Эротический потенциал моей жены - Давид Фонкинос

Они вновь обрели друг друга перед своей книгой и поцеловались перед красными корешками переплетов.

Иногда достаточно немного собственного счастья, чтобы перестать замечать несчастье других. В данном случае было скорее наоборот. Как только Эрнест понял мучения брата, он очень с ним сблизился. В тот день рождения он не поверил в алиби падения на улице (ведь он столько раз был свидетелем терзаний младшего брата). Гектор рассказал ему все. Убедив мужа, что они – самая что ни на есть обычная пара, Брижит избавила его от всякого чувства вины. Теперь он был способен упоминать в разговоре о своем пристрастии к мытью окон. Странная фантазия, подумал Эрнест. Гектор уточнил, что речь идет опять-таки о коллекционите. Жена регулярно осуществляла его желания, чтобы помочь ему выжить.

– Да ведь ты счастливейший из смертных! – восторженно заявил Эрнест.

Гектор удивился и поинтересовался, неужели Жюстина не удовлетворяет сексуальные потребности своего мужа. Впервые за всю жизнь у братьев завязался разговор об их отношениях с женщинами. Начав говорить о себе, Эрнест принялся заикаться. Образ его удавшейся жизни превратился в некую зыбкую массу, различимую с трудом. Он никогда не позволял себе становиться предметом обсуждения. Если честно, то он просто никогда не встречал человека, годившегося на роль лучшего друга. И тут свежерасцветший младший брат подвиг его на исповедь.

Проблема заключалась не в Жюстине. Жюстина обладала телом, способным вызвать самые пламенные фантазии у любого подростка, а также у любого мужчины, вечно ощущающего себя подростком. В постели она была поистине редким сокровищем. Однако время, в своем банальном трагизме, уничтожило их эротические игры. Эрнест обманывал самого себя: он знал, что дело тут не столько во времени, сколько в его неутолимой любви к женщинам. Он изменял жене с Клариссой, следы ногтей которой едва не положили конец их браку. А может, было бы лучше, если бы положили? По слабости (ведь брак делает слабым), из страха одиночества, столь благоприятного для всяческих эскапад, они воссоединились. Она его простила, иными словами, не сумела придумать себе жизнь без него. Это сексуальное приключение было единственным случаем, когда она узнала, что муж ей изменил. Она оставалась в убеждении, что та женщина была его единственной любовницей. И заблуждалась: Эрнест вечно был запутан во всевозможных историях, помогавших ему жить. Одержимый женщинами, их движениями и грацией, он не мог вспомнить ни одного мгновения в своей жизни, когда бы женщина, незнакомая или едва знакомая, не была предметом его вожделения. Во время обеденного перерыва ему случалось бродить по улицам просто для того, чтобы любоваться женскими походками. Эта тирания на вольном воздухе превращала его в раба, подвластного чувственной диктатуре.

Зачем он рассказывал все это? Гектор находил историю вполне заурядной. Он считал, что в пристрастии брата не было никакой патологии, что многие мужчины любят женщин чрезмерно, даже истерично. Он не понимал, что Эрнест завидует постоянству его собственной страсти. Страсть Гектора к мытью окон была невероятно моногамна. Он не только любил исключительно свою жену, но в придачу любил в ней совершенно конкретное действие! В глазах всех мужчин, изнуренных непрерывным стуком острых каблучков, Гектор был легендарным олицетворением покоя. То, что ему самому представлялось патологической тиранией, было обеззараженным раем. Эрнест мечтал бы до безумия любить Жюстину, моющую окна. Ему тоже хотелось отведать оседлого чувственного восторга.

Оставшись один, Гектор испытал чувство отвращения. Те, кем мы восхищаемся, не имеют права выставлять напоказ свои слабости. Образцовый старший брат испарился, словно воздух из продырявленного шарика. Жена избавила Гектор от чувства вины, брат его омифотворил: он, бывший всегда пятым колесом в телеге социума, неожиданно превращался в стабильную личность. Если так пойдет и дальше, скоро его станут находить харизматическим. «Стабильная личность» – это выражение завораживало Гектора. Скоро у него начнут просить совета, и он сумеет не обмануть ожиданий. Он будет читать розовые страницы «Фигаро» и в конце концов станет голосовать за правых. И пока он позволил своему воображению тихонько порезвиться на свободе (они словно сговорились), на пороге неожиданно возник Жерар.

– Сестра дома?

– Нет, Брижит вышла.

– Очень кстати, дело-то у меня к тебе.

Прежде никто никогда не являлся к нему по делу без предупреждения.

Гектор не виделся с шурином после той истории с шантажом, которая завершилась истязанием. Об этом эпизоде, само собой разумеется, никто, кроме них двоих, не знал; соперники в схватке нередко становятся союзниками в умолчании. Оба хранили чудесные воспоминания о проведенных вместе спортивных и внеспортивных часах. Поэтому они сжали друг друга в объятиях, в эту субботу несколько затянувшихся. Жерар внимательно оглядел физиономию Гектора и, как знаток, восхитился его способностью к заживлению и рубцеванию. Следов избиения практически не осталось. Включая зубы, ибо два новых прелестью своего кальция предали забвению два выбитых.

Гектор предложил выпить кофе или любой другой напиток, способный подтвердить его дружелюбие. Жерар за эти несколько недель успел о многом подумать. Его непривычные к подобному занятию мозги едва не достигли опасной степени перегрева. Темой Жераровых размышлений была ложь всей его жизни. Так больше не могло продолжаться! Нельзя было допустить, чтобы тебя любили и почитали по ложным причинам. Пока зять не пригрозил ему разоблачением, он просто-напросто забывал, что речь шла о порождении его собственного вранья. Постоянно пересказывая свои липовые подвиги, он и сам поверил в то, что выиграл велогонку Уарзазате – Касабланка. И ежели все в это верили, стало быть, так оно и было. Вдобавок были друзья по фотомонтажу (соседи): они тоже использовали снимок, доказывая свое присутствие на пьедестале почета знаменитой гонки. И всем троим случалось, вспоминая гонку, всякий раз придумывать новые подробности, все более и более невероятные. Ну как тут было не поверить? И так оно шло до того самого дня, когда Гектор явился посягнуть на миф его жизни. После этого посягательства Жерар больше не мог смотреть на себя в зеркало; с другой стороны, жульничества не было. Речь шла о том, чтобы верить в самого себя. Жерар был убежден, что без того легендарного события его жизнь не стоила бы и ломаного гроша в глазах других людей.

В глазах других людей.

Гектор мысленно обдумал это выражение. Все показалось ему теперь совсем несложным. На протяжении всей своей жизни, собирая самые нелепые предметы, он тоже стремился выглядеть значительным и создавал себе материальную личность. Воспитанный на усах и супе, он не имел надежных ориентиров в жизни, а те, что были, рассыпались в пыль. Уарзазате – Касабланка была такой же коллекцией, как любая другая. Каждый находил подходящую пищу для своей фантазии. Избавленный от чувства вины Гектор объяснил Жерару, что признаваться не следовало ни в коем случае. Надо было нести свой крест и оберегать источник своего счастья.

– Ведь ты же счастлив, когда рассказываешь об этой гонке?

Озарившееся лицо Жерара стоило любых речей. Ни в коем случае нельзя было под абсурдным предлогом пресловутой гласности лишать его самой главной радости в жизни. Это было его величайшим наслаждением – видеть вызываемое им восхищение в глазах тех, кого он любил. Поиск истины мог бы показаться целительным, но вовсе не обязательно приносил счастье. Не надо было пытаться уничтожить наши выдумки и порывы. Достаточно было их признать. Гектор опять вспомнил брата и его страдания под гнетом женщин. Теперь он мог найти нужные слова. Жерар следил за лицом Гектора. Помолчав, тот подтвердил, что не следовало ни в чем признаваться. И такой совет давал человек, собиравшийся его разоблачить! Жерар уже ничего не понимал. А уж это ощущение – ничего-не-понимания – было Жерару хорошо знакомо.

Убежденный зятем, Жерар вздохнул с облегчением и счел нелепыми свои терзания в течение всех последних недель. В глубине души он и так знал, что не смог бы ни в чем признаться, ибо, если бы он открылся своим родным, ему, как в деле Романа, пришлось бы их всех перестрелять.[11] Наконец пришла Брижит. Жерар нашел ее похорошевшей, но не додумался, что она расцвела полностью. Она и вправду чувствовала себя все лучше и лучше. Брижит кинулась на шею брату; она была счастлива его видеть. Пощупав его мускулы, она заключила, что его недавнее исчезновение было связано с необходимостью поддержания высокой атлетической формы. Он ответил, что она совершенно права, не преминув при этом исподтишка взглянуть на Гектора. Тот заговорщицки подмигнул. Когда ложь хорошо продумана, все идет как по маслу. Ведь это собеседники берут на себя труд строить предположения, задавать вопросы, в то время как самому лжецу остается только сказать «да» или «нет».