Бетховен. Биографический этюд - Василий Давидович Корганов

сына моего покойного брата, 16-летнего юноши, подающего большие надежды, вполне преданного наукам и освоившегося с богатой литературой древних греков, но в наших странах все это обходится недешево и приходится заботиться не только о настоящем положении учащегося юноши, но также о будущности его, а так как я был всегда занят лишь возвышенным, то в настоящее время приходится обратить свои взоры к низменному – мое существование лишено всего существенного. Моя долголетняя болезнь лишила меня возможности предпринять артистические поездки и вообще всего того, что может доставить средства, если здоровье мое поправится, то я пожалуй мог бы рассчитывать на нечто лучшее. Не думайте, что я посвящаю вам «Meeresstille u gluckliche Fahrt» взамен просимого одолжения, это было сделано еще в мае 1822 года, тогда никто не думал о распространении мессы таким путем, лишь теперь несколько недель тому назад. Уважение, любовь и глубокое почитание, которые я питал с юношеских лет к единственному бессмертному Гете, остались во мне поныне, такие чувства трудно передать словами в особенности такому неучу, как я, привыкшему выражаться лишь звуками, но под влиянием творений ваших какое-то странное чувство вызывает это бесконечное письмо к вам. Я уверен в том, что вы не замедлите помочь артисту, который всегда был так далек от корысти, которого гнетет нужда и который ради одних принужден беспокоить других. Добродетель не чужда нам всем и потому я уверен в том, что в. пр. не откажете в моей просьбе.

Несколько слов от вас доставили бы мне величайшее счастье.

Остаюсь вашего превосходительства с искреннейшим

безграничным почтением уважающий вас Бетховен.

В числе музыкальных учреждений, к которым обратился Бетховен с предложением подписки, были певческие общества и Singakademie в Бремене, директором которой состояли поочередно Фр. Рим и И. Шельбе, основатель общества «Цецилия» во Франкфурте-на-Майне; от переписки с ними сохранились две странички.

Милостивый государь!

Высокочтимый маэстро!

Письмо, которым ваше благородие почтили здешнее певческое общество, вызвало в нем, как и в председателе его, великую радость. Надежда получить от вас, великий маэстро, новое произведение одушевляет всех членов общества и вновь вдохновляет их музыкальное рвение. Поэтому прошу вас, как только найдете возможным, прислать мне один экземпляр вашей новой мессы.

Будьте уверены, что общество сумеет оценить то отличие, которое вы ему оказали, мне же в особенности да будет позволено выразить вам глубокое почтение и безграничное уважение, с каковым имею честь пребывать до конца дней моих

Вашего благородия преданнейший почитатель И. Н. Шельбе

Директ. муз. общества. Франкфурт, 9 мая 1823 г.

Риму в Бремене.

Вена, 16 сентября 1824 г.

Ваше желание, мой уважаемый друг! прислать различным певческим обществам вокальные партии моей последней большой мессы, с переложением для органа или фортепиано, я готов охотно исполнить главным образом потому, что эти общества могут принести чрезвычайную пользу участием в концертах, а в особенности в праздничных богослужениях. Моею же целью при обработке этой мессы было желание вызвать и надолго сохранить религиозное чувство как в певчих, так равно и в слушателях.

Но ввиду того, что переписка, как и многократный пересмотр таковых, стоят очень больших расходов, то не могу принять за это меньше 50 дукатов и предоставляю вам решить, чтобы затем я мог заняться этим делом.

Сердечно приветствую вас почтительно, преданный вам

Людвиг ван Бетховен. Вена, 10 сентября 1824 г.

Чтобы привлечь к подписке прусского короля, композитор обращается также к директору канцелярии прусского посольства в Вене, Бернхарду; по своей ли инициативе или по распоряжению из Берлина прусский посланник, князь Хацфельд, поручил Бернхарду узнать от композитора, желает ли он получить за экземпляр мессы обусловленные 50 дукатов или же орден в петличку.

Бетховен, к которому Бернхард явился с таким поручением, пришел от последнего в негодование и вдогонку директору канцелярии, поспешившему уйти, кричал:

– Пятьдесят дукатов, господин директор! Пятьдесят дукатов!.. Мне ордена не нужны… Искусство не нуждается в мишуре… Вы не туда попали…

Когда прошла вспышка негодования, композитор стал раскаиваться в этой выходке и просил приятелей своих не разглашать ее; по этому случаю он пишет Шиндлеру несколько строк, которым следует предпослать небольшое вступление. Будучи избран тогда же членом шведской академии, Бетховен представил этот диплом, прося разрешения австрийского правительства на принятие нового почетного звания; после долгих мытарств и переписки в разных канцеляриях и управлениях композитор наконец получил просимое разрешение. Около того же времени композитор задумал, с целью заработка, склонить венское музыкальное общество к устройству концерта из его произведений и в его же пользу, но дирекция общества ответила уклончиво, вследствие чего Бетховен обратился с такой же просьбой к генерал-интенданту берлинских королевских театров, графу Брюлю; узнав об этом предложении, дирекция венского музыкального общества поспешила загладить свое поведение и поднесла композитору адрес, изложенный в очень лестных для него выражениях. Во избежание огласки отказа венского общества и берлинского театра, что было бы оскорбительно для Бетховена, последний вел всю эту переписку секретно от многих знакомых и просил своих приятелей, принимавших участие в корреспонденции, хранить все в тайне. Отсюда понятны столь часто повторяемые в записках к приятелям просьбы о молчании, а также клички, которыми композитор окрестил своего друга Шиндлера, покорно переносившего всяческие выходки и в сохранившихся у него записках старательно вписавшего пропущенные Бетховеном буквы; например: композитор не раз писал ему «самофракийский б-га», а Шиндлер дополнял «бродяга» и т. п. Происхождение кличек большей частью связано с мыслью о молчании, таинственности; вычитав у греческих классиков о мистериях, таинственных, сопровождаемых музыкой религиозных обрядах самофракийцев, композитор называет своего друга, посвященного в музыкальные и иные его замыслы, самофракийцем. В другом месте он Шиндлера называет Папагено, по имени действующего лица в «Волшебной флейте», которому надевают замок на губы, чтобы он не мог раскрыть рта. Ряд других кличек и терминов обнаруживает знакомую нам склонность композитора к игре словами, к юмору и знакомство его с древнегреческой жизнью; многие из этих записок написаны им даже в те годы, когда он жил в одном доме с Шиндлером, но спешил избавиться от докучных мыслей, набросав их на бумагу. В упомянутой записке, к которой мы сейчас вернемся, говорится о какой-то неприятности с Эстергази, об экземпляре сонаты ор. 111 для кардинала эрцгерцога Рудольфа и о дерзости Диабелли, отказавшегося окончить издание сонаты, так как Бетховен слишком часто прерывал работу своими многочисленными переделками и корректурой. Возмущенный Диабелли даже пригрозил автору изданием (с оплатой гонораром) записки его с музыкальной шуткой для басового голоса и с оскорбительными для издателя словами. В других записках, набросанных то чернилами, то цветными карандашами, встречаются сообщения