Синие берега - Яков Цветов

Внизу пустынный берег, до странности пустынный, и тихий, лишь всплески набегавшей воды доносились сюда, наверх. На воде лежало все: крутой откос, подрагивавший на мелкой ряби, бредущие облака, громоздкие, рваные, лесные вершины, упавшие в реку на том берегу... Слева, далеко, простирался луг, до самой рощи и холма с еле видимой тригонометрической вышкой, пронзающей покатое там небо.

Тишина, как и вчера ночью, когда Андрей шел на левый фланг роты, накрыла пространство. Ни человеческого голоса, ни птичьего гомона. И дорога, белевшая за откосом, к переправе и за переправой, теперь недвижна, на ней и пыль не клубилась: казалось, жизнь ушла отсюда, совсем. И не верилось, что недавно все тут сотрясалось от снарядных разрывов, от лязга танковых траков, от пулеметной трескотни - распадалась земля и небо распадалось, даже дно траншеи тряслось, вздыбленный черный прах, перемешанный с дымом, забивал дыхание, ел глаза. Будто ничего этого и не было - тихий день с ленивым ветерком в вершинах бронзовых сосен, как бы источавших жар, тихий, очень тихий день, и только свет его открывал черные следы боя на лугу. Над головой невозмутимо синело небо, и нельзя было подумать, что такое небо могут кромсать фальшивые звезды трассирующих пуль, может застилать туча пыли и осколков; и земля под ногами мягкая, добрая; нет, на такой земле не могут валяться убитые, не может быть заляпана багрово-черным цветом мертвой крови трава - веселый зеленый цвет жизни.

Андрей шел, опустив голову, не сводя рассеянных глаз с переступавших сапог, с протертых складок на голенищах, смотрел, как заравнивались обозначавшиеся в песке следы шагов. Дорога из города, двигавшаяся всю ночь, и атака немцев на рассвете, и вот приказание незамедлительно прибыть на командный пункт, - в голосе комбата Андрей уловил тревожные интонации. Все это смешалось в его взволнованном, еще не успокоившемся сознании.

С каждым шагом Андрея охватывало беспокойство: а вдруг противник опять попробует опрокинуть боевые порядки роты - в любую минуту может повторить атаку. А ребята, те, кто остался, вымотались, так вымотались в минувшем бою, что повалом, не разобрав где, уткнулись в землю и уснули. Ну во взводах выставили усиленное боевое охранение, ну Писарев в роте, и Кирюшкин не растеряется - тотчас достанет его, если что... Немцы учитывают, конечно: ночной бой раскрыл, что такое роща за лугом и холм правее рощи, и понимают - на другой стороне кое-что делают, предполагая повторную вылазку противника. И все-таки мысль о возможной атаке не уходила. И немцы, конечно, измаялись, не без того. Но могут им свежие силы подкинуть. Беспокойство не давало думать ни о чем другом. Не знал же Андрей, что делалось на переднем крае противника, не знал, что накапливалось там в глубине. Скорее, скорее. Кончить дело у комбата и назад. В роте как-то уверенней чувствуешь себя.

В воздухе стоял невыветрившийся запах тола и пороха, жженой земли, даже смолистый дух соснового бора не мог сбить этот запах. Андрей шагал по толстым и гулким окаменевшим корневищам, перекинувшимся от сосны к сосне. Валерик следовал за ним, шаг его был неровный и частый - чтоб не отстать. Сколько раз шел он этим путем и всегда вот таким образом - частил и спотыкался о корневища, присыпанные желтыми и бурыми и уже почерневшими хвойными иглами. Иглы покрыли запылившиеся ботинки, нацепились на обмотки, гладкими витками облепившие ноги. Пилотка с малиновым кантом осела до ушей, а на правом боку чуть не все ухо прикрыла. Озорные искорки в глазах, светлых, как вода под солнцем, с двумя острыми камушками посередине на дне, еще больше придавали ему вид мальчугана. Казалось, он никогда не станет старше.

- Поднаддали фрицу, товарищ лейтенант, - пробовал Валерик заговорить с Андреем, и ожила ямочка на круглом подбородке. Ямочка делала веселым лицо Валерика. - Здорово поднаддали, верно?

Андрей промолчал. И Валерик, подождав немного, сам себе сказал:

- Поднаддали...

Еще несколько шагов.

- Чего-то опять затеет он, товарищ лейтенант? Фриц же...

Андрей продолжал молчать.

Вышли из сосняка. Оба повернули голову: перед глазами все тот же широкий, далеко уходящий луг с островками воронок среди перепутанной травы. Еще вчера луг был похожим на луг, сегодня напоминал он пал, и те, не тронутые огнем клочки травы, уже не могли придать ему настоящего вида. К зеленым, желтым, голубым краскам, почти стертым, добавился густой черный цвет гари, и цвет этот особенно бросался в глаза, подавляя остальное, даже красные фонарики татарника были погашены черным. Посреди луга торчали искореженные остовы танков, трех из семи, двинувшихся на позиции роты. Пятнистые громады вгрузли в землю, и можно было подумать, что луг немыслим без них, как без травы.

Андрей вскинул бинокль, хотелось лучше разглядеть вырвавшийся вперед танк. Танк круто накренился, всей тяжестью наваливаясь на сбитую гусеницу, лежавшую перед ним, как иссякшая тропинка, которая никуда не ведет. Солнце окутало танк, зажигая отполированные катки, и белое железо отбрасывало свет, на который нельзя было смотреть. На броне черные пятна остывшего огня; два больших ворона, как два куска, оторвавшиеся от ночи, сидели на беспомощно задранном кверху стволе пушки. У недогоревшего танка - убитые. Убитые сегодня на рассвете. Бинокль приблизил и холм, и рощу, и тех, убитых, приблизил настолько, что Андрею показалось: ступи он чуть вперед, в направлении луга, и окажется возле них. Ветер тянул оттуда, он доносил душный трупный запах. Может, Андрею так показалось. Потому так показалось, что увидел в бинокль убитых.

Нет, луг этот, даже такой, каким стал, не приспособлен для кладбища. Вон качаются оставшиеся розовые и белые головки клевера, крепким духом дышит трава, шевелятся в воздухе перед глазами прозрачные крылышки кузнечиков и стрекоз, сверкает изогнутая паутина, она тянется, цепляясь за что попало, и, как подвешенный к небу, спускается по тонкой и длинной серебряной нити паук. Но война всюду делает кладбища. Ничего более. Потом и тут возникнут низкие деревянные обелиски, и они будут торчать из земли, точно сами выросли, как вырастают кусты, деревья. Картина эта ему знакома, уже немало прошел он дорогой войны и видел могилы с камнем у изголовья, просто безвестные скорбные бугорки. И развалины, столько развалин! Можно подумать, что кладбищ стало так много, гораздо больше, чем городов для живых.

Перед мысленным взором Андрея снова возник бой, и увидел он его более определенно, чем на рассвете, будто происходило это сейчас вот, видел он и то, что в напряженной суматохе и не заметил даже. Из-за реки ударяют батареи. И рота открывает фланговый пулеметный огонь и отсекает, прижимает к земле следующую за танками пехоту противника. А на переправу танки не пошли. Немцы ринулись на взвод Рябова, на окопы Вано. А Рябов - гранатами, бутылками! Он переполз за бруствер, за ним Юхим-Юхимыч и другие бойцы. Первый танк, тот, который Андрей рассматривал сейчас в бинокль, - его, Рябова. Его и Юхим-Юхимыча. "Здорово эти бутылки! - восхищался Андрей, вновь и вновь переживая происходившее. - Бутылка против такой махины! Памятник, памятник тому, кто додумался до этого..." А Вано, Вано! Открыл фланговый кинжальный огонь, отсечный огонь по пехоте. Ну и парень этот с виду дурашливый Вано. Немцы огрызались - сыпали из минометов, осколки вонзались в бруствер, в правый, в левый склон траншеи.