Никодимово озеро - Евгений Титаренко

Собрание предполагалось тихое, мирное, поскольку вопрос не вызывая разногласий. Грубость, оскорбление учителя были налицо. И единственной задачей комсорга Ленки Голиковой было организовать хоть несколько приличествующих событию выступлений.

Выступления сводились к тому, что Георгий (то есть Жорка) Вадыкин, конечно, виноват, но был возбужден, погорячился, и, наказывая его, следует учесть это. Класс по привычке выгораживал товарища, хотя товарищем Жорка был никудышным. И вдруг слова потребовала Алена. А надо сказать, что выступала она редко, и, может быть, еще поэтому авторитет у нее, добытый где колбой из-под кислоты, где неизменной прямолинейностью, был железный.

Алена сказала, что говорить надо не о данном случае — Вадыкин вообще склонен к хамству: товарищей он презирает, учителей тоже, открыто ставит себя выше всех и на тройки учится единственно потому, что считает ниже своего достоинства заботиться об оценке, хотя другим людям эти самые четверки-пятерки даются, может быть, с трудом…

Выступление Алены разорвало цепь круговой поруки, желание высказаться проявил чуть не весь класс. Вадыкину растолковали, как до чертиков надоело всем его выпирающее через все поры самомнение, напомнили его подленькую привычку будто невзначай унизить человека ядовитой репликой — унизить, как правило, за неосведомленность именно в тех «умных» вопросах, в которых он, Вадыкин, дома…

Заговорили наперебой, так что разгоряченная этим единодушием Ленка Голикова не выдержала и, прекращая разноголосицу, объявила:

― Предлагаю вынести Георгию Вадыкину строгий выговор с предупреждением! Кто за это предложение, прошу поднять руки! Едино…

Договорить она не успела, потому что со своего места решительно поднялась Алена.

― Подождите! Ведь могут быть и другие предложения?

Руки начали вразнобой опускаться.

― А ты что — предлагаешь исключить?.. — растерялась Голикова.

― Наоборот, я против такого строгого взыскания!

Ленка разозлилась, Ленка не любила, когда на собраниях выходило что-нибудь не так, как она думала.

― Ты же сама, Уверова, первой заговорила о Вадыкине, что он как чужой, что он хамит! А теперь добренькой хочешь быть?

― Я не отказываюсь, что он хам, но ведь на уроке физкультуры насчет головы он сказал правильно.

В оцепенелой тишине, что упала на класс, первой со страшно искаженным лицом выскочила за дверь смешливая англичанка. За ней — озабоченно, по-деловому — удалился классный руководитель девятого «А», историк по специальности, Дмитрий Панкратович Логов.

Строгача Жорке все же влепили. А по поводу Алены состоялся какой-то официальный разговор в учительской. Ходили небезосновательные слухи, что ее предполагают обсуждать на педсовете. Но дело само собой утихло. Возможно, физрук Анатолий Григорьевич понял, что Алена не гордый Вадыкин и в простоте душевной будет защищать свою точку зрения; возможно, помогло вмешательство Анастасии Владимировны, которая раньше оказывала какую-то услугу жене физрука, волейболистке, а теперь вынуждена была проторенной дорожкой опять несколько раз наведаться в школу.

Не в пример Вадыкину, проблема смысла жизни Алену не волновала до последнего времени. Но после ночного происшествия, когда она, забившись под одеяло, кажется, плакала, Сергей все чаще замечал в ее лице какую-то углубленность в самое себя, и, что бы она ни говорила, оставалось впечатление недосказанности.

Николай и Галина обиды не проявили.

Николай понимающе усмехнулся, оглядывая прическу и новое платье Алены. Именно он чем-то напомнил Сергею Вадыкина: та же самоуверенность, то же чувство превосходства над окружающими.

Платье Алены Галину очаровало. (Жаль, что ей самой не идут такие цвета. Если скомбинировать наоборот: коричневая отделка по белому полю?.. Она попробует!) Хотела сказать что-то по поводу открытых босоножек после дождя, но глянула на подсохшие дорожки вдоль проезжей части улиц и одобрила весь праздничный Аленин ансамбль.

До поворота на Южный, где машины сновали чаще, решили пройтись пешком.

Уютный, освеженный ливнем проселок, свободно изгибаясь, пораздвинул направо и налево от себя густостволые стены кедров, но шиповник, смородина, вереск набегали чуть не на самые колеи, а между кустами то там, то здесь возвышалась хрупкая, нежно-зеленая молодь четырех-пятигодовалых елей.

Шли рядом. Девчонки посередине, мужчины — по бокам. Когда на пути попадалась лужа, Сергей и Николай, а иногда оба отставали, чтобы пропустить девчонок вперед, потом догоняли их и опять шли рядом.

Через дорогу то бесшумно, то с коротким, беспечным вскриком перелетали, чтобы, вынырнув из одной гущины, окунуться в другую, стремительные, юркие пичуги. А над головой, распластав крылья, медленный, неторопливый, плыл коршун.

Сергею вдруг захотелось, чтобы не было с ними их новых знакомых, представил, что он один идет рядом с нарядной Аленой. Просто так, без цели. Порхают через дорогу, трепеща крыльями, пугливые птахи, плывет коршун… И удивился, почему раньше ему никогда не приходила в голову такая заманчивая, вполне осуществимая идея! В Сосновске прогулки совершались, как правило, на главной улице, на Зеленой, и обязательно после девяти, когда зажгут фонари и много народу; а если в Никодимовке, то перед клубом, до начала сеанса, когда опять народ… А идти бы вот так проселком, где лишь время от времени шныряют через дорогу пичуги, едва уловимо о чем-то шепчет кедровник, и, мягкое, тлеет за спиной солнце… Сколько хороших возможностей растрачивает человек, пока догадается наконец, что растрачивает. И хуже всего, что мысль об этом приходит тогда, когда возможностей почти не остается.

Алена шла молча, и это нравилось Сергею, как будто молчание объединяло их.

Говорила, по сути, одна Галина. О техникуме, о наступившем однообразии в работе, о том, что, если все будет хорошо, они отдохнут компанией вместе… Потом спохватилась, глянула на часы:

― Боже… — Голос ее дрогнул, словно все дальнейшие перспективы зависели теперь от того, что их ждет в Южном. — Мне бы лучше не ездить в Никодимовку! — И она с укором поглядела на Николая. — Лучше бы ты без меня зашел к ребятам!..

Алена обеими руками поправила волосы за спиной. Она проделывала это уже несколько раз, чтобы Галина не висела на ее руке. Но та опять с непосредственностью ребенка затискивала под Аленин локоть свою маленькую загорелую ладонь.

― Если бы что-нибудь изменилось, тетя Валя позвонила бы, — сказала Алена.

Николай через головы девчонок посмотрел на Сергея.

― Счастье бабкино, что она сама пострадала: ее не за хату, а за Алексея надо бы привлечь. Косвенные причины — тоже причины…

― Николай, ты со вчерашней выпивки очень глупо шутишь! — неожиданно вспылила Галина. И всегда теплые, покорные глаза ее ожесточились. — Есть вещи, над которыми стыдно шутить!

― От слез Алексею легче не станет, — спокойно парировал Николай.

― Не Алексею, так другим!.. — Она поглядела на Алену и Сергея, то ли ища у них поддержки, то ли подчеркивая этим, что она имеет в виду не одну себя, а их тоже.

― Словами не поможешь… Зря вы расстраиваетесь, — успокоила ее Алена. Сергей не вмешивался в разговор, сохраняя за собой преимущества стороннего наблюдателя.

― Съездить в Никодимовку ты предложила, не я, — напомнил Николай, и трудно было угадать, шутит он или каким-то непонятным образом выговаривает ей.

― Я хотела увидеть Олю, а не торчать там среди всякого сброда. — Глаза ее стали опять покорными, и она теснее прижалась к Алениному локтю.

Николай, подобрав сухую ветку, сбивал ромашки по обочинам дороги.

― Твои друзья, Сергей, не понравились Гале.

― А вы их разве не знаете? — машинально спросил Сергей.

― Я? — Николай удивленно приостановился. В глазах девчонок затаилось внимание. — Я у себя в Южном знакомых могу по пальцам пересчитать, а в Никодимовке… — Николай засмеялся. — Нет, откуда мне!..

― Мне показалось, что тот, которого зовут Гена, знает вас. Может, где-нибудь видел?

Николай приподнял плечи.

― Сережа! — строго выговорила Галина. — Вы плохо думаете о моих и Костиных друзьях. Таких знакомых у нас еще не было!

― Теперь есть! — уточнил Николай. — И между прочим, знакомствами нельзя гнушаться.

― Ф-фи! — брезгливо передернулась Галина. — Это на Сережиной совести!

― Там в пятницу с ними еще один был, — без интонации сообщил Сергей. — Вечером обокрал Гену и куда-то исчез. Как испарился.

― Гену обокрал? — заинтересованно спросил Николай. А в быстром взгляде Галины Сергею опять почудилось напряженное внимание.

Все это ни о чем не говорило, и в досаде Сергей даже подумал о себе, что стал за эти два дня либо физиогномистом, либо психом.

― Плащ Генин прихватил кашемировый! Гена с тех пор в себя не приходит, — объяснил он.