Время Анны Комниной - Андрей Юрьевич Митрофанов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Между тем, в схолиях Иоанна Зонары – современника Анны Комниной – на Синтагму мы обнаруживаем интересный комментарий, имеющий отношение к 28-му правилу Халкидонского Собора. Как известно, Иоанн Зонара примыкал к оппозиционной группировке столичной сенатской знати, которая была недовольна политикой императора Алексея Комнина, а затем, возможно, поддержала заговор Анны Комниной против ее брата императора Иоанна II. Комментарий Иоанна Зонары отражает критическую позицию автора по отношению к политике императора Алексея Комнина и, одновременно, недвусмысленно характеризует каноническое положение Римской Церкви с точки зрения православного предания: «выражение: “иметь равные преимущества (Рима и Константинополя. – А. М.)” – употреблено ради императорской власти и сената, хотя ныне первая перешла в тиранию, а последний стеснен и потерял свое значение (в царствование Алексея Комнина. – А. М.). Таким образом, эти святые отцы говорят, что, поскольку этот город (Константинополь. – А. М.), как и древний Рим, получил честь быть городом императора и сената, он должен быть почтен и в церковных преимуществах, как древний Рим, и должен иметь предпочтение перед всеми другими церквами, но быть вторым после Рима. Ибо невозможно, чтобы он был удостоен равных [с Римом] прав во всех отношениях по причинам, которые мы указали там. Если только кто-нибудь не предположит, что те божественные отцы признали Константинополь первым, предвидя Духом Святым, что церковь римская будет отсечена от целого сонма православных и исключена от собора верных за неправославные учения, и таким образом удостоили одинаковых с древним Римом прав во всех отношениях город, занимающий первое место, как первенствовал некогда древний Рим»[137].
Как бы мы ни критиковали вслед за Анной Комниной недальновидность византийского чиновничества, не желавшего принимать реформы императора Алексея Комнина, нам представляется очевидным одно: в том, что касается канонической оценки положения Римской Церкви, Анна Комнина пребывала в единомыслии с политическим оппонентом своего отца, комментарий которого мы только что цитировали. Экклезиология Анны Комниной и Иоанна Зонары представляла собой полную противоположность той доктрине, которая восторжествовала в Западной Церкви в понтификат Григория VII[138].
Выразительные портреты императрицы Марии Аланской и папы Григория VII, созданные Анной Комниной, перекликаются в ее сочинении с не менее яркими портретами других деятелей эпохи, в частности, с портретами норманнских вождей и полевых командиров. Как справедливо писал в свое время Бернард Лейб, Анна Комнина имела обыкновение представлять читателю в форме портрета наиболее выдающихся деятелей своего повествования[139]. С этой точки зрения, Анна Комнина безусловно стала одним из основателей исторической психологии, превзойдя на этом поприще Плутарха и Продолжателя Феофана, ибо, в отличие от этих авторов, византийская принцесса не чувствовала себя связанной ораторским или литературным каноном, а стремилась передать собственные ощущения от общения или от созерцания той или иной личности. Галерея исторических потретов, созданная Анной Комниной, позволяет нам подробнее остановиться на психологической физиономии предводителей норманнского рыцарства, угрожавших Византийской империи в эпоху императора Алексея I Комнина. Благодаря Роберту Гвискару норманнская угроза оказалась непосредственно связана в византийской истории с феноменом самозванчества, ярко и подробно описанного Анной Комниной на страницах ее замечательного произведения.
Анна Комнина и феномен самозванчества
Как известно, первое сокращенное издание греческого текста «Алексиады» Анны Комниной было опубликовано в Аугсбурге трудами немецкого гуманиста Давида Хёшеля (1556–1617), очарованного византийской историей и литературой. Издание вышло в свет в 1610 году – в год убийства Равальяком короля Франции Генриха IV (1589–1610). Однако тайны византийского двора, войны Византии с норманнами, история Первого крестового похода, наконец, свидетельства Анны о сельджуках представляли собой для Давида Хёшеля и его меценатов далеко не только академический интерес. В отличие от сочинений Прокопия Кесарийского, основные темы «Алексиады» как нельзя лучше совпадали с актуальными направлениями современной для Давида Хёшеля европейской политики. Австрийские и венгерские владения императора Рудольфа II (1576–1612) были опустошены так называемой «Долгой войной» против Османской империи (1593–1606), правители которой совершенно естественно воспринимались европейскими интеллектуалами того времени как наследники великих сельджукских султанов, упомянутых Анной Комниной – Малик Шаха (1072–1092) и Баркиярука (1094–1105). Иезуиты, окружавшие императора Рудольфа II, были одержимы идеей нового Крестового похода против турок, апеллируя к памяти Готфрида Бульонского и Боэмунда Тарентского.
В это время в далекой Московии – в землях скифов, как выражалась Анна Комнина – полыхало пожарище Смутного времени. Польские гусары под командованием гетмана Станислава Жолкевского (1547/50–1620) разгромили московские войска царя Василия Шуйского (1606–1610) в битве при Клушине 24 июня (4 июля) 1610 года. После этой катастрофы 17 (27) июля 1610 года царь Василий Шуйский был свергнут боярами, насильственно пострижен в монахи, а затем выдан полякам. Тем временем в Калужском лагере во главе своих войск стоял Лже-Дмитрий II, т. н. «Тушинский вор», который выдавал себя за чудом спасшегося Лже-Дмитрия I (1605–1606), более известного под именем Гришки Отрепьева, и даже женился на вдове Лже-Дмитрия I Марине Мнишек (1588–1614). Кем был в действительности «Тушинский вор», до сих пор неизвестно. По всей вероятности, под этим именем скрывался либо поповский сын Матвей Веревкин, либо литовский еврей из города Шклова, который был провозглашен «царем Дмитрием» по инициативе польско-литовского гетмана Яна Петра Сапеги (1569–1611)… Так, по крайней мере, об этом свидетельствует немецкий хронист Конрад Буссов. В войсках «Тушинского вора» одно время большую роль играл дворянин Михаил Андреевич Молчанов, который прежде также объявлял себя чудом спасшимся «царем Дмитрием», но затем присягнул Лже-Дмитрию II, дабы в 1610 году перейти на службу к польскому королю Сигизмунду III (1587–1632) и стать в лагерь сторонников польского королевича Владислава. Крушение в 1610 году Русского государства – единственного независимого на тот момент православного государства, которое к тому же еще и претендовало на известную политическую преемственность от Византии после брака великого князя Ивана III и Софьи Палеолог – произошло на фоне небывалого расцвета самозванчества, политического феномена, несомненно уходящего своими корнями в византийскую политическую культуру.
Нельзя сказать, что самозванчество как политическое явление родилось в Византии. Как известно, самозванцы существовали уже в Древнем Риме в эпоху принципата, например, знаменитые Лже-Нероны[140]. С этой точки зрения очевидно, что византийская политическая традиция лишь унаследовала феномен самозванчества от Древнего Рима, однако именно в Византийской империи самозванчество приобрело характер системы, запечатлелось в наиболее ярких и заметных исторических воплощениях этого явления. Одним из первых самозванцев в византийской истории был некий Пергамен из Малой Азии,
