Хронокорректоры - Кирилл Мамонтов

Косо поглядывая на столичных гостей, большевики принялись обсуждать, какие части можно будет быстро доукомплектовать и посадить в эшелоны. Вскоре вернулся Бонч-Бруевич, вручил Георгию – Роман ему не нравился, наверное, из-за морского мундира – папку с подробным отчетом и присоединился к военному совету.

– Что творится, – шепнул Гога. – Корнилов должен был победить у Лежанки только через неделю, если не позже.

– События понеслись вскачь. – Роман ожесточенно стукнул кулаком об стол. – Что-то мы не так сделали.

Распахнулась дверь, быстрым шагом вошел генерал Лукирский, державший в руках большой моток телеграфной ленты. Подойдя к Бонч-Бруевичу, Лукирский доложил:

– Телеграмма от генерала Самойло из Брест-Литовска.

Это была та самая телеграмма, которой так боялся Роман: «Сегодня 14 февраля в 14 часов 15 мин. от генерала Гофмана мне объявлено официально, что 16 февраля в 12 часов оканчивается заключенное с Российской Республикой перемирие и начинается снова состояние войны».

Замешательства не случилось, но по разным причинам. Генералы, давно ждавшие такого поворота событий, деловито начали составлять приказы фронтам о приведении войск в готовность и выдвижении резервов. Однако Мясников насмешливо заявил: мол, у Самойло интеллигентская паника, генерал Гофман просто пугает нас, никакого немецкого наступления не начнется, поэтому надо выполнять приказ Крыленко. После недолгих колебаний Вацетис присоединился к мнению Мясникова.

Увы, пришельцы из будущего знали, что немцы двинут армию точно по графику, и фронтовики разбегутся, бросив позиции. Спасение положения выходило за рамки их возможностей. Попрощавшись, они отправились на вокзал и, размахивая мандатом Совнаркома, заняли три купе в ближайшем поезде на Питер.

Ночь, как всегда бывает на зимних равнинах, наступила стремительно. По привычке друзья вышли в тамбур и долго разбирались, где они ошиблись. Гога постоянно ссылался на обширную литературу о попаданцах. За минувшие месяцы Рома тоже прочитал немало книг на эту тему, но дельные мысли упорно не появлялись.

– В книгах попаданцам везло, а мы все время терпим неудачи, – раздраженно сказал он.

Растерявший обычную жизнерадостность Левантов ответил уныло:

– Начали вроде бы неплохо. Изменение должно было снизить напряженность, а получается наоборот. Как будто сама история сопротивляется изменениям.

– Прекращай эту мистику. Исторический процесс подчиняется железной логике материализма. Наше изменение должно было оздоровить обстановку, офицерство поняло, что новая власть не такая кровожадная, как ее расписывают…

– А подитынах со своим классовым подходом! – взорвался Гога. – Пора бы понять, что ни хрена ваш Маркс не понимал в политологии, только лозунги красивые придумывал. К тому же наше изменение получилось недостаточно сильным. Ну предотвратили мы резню в Ставке, а в других местах? И на фронте, и в тылу расправы продолжаются.

– Это верно, – весьма неохотно признал Рома. – Революционный энтузиазм просто убивает – во всех смыслах. Ты бы знал, как меня бесят эти упертые подпольщики с их идиотской бдительностью. Если бы послушались перешедших на сторону революции генералов, сейчас бы вдоль фронта стояли хоть какие-то части, способные сопротивляться интервентам.

– Козлы твои большевики, – мягко резюмировал Гога. – И великий дедушка Ленин, который так рвался отомстить за брательника и помог дорушить армию, продолжив начинания тупого ублюдка Керенского. И выродок Троцкий с его дебильной ситуацией «ни мира, ни войны»!

– Ну насчет Ленина ты не прав! – возмутился Рома. – Государство создал именно он. И не месть его вела, но тот самый классовый подход.

– Не нужен на хрен классовый подход! Прагматизм нужен – разумный, свободный от идеологических догматов анализ реальных тенденций! Так было во всех революциях. Сначала идейные придурки свергают старую власть и устраивают кровавый бардак. А потом приходит умный прагматик и наводит порядок. Поэтому ничего в России не будет получаться, пока дедушка Сталин не перестреляет эту банду тупых маниакальных убийц, именуемую «ленинской гвардией».

Спорить против таких доводов было сложно. С десяток минут они вспоминали грехи видных большевиков, посмертно провозглашенных безвинными жертвами Большого террора. Особенно досталось Антонову-Овсеенко, который сначала довел тамбовских крестьян до мятежа, потом же травил их ипритом.

Состав продолжал движение на север. Буквально завтра-послезавтра эти места будут затоплены миллионами бегущих с фронта дезертиров, но пока ситуация оставалась относительно спокойной. Вокзал в Витебске был ярко подсвечен электрическими фонарями, пассажиров забралось в поезд не слишком много, причем большинство набилось в дешевые общие вагоны. Мимо стоявших в тамбуре купейного людей будущего прошла лишь прилично одетая семейка с двумя детьми.

Когда гудящий паровоз оттащил вагоны от станции, в тамбур заглянул юный матрос Балашов, пригласивший старших перекусить на сон грядущий.

– Твоя правда, спать пора, – признал Гога. – Иди, Герасим, мы сейчас подтянемся.

Дождавшись, пока закроется дверь за Балашовым, Рома задумчиво произнес:

– Мы, конечно, идеализируем Сталина… Гога, ты на самом деле встречал Лаврентия на Румынском фронте?

– Сдурел? Я там близко не появлялся. Рагнара высадила меня на окраине Питера.

– Погоди-ка, а где ты раздобыл сибирскую газету про твоего папашу?

– Ты меня удивляешь. На звездолете сварганили, разумеется.

– Вот скоты! – возмутился Роман. – А мне ничего такого для достоверности даже не предложили.

Они замолчали, услыхав топот сапог в смежном вагоне. На всякий случай отступили в темный угол. Дверь распахнулась, несколько человек в шинелях и фуражках шумно пробежали через тамбур и ворвались в их вагон. Буквально через секунду послышались выстрелы, затем кто-то – кажется, Саня-Дракун – крикнул:

– Полундра!

Сквозь выстрелы – револьверные и винтовочные – прорывались выхлопы морского мата и польские призывы поубивать всех большевистских собак:

– Забийай вшыстких… Холера!.. Умржый большевицки пиес!

Винтовки замолчали, лишь трижды прощелкали револьверы.

Отреагировав первым, Рома расстегнул кобуру, выхватил пистолет из кармана, дернул ручку двери. Он вступил в коридор вагона, держа в левой руке браунинг, а в правой – наган. Отставая на шаг, за ним шел Гога с парабеллумом.

Подсознательно зафиксировав трупы – три в флотском и два в армейском обмундировании – на полу и двух стоявших вполоборота людей, Роман открыл огонь с обеих рук. Над ухом хлопнул выстрел парабеллума. В тесном проходе, да еще в упор, не промахнешься: двое в офицерских шинелях были прошиты пулями и рухнули на грязный пол.

Из купе выскочил еще один, поднимая револьвер, но тоже был нашпигован свинцом. Наган в руке Романа дважды щелкнул вхолостую курком – кончились патроны в барабане. Сунув револьвер обратно в кобуру, он перехватил пистолет в правую руку – из браунинга он стрелял реже, там еще должны оставаться патроны, хотя немного. За спиной Гога, чертыхаясь, заменял обойму. Коридор словно вымер – пассажиры попрятались в своих купе, пережидая перестрелку.

– Двоих убили до нас, мы троих положили, – шепотом сказал Роман. – Сколько их всего мимо нас прошло?

– Четверо, – ответил Гога уверенно. – Значит, остальные вошли через другую дверь, и мы не знаем, сколько их всего.

Двери всех трех купе, в которых разместился отряд, были открыты. Из ближнего купе № 4 выполз окровавленный Филимон Смирнов и сказал:

– Двое в вашем купе засели.

Оставив его в коридоре держать выход из купе № 5 и № 6 под прицелом винтовки, они осторожно заглянули в четвертое. Здесь лежали убитые матросы Балашов и Онищук, он же Дракун, и блондин в офицерской шинели без погон.

– Шестой, – сосчитал Рома и нажал спусковой крючок.

Он всадил оставшиеся три пули в перегородку, разделявшую четвертое и пятое купе, торопливо заменил обойму и передернул затвор. Тем временем Гога разрядил в перегородку свой пистолет. За стенкой кто-то вскрикнул, послышался шум падения, кто-то выбежал в коридор, грохнула трехлинейка. Один из нападавших корчился на полу вагонного прохода, но пытался навести наган на Романа, и Смирнов добил его выстрелом в шею.

В купе № 5 поверх убитых в начале схватки Тимохи Самойлова и Бати распластался, дергаясь в агонии, очередной незнакомец в кавалерийском мундире с нашивками польского корпуса. Всего полегло восемь нападавших, и неизвестно сколько сволочей оставалось в последнем купе.

Выколотив шомполом обгорелые гильзы из револьверного барабана, Рома зарядил наган, потом вставил новый магазин в рукоятку браунинга. Гога тоже заменил обойму. Перезарядив оружие, они навели стволы в стенку между пятым и шестым купе, и Рома крикнул, чтобы бросали оружие и выходили.