Книги Якова - Ольга Токарчук
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Смотрите, – говорил он, – когда я находился в Польше, это был мирный и процветающий край. Как только меня посадили в тюрьму, король умер, и в стране начались волнения. А когда я покинул Польшу навсегда, королевство разорвали на куски».
Трудно было с ним не согласиться.
Он также говорил, что потому одевается по-турецки, что в Польше существует старое предание, будто придет некий чужестранец, родившийся от чужой матери, исправит все в стране и избавит от всяческого гнета.
Он постоянно предостерегал нас, что мы не должны возвращаться к прежней иудейской вере, но этой зимой вдруг зажег первую свечу на Хануку и велел приготовить еврейские блюда, и все ели их с большим удовольствием. А потом мы пели на старом языке ту старую песню, которой научил нас еще ребе Иссахар:
Что есть человек? Искра.
Что есть человеческая жизнь? Мгновение.
Что есть сейчас будущее?
Искра. А что есть безумное течение времени? Мгновение.
Из чего создается человек?
Из искры. А что есть смерть? Мгновение.
Кем был Он, когда заключал в себе мир?
Искрой. А чем будет, когда вновь поглотит мир? Мгновением.
Моливда в поисках середины своей жизни
Вино должно быть превосходным, чтобы назавтра не болела голова. Однако выпив, он не спит, просыпается на рассвете, а это худшее время суток: все тогда кажется неразрешимым, представляется чудовищным недоразумением. Он ворочается с боку на бок, возвращаются давние воспоминания, отчетливо, во всех подробностях. Все чаще его посещает настойчивая мысль: где была середина его жизни? Что это был за день, когда его история достигла своей наивысшей точки, своего полудня, и с тех пор – хотя он об этом не знал – стала клониться к закату? Это очень интересная проблема, потому что, знай люди, какой день оказался центральной точкой их жизни, может, быстрее сумели бы придать этой жизни и происходящим в ней событиям какой-то смысл. Лежа без сна, Моливда считает даты, выстраивает комбинации цифр, словно одержимый каббалист Яковский. Сейчас 1786 год, поздняя осень. Он родился летом 1718 года. Значит, ему шестьдесят восемь лет. Если бы он умер сейчас, это означало бы, что серединой его жизни был 1752 год. Моливда пытается вспомнить этот год, мысленно листает страницы своего внутреннего, не слишком точного календаря и наконец приходит к выводу, что если бы он умер сейчас, то этой точкой, возможно, был бы тот день, когда он приехал в Крайову. Удивительно, но Моливда отлично его помнит. Даже то, что он был одет в белую льняную богомильскую рубаху, что было жарко и мелкие перезревшие сливы падали на высохшую дорогу, где их тут же давили колеса телег. Большие жирные осы, больше похожие на шершней, пили в саду сладкий грушевый сок. Люди в белых одеждах водили хоровод. Моливда стоял среди них и радовался, но это была особая радость, к которой приходится себя принуждать – лишь тогда она расцветает.
Служба в королевской канцелярии не слишком его обременяет; будучи старшим чиновником, он скорее надзирает, нежели пишет сам. Поскольку он владеет языками, то занимается связями с Оттоманской Портой. В сущности, в его возрасте уже можно лишь притворяться, что работаешь, так Моливда и поступает.
Королю по душе остроумие Моливды, его хрипловатый голос, его байки. Нередко им случается обменяться несколькими фразами, всегда забавными, так что разговор неизменно заканчивается взрывом смеха. Поэтому к Моливде относятся с почтением. Когда Станислав Август входит в канцелярию, все поспешно встают и кланяются, один Моливда обычно поднимается долго и с трудом – это все из-за большого живота; поскольку король не любит демонстративности, Моливда ограничивается наклоном головы.
Моливда теперь считает себя кем-то вроде мудреца, и, несмотря на случающиеся кризисы, мнения о себе в общем и целом доброго. В сущности, ему не кажется, будто судьба его обделила. Моливда пытается жить подобно философу-кинику. Мало что способно его взволновать. У него острое перо, которое он часто пускает в ход. Недавно некий Антоний Фелициан Нагловский написал «Варшавский путеводитель», в котором представил красивые и важные места столицы. Моливда высмеял его, потому что столь идиллическое видение столицы к лицу разве что барышне. Одновременно он решил написать книгу о варшавских шлюхах, чьи обычаи изучал в последние годы, подобно тому, как ученый изучает жизнь дикарей на далеких островах. Этот труд, озаглавленный «Приложение к “Путеводителю”, изданное другим Автором», был опубликован в 1779 году и быстро распродан; некоторые варшавские куртизанки в результате прославились, и ставки Моливды еще поднялись.
Ris 816. Moliwda_a
Ris 816. Moliwda_b
Он уже не первый год встречается с группой приятелей – среди них несколько человек из канцелярии, но есть и газетчики, и те, кто сочиняет пьесы. Веселая компания, которая не чуждается умных разговоров. Встречаются по средам, дегустируют вина, курят трубки, а затем все вместе, разгоряченные вином, гуляют по Варшаве в поисках новых мест, лучше тех, что удалось найти на прошлой неделе. Например, у Лизы Шиндлер на улице Крохмальной: дешево и по-домашнему. Девушки в сорочках, а не в каких-нибудь робронах[211] и с ужимками. Притворство любого рода Моливда не одобряет. Иногда они отправляются на улицу Трембацкую, где все первые этажи заняты прибежищами любви, а женщины сидят прямо в окнах и зазывают клиентов. Сейчас Моливда редко пользуется их услугами, так как организм не разделяет его восторга при виде девушек в сорочках, едва прикрывающих задницу, в «полужопниках», как они сами шутливо и насмешливо их называют. Женщины Моливду по-прежнему привлекают, но он редко бывает в состоянии совершить нормальный половой акт и рискует нарваться на полуусмешки (полуулыбочки) и двусмысленные взгляды. С некоторых пор даже не пытается.
Да, женщины привлекают его, но одновременно и все более отвращают. Ему кажется, что лишь теперь в нем рассыпается та конструкция, что выстраивалась на протяжении жизни в отношении женщин, их беззащитности, их святости и чистоты. Моливда вечно страдал из-за них, без устали любил, и чаще всего эта любовь оказывалась безответной. Он на них молился… А теперь
