Юмористические рассказы - Николай Самохин

Тимофей Федорович отпустил шофера — и они пошли. Дорогой Проскурин нет-нет да и крутил головой И хмыкал: дескать, черт-те что… и сбоку бантик.

— Что, Тимофей Федорович, — спросил, посмеиваясь, Михеич. — Неудобно, считаешь, с вахтером в кино?

— Да не в этом дело. При чем тут вахтер — не вахтер. — Проскурин даже слегка приобнял Михеича за плечи. С высоты своего роста. Чтобы тот не думал, будто он чинится. — О жизни думаю. Как она поворачивается. — Его потянуло на лирику, на игривость. — Да-а… Были когда-то молодыми, ходили в кино… тайком от жен. А, Михеич?.. С длинноногими девушками. Цветы дарили. А теперь вот шагаем с тобой… парочка — гусь да гагарочка. Чудно. Ты, небось, раньше-то подыскал бы себе какую-нибудь в подобной ситуации? Тоже, поди, не промах был? Ты у нас еще и сейчас вон какой бравый.

— Нно! — расправил плечи Михеич. Сделал он это, впрочем, больше из мужской солидарности. Чтобы подыграть директорскому настроению. У Михеича никогда не было длинноногих девушек. Имелась, правда, в давнее время одна тайная краля. Однако в кино они с нею не ходили — другие местечки выбирали. Тем не менее, Михеич лихо сказал: «Н-но!» — и подбородок вздернул: дескать, о чем разговор — давали раскрутки!

…Фильм Тимофею Федоровичу понравился. Назывался он «Моя дорогая Клементина», был действительно американский, всего в нем хватало: и стрельбы, и погони, и красивых женщин, и красивого же битья по морде — самый для отдыха фильм. Молодец Михеич — и точку угадал. Проскурину после такой разрядки не захотелось сразу домой, и он сказал:

— Что, Михеич, гулять так гулять. Тем более — ты сегодня холостой.

Он повел Михеича в кафетерий, который сам, случаюсь, изредка навещал, я заказал по сто граммов коньяку. Михеич принял коньяк уважительно: выпил, держась прямее обычного, осторожно взял директорскую сигаретку. Но, затянувшись пару разочков, потушил ее и заторопился домой. Заметил, что глаза у Тимофея Федоровича сделались пустыми (о своем задумался человек), понял: разговора у них дальше не будет — пора и честь знать.

Тимофея Федорович о своем забавном похождении не стал рассказывать дома. Не собирался даже, в голове не держал. Жена бы его не поняла, а скорее высмеяла. Язвительная была особа — жена, А уж про то, что выпивал с вахтером, — тем более. Он точно знал, какие она слова скажет: «Вот до чего ты докатился — уже с вахтерами пьешь!» Почему-то в ее представлении он только и делал, что катился вниз, хотя на самом деле всегда двигался верх но служебной лестнице.

Короче, на сдержанный вопрос жены: «Опять какой-нибудь прием?» — он так же сдержанно ответил; «М-гу. В этом роде».

Вот и вся история.

Но нет — не вся: только первая половина.

Вторая половина грянула на другой день.

Возвратившись с работы, Тимофей Федорович застал жену в ужасном состоянии. Она сидела растрепанная и, сжав щеки руками, роняла горючие слезы на синий клочок бумаги — на билеты в кино. Те самые.

Аллах знает, с чем именно Тимофей Федорович их выложил и — более того — как оказались они в его кармане? Скорее всего так: Михеич шел первым, подал билеты контролерше, она их надорвала, а вернула уже Тимофею Федоровичу. Но это он уже потом вычислил, впоследствии, а сразу-то — поскольку и думать забыло вчерашнем случае — только спросил:

— Кого это похоронила?

Жена молча подвинула ему билеты. Тимофей Федорович взял их, повертел — вспомнил. Ударил себя по лбу, рассмеялся:

— Так это же я вчера в кино ходил!

— Вижу, — замогильным голосом сказала жена. — С кем?

Эх, знать бы Тимофею Федоровичу, чем это кончится. Уж он бы лучше соврал. Иностранного гостя, мол, пришлось сопровождать. Или — в коллективе решили культпоход организовать, пристали с ножом к горлу — нельзя было отказаться. А он возьми и брякни правду:

— Да с вахтером нашим, с Михеичем.

Жена встала. Не встала — поднялась. И как?! Как… общественный обвинитель! Как пророк! Как Зевс Громовержец! Нет — словами это не описать.

— Мало того, что ты завел мерзкую тварь! — простерла она руку. — Так ты еще… издеваться?! С грязью меня мешаешь?! В глаза смеешься!

И пошло. И поехало. Мать честная!

Тимофей Федорович ничего доказать не может. Схватился за свою глупую большую голову — хоть об стенку ею бейся. Идиотская ситуация.

Кончилось тем, что жена сдернула с вешалки плащ, кричит:

— Где этот вахтер-лифтер живет?! Говори!

— Лиза! — поймал ее за руки Тимофей Федорович. — Умоляю! Не делай глупостей! Людей не смеши!

— Пусти! — вырвалось жена. — Не скажешь?.. И не надо! Сама найду!

И нашла. Узнала Михеичев адрес у его сменщицы, тети Даши.

Михеич уже спать собрался. Сидел на кровати, пардон, в подштанниках. Он, когда не в ночную смену дежурил, рано укладывался. И вот тебе на — залетает дама. Да не какая-нибудь — директорская жена. В слезах, распатланная. Билетами трясет, правду требует.

Михеич сознался: были, точно, с Тимофеем Федоровичем в кино. Еще коньяком он потом угощал.

Тут за Михеича собственная старуха взялась с другого бока.

— Пес ты, пес седой! — всплеснула она руками. — Кобель бесстыжий! Ты че плетешь-то, подумай? Тимофей-то Федорович — да с тобой в кино. Перекрестись! Такой-то видный мужчина? Да у него их вон две тыщи штук работает, и половина разведенных да холостых. Да ему только глазом повести…

Жена директора как услышала про две тыщи штук — котя она, безусловно, и раньше про них знала — так и вовсе в истерику:

— Ах, я давно знала, давно догадывалась!.. Они там все перекрутились! У них давно там… — И кроет напрямик, что у них там давно. — А вы старый человек, вам стыдно должно быть такими вещами заниматься! Я вот пойду с этими билетами — да в райком!..

Увы, и на этом история не закончилась. Хотя, казалось бы, куда уж дальше?

У Тимофея Федоровича в семье мало-помалу все образовалось. Жена его перебесилась с недельку, а потом, как женщина в общем-то более-менее интеллигентная, сочла за лучшее придать этому факту легкую, юмористическую окраску. Стала при встречах с подругами рассказывать со смешком:

— Мой-то что отмочил. Завел себе какую-то молодую дурочку и прикрывается вахтером. Ничего лучшего не сумел придумать. С вахтером, говорит, в кино ходил. Представляешь, умора! Господи, говорю, Тима! Да заведи ты их хоть десять! Только одна просьба: пусть по очереди ходят полы мыть. А то с домработницами сейчас, сам знаешь, проблема…

А у Михеича дело хуже. Его старуха бросает. Вбила себе в голову, что раз он директора покрывает, то и сам такой. Вон сколько бабенок-то на фирме одиноких. Значит — подыскал. Подыскал, подыскал — и думать нечего.

Недавно заявление на развод подала. Причину указала: супружеская неверность. И кто только словам её таким научил?

Сам Тимофей Федорович дважды ее приглашал. Пытался воздействовать, переубедить. Посидит она, губами пожует, носом недружелюбно пошмыгает — и ни в какую. Не забирает назад заявление.

Михеич ходит черный весь. Сон потерял.

И чем это дело разрешится — пока неизвестно. Пока — туман.

Эффект иглоукалывания

— От нервов все, от нервов, — говорила иглотерапевт Нонна Борисовна процедурной сестре Марине. — Мы же больные все. Без исключения. Нас же к прилавку как магнитом тянет. Мы ни один киоск не минуем. Хоть открыточку, хоть значок, да купим. Или хотя бы нос сунем на бегу — что дают? Вроде ничего и не надо, а все равно — что дают? А нос сунул — тройку, пятерку, тридцатку оставил. Схватил какую-нибудь дрянь бесполезную, а потом — ах, ох — денег до получки не хватило.

Марина прибежала только что, запыхавшаяся, занять у Нонны Борисовны шестьдесят рублей. В промтоварном, напротив поликлиники, подвернулись ей финские сапоги. Не модельные, а простенькие, литые, годные на распутицу, но очень добротно сделанные, на красивой белой подошве. И хотя демисезонные сапоги у Марины были, она попросила знакомую продавщицу отложить ей пару на полчаса — вдруг, мол, перехвачу где денег. Деньги она получила без звука, но время у нее еще было, и она обсуждала теперь с Нонной Борисовной этот вопрос — брать, не брать? А у Нонны Борисовны своя была теория, которую она, сразу же ссудив Марину деньгами, развивала уже чисто из любительства.

— Лечить нас всех надо, — говорила Нонна Борисовна. — Ну что это такое: бежим, бежим, как угорелые, локтями толкаемся, ослепшие, злые. А куда бежим, за чем гонимся? А за инфарктами гонимся, Мариночка, за холециститами, астмами… Все от нервов, все…

«Это точно, — согласился Потехин. — За болячками гоняемся. Верно». Он лежал на кушетке, за ширмочкой, утыканный иголками. От чего лечился Потехин, лучше не перечислять. За хлопотную свою жизнь нахватал он болезней, как собака блох. Иглы, поэтому, сидели у Потехина во лбу, в ушных раковинах, в груди и животе, в кистях разведенных рук, в икрах и даже в мизинцах ног. Он лежал тихо, боясь пошевелиться или кашлянуть, чтобы не вызвать где-нибудь неприятной, тянущей боли. Иглы торчали из него как маленькие антенны, Потехин казался себе неким фантастическим аппаратом, чутко вслушивающимся в голоса дальних миров.