Однокурсники - Петр Боборыкин

— Может, и вы из иерусалимских дворян?

А другой добавил:

— А мы думали, что вы из дворян, Господи помилуй!

Он дал на них окрик, какого они заслуживали.

Но они не унимались. Собрался кружок. Кто-то из их компании кинул ему:

— Извиняйтесь, Заплатин! Сейчас же!

Извиняться! Он был в таком состоянии, что у него в глазах заходили круги. Поднялся гвалт.

И когда «суб» стал разузнавать, кто начал эту схватку, — зачинщиком остался он, Заплатин, и «суб» внизу в сенях у вешалок сказал ему внушительно:

— Вам бы, Заплатин, с вашим прошедшим, надо было себя потише вести.

Большими шагами пересек он двор и вышел из ворот, ближе к углу Никитской.

В самых воротах его остановил, почти с разбегу, Григоров в долгополом пальто и высокой мерлушковой шапке.

— Заплатин! Друг сердечный! Тебя-то мне и нужно. Нарочно бежал захватить тебя после лекции.

— Что нужно?

— Да что ты какой? Съесть меня хочешь?

— Говори! Можешь и на ходу рассказать.

— Хорош ты! Нечего сказать! Удрал домой — и хоть бы записку… А я на тебя рассчитывал! И вышло даже некоторое расстройство.

— Мне не до того было!

— Ну, а теперь ты от меня не отвертишься.

Григоров на самом углу Никитской, под часами, взял Заплатина за пуговицу пальто и держал его все время их разговора.

— Голубушка! Дело экстренное… Афиш не будет.

Времени не хватит на хлопоты, да могут и не разрешить. В частной зале… у одной чудесной женщины — истинного друга всей учащейся молодежи.

— Учащейся молодежи! — повторил Заплатин. Ты это выговариваешь, точно это звание… вроде мандарина.

— Да ты полно бурлить! Словом, за двоих до зарезу нужно внести плату… Их уже похерили… вместе со многими другими.

— Я-то при чем?

— Коли ты читать не желаешь… а я на тебя рассчитывал… "Три смерти" Майкова. Я буду Сенеку… А ты бы мог изобразить…

— Слуга покорный!

— Ну, черт с тобой! Но в распорядители по ревизии билетов ты у меня не отбояришься. Нет!

— Избавь! Не пойду!

— Но это, наконец, не по-товарищески, Заплатин, — это

Бог знает на что похоже!

— Пускай! Так и скажи всем, что у меня товарищеского чувства нет… Вот сейчас я бы тебя попросил полюбоваться, какие однокурсники водятся у нас теперь.

И он все еще вздрагивающим голосом рассказал Григорову, что вышло у него в аудитории.

— В семье не без урода.

— И если не закрывать глаз, так каждый день ты нарвешься на таких же милостивых государей.

— Мои не такие!.. Клянусь тебе… Разве бы я стал?..

— Довольно!

Заплатин отвел его руку, которою Григоров придерживал его за пуговицу пальто.

— Окончательный отказ, значит?

— Окончательный. И можешь разносить меня во всех кружках! На здоровье! Прощай!

— Стыдно, брат Заплатин, стыдно! — крикнул ему Григоров вдогонку.

XVI

Лампочка пахла керосином, уныло освещая номерок

Заплатина.

Он лежал на кровати, одетый в старую студенческую тужурку.

Второй день у него жар и боль в затылке. К доктору он не обращался. Может, инфлуэнца; может, и другое что, на нервной почве.

Все равно — выходить ему не надо. На лекции он не будет являться.

Из-за него вышло целое «дело», и если начальство придерется к тому, что он из самых «злоумышленных», которых не следовало возвращать, то ему грозит, быть может, и настоящий волчий паспорт.

Что ж! Не Бог знает какая напасть не получить вожделенного свидетельства "по первому разряду".

Все ему глубоко опостылело. И чем скорее это будет, тем лучше.

Если его будут вызывать — он не явится лично. Он нездоров — пускай пришлют освидетельствовать. Да и и здоровый, он вряд ли бы пошел оправдываться на суде начальства.

Та сходка, где на него подана была жалоба от «однокурсников», от партии "националистов", — до сих пор гудит в его голове, как только он зажмурит глаза.

Там он не оправдывался, а громил пошлость и нравственное вырождение в своих якобы товарищах. И его поддерживало меньшинство смело и сильно; но из этого вышла общая схватка, галденье, чуть не рукопашная.

И зачинщик в глазах начальства — не кто иной, как он — Иван Заплатин.

Даже и то, что его поддержало самое лучшее меньшинство, не утешает его, не может снять с души

"оскомины", тошного и подавляющего чувства.

Хочется очутиться за тысячи верст от всего этого. Если б не эта надвигающаяся болезнь, он собрал бы свои пожитки и поехал искать Шибаева туда, в Гуслицы.

Хорошенько он не знал, одно ли это селение или целая местность. В сто раз лучше быть простым нарядчиком. Но в нарядчики тебя сразу не возьмут. Твое римское право и все другие премудрости там не нужны!

Видно, так было ему на роду написано: кончать банкрутством и как возлюбленному, и как университетскому интеллигенту.

С тех пор как он вернулся с вакаций, он ловит себя на малодушной тоске, оттого что Надя ни одним словом не дала о себе знать. И в его отсутствие не пришло от нее ни записки, ни депеши.

Ничего!

В дверь просунулась голова коридорной девушки.

— Иван Прокофьич! — тихо окликнула она.

— Что надо?

— К вам… гость. Я думала, вы започивали. Можно впустить?

Заплатин сейчас подумал:

"Должно быть — педель?"

— Он в форменной одежде?

— Никак нет. В тулупчике.

— Попросите.

Ни о ком он не подумал из близких знакомых.

Вошел Кантаков — действительно в тулупчике, крытом сукном, и в больших сапогах.

Заплатин обрадовался ему.

— Садитесь… хоть на кровать.

— Нет. Я с морозу… А вы — слышу — третий день изволите валяться.

И только что Кантаков опустился на стул, поодаль от него, как спросил:

— Что за катавасия вышла у вас там, Заплатин? Вы, дружище, выказали себя превосходно. Я знаю все подробности. И вот вы сами убедились в том, какие теперь царят веяния и среди питомцев нашей alma mater. Но неужели вы явитесь козлом отпущения?

— К тому идет.

— Нельзя же так даваться живым в руки! Призывали вас?

— Пока еще нет. Я все равно не пошел бы.

— Это почему?

— Все опостылело, Сергей Павлович, глаза бы мои не глядели. Волчьего паспорта я не боюсь.

— Что вы, дружище!

Кантаков быстро снялся с места и присел на край кровати.

— Мы этого не допустим. Ежели на сходке побурлили и не хотели расходиться…

— Из-за меня. Факт налицо — это во-первых. А вовторых — я зачинщик. На кого я напал? На господчиков, которые держатся расовой вражды.

— Это не резон. Антисемитами в Европе бывают и социалисты и анархисты.

— То в Европе!

— Только без нужды не брыкайтесь, Заплатин, даже и на случай разбирательства. Теперь вы нездоровы. Вон у вас какой жар. Никто вас силой не потащит. У меня будет теперь передышка… так, с недельку. Я буду вашим даровым юрисконсультом.

— Спасибо! Только, Сергей Павлович, сказать вам начистоту?..

— Что такое? Вам вдвойне скверно?

Глазами Кантаков дал понять, на что он намекает.

— Одно к одному, — вымолвил Заплатин. — Да, я не скрою от вас… я потерял любимую девушку.

— Разлюбила?

— Я сам от нее отказался. Мне тяжело говорить.

— И не надо. Значит, вы теперь в особом душевном состоянии… вроде аффекта. Вероятно, и в аудиториях и на сходке у вас нервы ходуном ходили.

— Это мое дело.

— Но зачем же портить себе то, что можно взять от самой этой… alma mater, которая нас с вами так огорчает?

— Не стоит биться.

— Из-за чего?

— Из-за экзамена, прав, звания там, какого ни на есть.

— Не согласен с вами!

— В чинуши идти?

— Зачем? Вот перед вами тоже питомец университета…

Не чиновник, не делец. Вы думаете, я — когда стоял на распутье, как Иван Царевич, — тоже не был заедаем скептицизмом? Идти в помощники присяжного поверенного… в брехунцы, в аблакаты? Что может быть более опошленное и жизнью и прессой? Всем! И вот я нашел себе дело… по душе.

— Удача! Кстати же талант!

— Талант — вещь наживная, Заплатин. Поверьте мне. Пускай мои благоприятели прохаживаются насчет этой моей специальности… "Ловкач! Ищет популярности!

Выезжает на защите народных масс, чтобы потом начать забирать куши!.." Не знаю: может, и я, с годами, опошлею. Ручаться и за себя нельзя. Но пока я комедии не ломаю… вы мне поверите. Разумеется, надо пить-есть. На это всегда найдутся процессы с порядочной оплатой.

— Вас увлекает успех, Сергей Павлович.

— Положим! Но успеха можно добиться и защищая разное жулье, расхитителей всякого чужого добра — en grand и en petit.

Оживленное лицо Кантакова, его выразительность и звук речей почему-то не действовали на Заплатина.

Бойкий, умный молодой адвокат — быть может, будущая известность, — но в душу ему его призывы не западали.