Только ждать и смотреть - Елена Бочоришвили

– Тебя из СССР выслали, – каждый раз напоминал я ему по-русски. (Мы быстро перешли на “ты”, по просьбе Марка.)

– Подумаешь, один пострадавший! – беспечно восклицал мой отец по-английски. – Нельзя делать выводы из одного частного случая!

Марк приводил факты из работ своих коллег-ученых, специалистов по Советскому Союзу, которые наведывались к нам в краткосрочные командировки, но успевали разобраться во всем похлеще нашего! Написали горы диссертаций! И как это я смею думать, что наш поезд шел в никуда? Или мимо? Я, наверное, сумасшедший!

– А секс? – язвил я. – Тоже небось лучший в мире? Кто-нибудь уже написал об этом диссертацию? Наименее изученная область советского образа жизни! Ты знаешь, сколько в Советском Союзе старых дев? И все они на самом деле девы?

– Вот ты и напиши! “Секс в СССР”! – смеялся Марк. – В двадцать два года ты наверняка считаешь себя большим специалистом в этом вопросе!

– Не мое дело писать! – сказал я как-то. – Но я могу сделать иллюстрации!

И вот так, шаг за шагом, эта идея выросла и окрепла.

Я привычно валялся на диване, когда услышал звонок в дверь и пошел открывать в чем был – в синих, до колен семейных трусах, которые линяли при каждой стирке и капали на соседей, – и увидел перед собой мужчину с картинки: он выглядел именно так, как изображали шпионов-иностранцев в советских журналах.

“Well-well-well, – плавно протянул Зак Полски и качнул красивой головой (и даже голос у него был красивый), – what do we have here?” И перешел на прекрасный русский, почти без акцента: “Вы, по-видимому, Сандро, сын Марка?” Он оглядел меня с ног до головы. Я смотрел на него с восхищением, наверное, явным: никогда в жизни ничего подобного не видел! Как он был одет, с каким тончайшим вкусом: едва заметная синяя линия пробегала по клетчатому пиджаку и сочеталась с темно-синими брюками, и его блестящие туфли, и шляпа в руке, и платочек на шее! А сигара!!! Я был восхищен! Бедный Нодар! Ему не раз приходилось изображать иностранцев на сцене, но куда там, кто бы его так разодел?

Мы поднялись наверх. Дом Марка имел необычную планировку: на первом этаже – только прихожая и дверь в подвал, в котором, кстати, мне так и не довелось пожить, потом один пролет лестницы – кухня и зал вроде гостиной, с газетами, книгами и с пианино, которое я обнаружил только на третий день, потому что Марк решил сыграть мне что-то, и играл он, оказывается, лучше, чем танцевал; потом еще один пролет лестницы – и вот вам маленькая спальня с альковом, где стоял письменный стол Марка, о заваленности которого уже не говорю, и последние пять ступенек вели в мансарду, комнату без воздуха, где теперь жил я.

На полу в зале лежал портрет Лили (холст, масло). Он валялся у нас под ногами с тех пор, как я его там развернул. Надо было бы повесить его на стенку, но не было даже подрамника. Марк обещал купить планки как-нибудь после работы, да все забывал. Он говорил, что спешил домой, чтоб поскорее увидеть меня, поэтому не хотел никуда заглядывать по пути, – как же я мог на него обижаться?

Зак Полски бегло взглянул на портрет.

– Это ваша герлфренд? – спросил он.

Я объяснил и надменно добавил: “Я слышать не хочу о женщинах!” Держал зло на Нинку, свою последнюю советскую “любовь навеки”.

– Так вы художник? – улыбнулся Полски. – А я арт-коллекционер! Вот мы и встретились!

Может быть, мой дедушка, отец Марка, выглядел бы так, если бы был жив? Я был просто очарован этим милым благоухающим старичком. Он расспрашивал меня о том, как я доехал: “Ах, Шапиро, он еще не избавился от своей громадной драндулетки? На таких сейчас только сутенеры разъезжают!” Заметил вскользь об Эммочке: “Ее муж совсем выжил из ума, встает в четыре утра, одевается и идет на работу, а она ловит его у двери, бедная женщина!” И о моем отце: “Марк – это человек искусства, творческая натура, умоляю вас, разве ему можно работать от сих до сих, ходить в офис? Есть люди, которые ходят по земле, а есть те, что летают. Да, Марк из тех, что в облаках… Эмма Берг считает его сумасшедшим за полное отсутствие здравого смысла… Если бы он продал свою коллекцию, то немедленно бы стал богатым человеком… Как, он еще не показал вам свои литографии? А я именно за этим пришел!”

Так неужели мой отец “сумасшедший” для всех женщин мира? Почему Лили и Эммочка, разделенные океаном, называют Марка одним и тем же паршивым словом? Сумасшедших на своем веку я повидал немало: моя бабушка, врач-психиатр, иногда приводила пациентов к нам домой. Это были единственные советские люди, которые не знали, кто такая Лили Лория. Какая-то блондинка открыла дверь. Я даже пытался рисовать их, всегда безуспешно. Этих людей невозможно было удержать на одном месте, упросить смотреть в одну точку. Вот уж у кого было шило в заднице! И взгляд – то ли они хотят убить тебя, то ли расцеловать, столько огня. В обоих случаях хочется отступить на шаг. “Мой знакомый останется у нас на обед!” – объявляла бабушка. Тетки молча убирали со стола ножи. Армия родственников тут же выстраивалась у стен. “Ведите себя как ни в чем не бывало!” – приказывала нам бабушка.

Пациенты бабушки раздавали нам комплименты: “У вас очень красиво!”, “Это вкусно!” И смотрели на нее – ждали одобрения, как дети. Им явно хотелось походить на нас, а зачем? Если бы я мог их нарисовать! Они были в постоянном движении, которое не ложилось на бумагу, как полет. И взгляд… У драконов пламя изо рта, а у этих – из глаз. Я не сразу заметил такой взгляд у Марка, да и потом “обжигался” всего несколько раз. Впрочем, даже если бы Марк был трижды сумасшедшим, я ведь полюбил его, вот и все…

Вечером я сказал отцу, что Зак Полски приходил посмотреть его арт-коллекцию и что я тоже не прочь на нее взглянуть. Марк только зашел в дом, поднял с пола новую перевязанную пачку писем, открыл дверь в подвал и с криком: “Прощай – до сви-да-ни-я!” бросил туда пакет.

– А-а-а, – рассмеялся он. – Зак уже сто раз видел мою коллекцию! Это он прибежал посмотреть на тебя!

– Мы собираемся поужинать вместе в ресторане, он меня пригласил!

– О! – коротко отреагировал Марк.

– Я буду его рисовать, он согласился мне позировать!

Марк как-то странно посмотрел на меня.

– Извини, я не знал, что ты… – немного смущенно начал он. – Это, конечно, ничего не меняет…

– Скажи по-русски, – попросил я, – я не понимаю!

– Как вы говорите по-русски – гей? Зак Полски – гей!

– Гей?! – вскричал я. И тут же вспомнил, как много комплиментов я ему наговорил. А что же все те шпионы, красавцы-иностранцы, с сигарами в пальцах, которых рисовали в советских журналах? Все до одного голубые?

– Гей? – я никак не мог успокоиться. – Почему ты меня не предупредил?

– Что значит – “предупредил”? – переспросил Марк. – Разве он на тебя набросился? И что ты – маленький мальчик? В тебе два метра роста!

– Я думал, он хороший человек, а он – факин гей!

Мы были на лестнице, поднимались вместе на кухню, и Марк вдруг обернулся ко мне и с силой схватил меня за плечи, – и не испугался ведь, я же на голову выше. “Что ты хочешь этим сказать? – закричал он. – Как ты смеешь так говорить? – Его лицо было багровым, он весь дрожал. – Зак – прекрасный человек, как ты смеешь? Это ты – факин мачо! Какое твое дело его личная жизнь? Слава богу, что у него есть жизнь! Он все потерял в войну, два года провел в концлагере и не стал злым! Как ты можешь так! А завтра кто? Кто следующий, а? Ненавидеть легче, чем любить, ты знаешь? Ты, ты…” Вдруг он разжал пальцы, отпустил меня и сказал подчеркнуто спокойно: “ Я, Марк Окли, гей! На, делай что хочешь!” И с вызовом посмотрел мне в глаза. Вот он, этот взгляд… Драконов огонь…

– Мать твою! – закричал я и оттолкнул его от себя. Взбежал по лестнице в мансарду и стал собирать свои вещи – хватал все в руки, не зная, с чего начать. – Зачем ты меня сюда привез, а? – кричал я. – Мать твою! Я уезжаю! – Вещи вываливались у меня из рук.

Марк поднялся по лестнице и постучал в дверь. И как он меня не боялся? Полное отсутствие здравого смысла?

– Уходи, – приказал я, не открывая, – дай мне успокоиться. – Я слышал, что он продолжает стоять за дверью. Однако мы были очень похожи! Вспыхнем, как спички, а потом быстро отходим и раскаиваемся. А я-то думал, что унаследовал вспыльчивость по грузинской линии. Американцы тоже хороши! Я открыл дверь. Марк сидел на ступеньках, спиной ко мне.

– Извини, – сказал я.

– Извини, – сказал Марк.

Я сел рядом с ним.

– Понимаешь, в Грузии нет геев… – начал я.

– Ах, секс в СССР! – махнул рукой Марк. – Я думаю, что ты еще маленький, не обижайся, тебя просто так воспитали. Нам говорили то же самое, когда я был маленьким. Мой отец, знаешь, никогда не позволил себе признаться… Мы были уже взрослыми людьми и ничего не понимали… Он даже записки не оставил… В гараже…

– Я тебя очень любил, когда был маленьким, – вдруг сказал я.

Может, это и не было сущей правдой, ведь у меня в детстве было много пап, но в тот момент я так чувствовал, вот и сказал.