Сталин. По ту сторону добра и зла - Александр Ушаков

2 декабря 1944 года в Москву прилетел председатель временного правительства Франции генерал Шарль де Голль. Вопреки привычке больше слушать и меньше говорить, на этот раз генерал блеснул красноречием и поведал о бедах несчастной Франции, которая не оказалась в самое для нее трудное время рядом с Россией. Но, увы... красноречие генерала не произвело на внимательно выслушавшего его Сталина никакого впечатления. Тем не менее вслед за де Голлем он признал, что «то обстоятельство, что Россия и Франция не были вместе, было несчастьем и для нас».

Дальше этого дело не пошло, и расстроенный де Голль отправился в свое посольство, предоставив вести дальнейшие переговоры своим дипломатам. Как это ни удивительно, но те сумели добиться того, чего не смог сделать победоносный генерал. Да так, что не скрывавший своей великой радости де Голль вернулся в Кремль и с несказанным удовольствием поставил свою подпись на договоре о союзе и взаимной помощи. Во время последовавшего вслед за этим банкета Сталин сказал генералу:

«Вы хорошо держались. В добрый час! Люблю иметь дело с человеком, который знает, чего хочет, даже если его взгляды не совпадают с моими». Весьма, надо заметить, странное заявление из уст Сталина. Если судить по размаху бушевавших в стране репрессий, то в стране было несколько миллионов таких вольнодумцев. И где все они были...

Польщенный де Голль пригласил Сталина во Францию, и вот тут-то советский вождь озадачил его. «Как это сделать? — с каким-то отрешенным выражением лица спросил он, глядя генералу в глаза. — Ведь я уже стар. Скоро я умру...»

И все же они не понравились друг другу. Обрадованный тем, что ему удалось провести самого Сталина, де Голль по прибытии в Париж откровенно заявил: «Я понял суть его политики, грандиозной и скрытной. Коммунист, одетый в маршальский мундир... он попытался сбить меня с толку. Но так сильны были обуревавшие его чувства, что они нередко прорывались наружу, не без какого-то мрачного очарования».

Что же касается Сталина, то он не поддался блеску лощенного генерала и во время Ялтинской конференции в одной из своих бесед с Рузвельтом назвал его «неглубоким человеком»...

В своем письме Сталину от 6 января 1945 года Черчилль спрашивал, могут ли союзники рассчитывать на крупное русское наступление в районе Вислы или «где-нибудь в другом месте в течение января и в любые другие моменты».

Ничего удивительного в просьбе Черчилля не было, поскольку в конце 1944 года немцы нанесли мощный удар в Арденнах. Сталин не стал ссылаться на те увертки, с помощью которых союзники то и дело откладывали открытие Второго фронта, и сообщил, что Ставка решила начать широкие наступательные действия по всему Центральному фронту во второй половине января.

Наступление прошло успешно и завершилось Висло-Одерской операцией, которая стала одной из крупнейшей во Второй мировой войне. И именно на фоне этой победы в начале февраля 1945 года состоялась Ялтинская конференция, которая проходила уже в совершенно новых политических условиях. За прошедшее с Тегерана время военная ситуация сильно изменилась, и после того как англичане и американцы высадились во Франции, а советские войска перешли в летнее наступление, исход войны был предрешен.

И вот здесь возникает, возможно, самая большая загадка в истории Второй мировой войны. Конечно, история не терпит сослагательного наклонения, и все же что было бы, если бы заговор 20 июля 1944 удался и Гитлер был бы убит?

Да, гибель Гитлера позволила бы избежать многих жертв и разрушений, но вот что было бы с политикой. Никто не сомневался в том, что новое руководство Германии, понимая бессмысленность дальнейшего сопротивления, заключило бы сепаратный мир с Западом. Но что бы делал тогда Сталин? Вряд ли он был бы доволен таким окончанием ставшей для него победоносной войны. И, вероятно, карта послевоенной Европы вряд ли бы выглядела так, как ее уже видел Сталин.

И то, что Гитлер остался жив, а война продолжалась еще целых девять месяцев, было выгодно прежде всего Сталину. Потому он и приказал своим спецслужбам беречь фюрера как зеницу ока. Гитлер остался жив, ни о каком сепаратном мире не могло быть и речи, и советские войска продолжали уверенную поступь по странам Европы. Само собой понятно, что победное шествие советских войск еще больше укрепило и без того куда как прочные политические позиции их Верховного Главнокомандующего, что весьма отчетливо и проявилось в Ялте.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Сталин, Молотов, Кузнецов, Антонов, Майский и Громыко прибыли в Ялту 4 февраля, а в половине пятого открылось первое заседание, вести которое Сталин предложил Рузвельту. И снова повторилась картина, которую уже многие видели в Тегеране. Совершенно спокойный Сталин, экспрессивный Черчилль, который не мог сидеть во время весьма, надо заметить, жарких дебатов на своем месте, и постоянно пребывавший в напряжении Рузвельт, который, как и в Тегеране, оказался между двух огней.

И точно так же, как и в столице Ирана, Сталин сокрушал Черчилля своей убийственной логикой, приправленной едва уловимой иронией. А за каждой произнесенной им бесстрастным голосом фразой стояла несокрушимая уверенность в своих силах.

На одной из встреч Черчилль предложил Сталину разделить между Англией и Россией сферы влияния на Балканах, но при этом отдать русским 90% Румынии против 90% в Греции, 50 на 50% — в Югославии и Венгрии и 75% русским в Болгарии. Сталин даже не ответил. Многозначительно постучав по врученной ему Черчиллем бумаге, он вернул ее обратно. А когда Черчилль спросил, не сжечь ли этот документ, Сталин пожал плечами: «Нет, сохраните его!»

Понятно, что в Ялту каждый участник «большой тройки» приехал со своими собственными намерениями и целями. Рузвельт был обязан заручиться данным ему обещанием Сталина начать войну с Японией и добиться общего согласия на Всемирную организацию. Черчилль собирался продолжить после войны свои «особые отношения с США и усилить вовлечение американцев в европейские дела, в которых он видел ключ к воссозданию баланса сил в Европе. И именно поэтому он всячески сопротивлялся распространению советского влияния и делал все возможное, чтобы восстановить статус Франции как великой державы. Но в то же время он предпринимал титанические усилия, чтобы поражение Германии не выглядело столь сокрушительным, как во времена Версаля, и в Европе не образовалось бы политического вакуума. Что же касается самого Сталина, то он намеревался добиться самых твердых гарантий безопасности советской территории и установленной на ней его, сталинской, системы от любого влияния. Своей цели он собирался достигнуть за счет всех тех территорий, которые когда-либо находились под российской юрисдикцией. Другим его устремлением было создание как в Европе, так и в Азии как можно большей сферы своего влияния с помощью образования просоветских режимов, как это уже имело место в случае с Польшей.

Первое заседание конференции началось с анализа военного положения, которое Сталин весьма умело использовал для доказательства союзникам всей огромной разницы между его и их войсками, поскольку союзные армии все еще вели бои к западу от Рейна, в то время как его армии гнали немцев за Одер.

Как только стороны приступили к обсуждению доклада, Сталин с присущей ему хитростью стал задавать вопросы, которые были больше похожи на ответы. И у всех слушавших его создавалось такое впечатление, что проводимые союзниками операции не идут ни в какое сравнение с размахом советских и что, несмотря на все свои заверения, они не могут (или не хотят) остановить переброску германских войск на Восточный фронт.

Разгорелись на конференции и жаркие споры о будущем правительстве Польши и ее границах. К этому времени Красная Армия заняла не только Польшу, но и значительную часть той германской территории, которую Сталин собирался вручить подобранному им правительству. И Черчилль был неприятно поражен размерами тех земель, которые Сталин собирался выделить Польше за счет Германии в качестве компенсации. А если отбросить всю лирику, то забирал он эти территории себе.

«Я не хочу, — заявил Черчилль, — фаршировать польского гуся, чтобы он умер от несварения немецкого желудка». А после того как поведал о том, что вопрос о Польше «является вопросом чести», Сталин сказал: «Для русских вопрос о Польше является не только вопросом чести, но также и вопросом безопасности». Что касается чести, то у русских, по его словам, накопилось немало грехов перед Польшей, и советское правительство было намерено их загладить. Вопрос же о безопасности был связан с теми важнейшими стратегическими проблемами Советского Союза, которые имели прямое отношение к польскому государству.

Тем не менее Черчилль как мог боролся за включение в коммюнике фразы, что «Польша должна была получить существенные приращения территории на севере и западе», оставив простор для дальнейшей политической борьбы. И своего он добился.