабль перед торможением «не видел» Земли, и тормозная установка не затормозила, а, наоборот, разогнала его.

Ночью в самолете, когда летели домой, царило мрачное молчание – все были удручены неудачей. Один Королев вел себя так, словно ничего неприятного не случилось. С одной стороны, это была его обычная реакция: всем своим видом он подбадривал людей; с другой – Королев не мог не чувствовать, что в данной неудаче отчасти повинен он сам. Просматривая телеметрию, инженеры Раушенбаха нащупали некий изъян в основной системе ориентации. Раушенбах предупредил Королева о возможном отказе и предложил запасной вариант: ориентацию по Солнцу. Королев заупрямился, он не любил вот так, на ходу, отступать от «штатных режимов», стремился, чтобы все шло так, «как положено». Наверное, сейчас в самолете Сергей Павлович раскаивался в том, что не прислушался к советам Бориса Викторовича. Но, черт подери, почему Раушенбах не настаивал, не брал его за горло?!

Интересно, что Раушенбах в КБ Королева принадлежал к той редчайшей категории людей, на которых Главный никогда не кричал. Это объяснялось не только давностью их знакомства – были люди, которые знали Королева дольше, чем Раушенбах, и на них он кричал, а вот на Раушенбаха не кричал. Уважал. Видел: Борис Викторович не лебезит, не лезет ему на глаза, вообще может неделю не показываться, делает свое дело и делает его хорошо. По воспоминаниям самого Раушенбаха, Королев налетел на него лишь один раз, когда, разгоряченный каким-то жарким спором и не находя поддержки, Главный неожиданно для всех заорал на него: «Ну а ты, что ты стоишь и молчишь, как Иисусик?!» Почему «Иисусик» – неизвестно. Круглолицый, всегда гладко выбритый Раушенбах вовсе не походил на Христа...

До Москвы долетели без приключений. На аэродроме Королев пригласил в машину Бушуева.

– Не доезжая квартала до его дома, Сергей Павлович предложил пройти пешком, – вспоминал Константин Давыдович. – Было раннее московское утро. Он возбужденно, с каким-то восторженным удивлением вспоминал подробности ночной работы. Признаюсь, с недоумением и некоторым раздражением слушал я его, так как воспринял итоги работы как явно неудачные. Ведь мы не достигли того, к чему стремились, не смогли вернуть на Землю наш корабль. А Сергей Павлович без всяких признаков огорчения увлеченно рассуждал о том, что это первый опыт маневрирования в космосе, перехода с одной орбиты на другую, что это важный эксперимент и в дальнейшем необходимо овладеть техникой маневрирования космических кораблей, и какое это большое значение имеет для будущего. Заметив мой удрученный вид, он со свойственным ему оптимизмом уверенно заявил: «А спускаться на Землю корабли, когда надо и куда надо, у нас будут! Как миленькие будут! В следующий раз посадим обязательно...»

Ну как тут не вспомнить мудрого острослова Франсуа де Ларошфуко: «Не бывает обстоятельств столь несчастных, чтобы умный человек не мог извлечь из них какую-нибудь выгоду, но не бывает и столь счастливых, чтобы безрассудный не мог обратить их против себя...»

В тот же день и даже в тот же час другой самолет сел на другом аэродроме: космонавты вернулись с парашютных тренировок. Прошло буквально несколько дней, а на занятия, которые возобновились в здании Института авиационной медицины, приехал невысокий плотный человек лет пятидесяти. По тому, как все забегали вокруг него, как «сопровождали», космонавты сразу поняли, что это большой начальник. Но почему он в штатском?!

Представился: профессор Сергеев. Карпов познакомил его с космонавтами. Расспрашивал мало, но очень внимательно разглядывал. Потом быстро уехал. «Это Королев!» – сказал вечером Карпов «по секрету». Так состоялась их первая встреча.

Все интенсивнее становились медико-биологические тренировки на бегущей дорожке, качелях Хилова, в кресле Барани, тепло– и сурдокамерах, вибростенде и центрифуге. Нагрузки возрастали. Космонавты тихо роптали. «Более всего проявилось негативное отношение будущих космонавтов, пожалуй, к трем „мероприятиям“ медико-биологического раздела подготовки, – писал позднее Е.А.Карпов, – к повторявшимся внешне одним и тем же медицинским обследованиям, к повторным тренировкам с тепловыми нагрузками да к малоприятным, мягко говоря, вестибулярным тренировкам на вращаемом кресле. Потребовалось провести немало бесед с тем, чтобы убедить некоторых слушателей в необходимости проведения данных работ и оправданности включения их в программу подготовки к первым космическим полетам».

Неожиданно для самого себя трудно перенес «подъем» в барокамере на высоту 6 тысяч метров Николаев. Быковский, первый прошедший испытания одиночеством, успокаивал ребят: «Ничего особенного», но Попович потом признался: «Нелегко». Николаев вспоминал: «Хотелось услышать хотя бы тонюсеньский птичий писк, увидеть что-нибудь живое. И вдруг меня словно кто-то в спину толкнул. Поворачиваюсь и в малюсеньком обзорном кружочке вижу глаз. Он сразу исчез, но я его запомнил: от табачного цвета глаза до каждого волоска рыжеватых ресниц... Не знаю, как я не выкрикнул: „Ну, еще взгляни! Посмотри хоть малость!“ Что-то подобное испытывал Волынов: „Живое слово, только одно слово – что бы я отдал тогда за него!“ У Рафикова, когда он спал, отказал датчик дыхания. Дежурный врач заглянул в иллюминатор и обмер: лежит и... не дышит! А может быть, все-таки спит? Он написал записку, положил ее в передаточный люк и включил микрофон: „Марс Закирович! Возьмите содержимое передаточного люка“. Теперь перепугался проснувшийся Рафиков: ему показалось, что начались слуховые галлюцинации. Первым сутки в скафандре при температуре 55 градусов и влажности 40 процентов провел Шонин. За ним – Рафиков. „По истечении трети суток, – вспоминает он, – меня начал одолевать сон: постоянно видел во сне фонтаны, водопады, море...“ Следом в „парилку“ сел Волынов.