Черный трибунал - Виктор Доценко

— Может быть, «Черный трибунал»? — почему-то предложил Нечаев.

Видимо, упоминание в беседе о товарище Ежове, славном сталинском чекисте, бывшем во время Гражданской войны членом многих революционных трибуналов и развязавшем в середине тридцатых черный террор против населения СССР, натолкнуло бывшего старшего лейтенанта КГБ на такое название.

— «Черный трибунал»? А что, отлично, — жестко улыбнулся Прокурор. — Слово «трибунал» всегда звучит устрашающе, вызывая невольные ассоциации со столами, застланными революционным кумачом, с кожанками и маузерами чекистов да пятиминутными заседаниями, на которых оглашался весь список и выносился один-единственный приговор: расстрел как высшая степень социальной защиты. А черный цвет — он всегда черный. Беспросветный. От черного цвета веет трауром и безнадежностью. — В глазах Прокурора заблестели злые огоньки. — А теперь представим: при невыясненных обстоятельствах погибает высокопоставленный гангстер. Взрывов, стрельбы, автомобильных погонь с визгом тормозов и прочих дешевых кинематографических эффектов не требуется, во-первых, чтобы не порождать в обществе нездоровый ажиотаж, не нервировать и без того издерганный народ, а во-вторых, чтобы не привлекать к себе внимания МВД, ФСБ и Генпрокуратуры. Но уже на следующий день его соратники получают уведомление:

«за многочисленные преступления… имярек… приговорен к высшей мере социальной защиты — физической ликвидации». А далее — зловещая подпись: «Черный трибунал». Загадочно и действенно, что и требуется. Не надо огласки: ведь эти уведомления предназначаются для оставшихся в живых мафиози, а не для правоохранительных органов. Кому надо, те поймут… — Он сделал паузу. — А теперь самое главное… Максим Александрович, на роль исполнителя у меня есть одна-единственная кандидатура. Признайтесь, вы ведь догадываетесь, кого я имею в виду?

— Догадываюсь, — понимающе вздохнул Лютый.

— Какое же у вас мнение?

Нечаев, к удивлению Прокурора, промолчал.

С одной стороны, Лютый не мог не согласиться с доводами собеседника — так или иначе, но альтернативы террору не было.

Но с другой…

Кто-кто, а бывший офицер КГБ, бывший оперативник «13-го отдела», созданного для защиты законов незаконными методами, понимал: террор, какими бы красивыми лозунгами он ни прикрывался, обычно порождает ответный террор. Так камень, брошенный в воду, всегда вызывает круги, и те, отражаясь от берега, идут в обратном направлении. Понимал он и то, что ответный террор всегда бывает еще более жестоким. Тут как в физике: всякое действие вызывает противодействие…

— Техника, документы, оперативные прикрытия и информационная поддержка?

— коротко осведомился Лютый, сознательно оттягивая главные вопросы.

— Не проблема. Деньги, транспорт, средства связи, а главное, информационная база по-прежнему в нашем распоряжении. Хотя служба государственного контроля «КР» официально распущена, это ровным счетом ничего не меняет. — Он говорил таким уверенным тоном, словно ответ был заранее продуман им. — С середины восьмидесятых, то есть с момента создания «КР», мы всегда действовали автономно, оставаясь еще большим государством в государстве, нежели КГБ. Что-то еще? Какие вопросы могут волновать Лютого? — осведомился Прокурор.

— Да, я хотел бы задать несколько вопросов, — откашлявшись, произнес Максим, понимая, что тянуть больше не стоит.

— Пожалуйста, хоть двадцать, — снисходительно улыбнулся Прокурор.

— Насколько я понял, вы теперь лицо частное и неофициальное. Как говорится, собесовский пенсионер… Я правильно понял?

— Совершенно верно, — подхватил собеседник. — И даже предвижу ваш следующий вопрос: для чего мне, лицу частному и неофициальному, это понадобилось? И вообще, кто дал мне такие полномочия? Вы это хотите узнать?

— Да. — Лютый твердо взглянул в глаза собеседнику.

Тем не менее взгляд Прокурора не выражал ничего, кроме мягкой снисходительности; обычно так смотрит старый учитель на способного, но нерадивого ученика.

— Максим Александрович… Во-первых, позволю напомнить вам очевидное: быть на пенсии и быть не у дел — далеко не одно и то же. Государство всегда нуждалось и нуждается в тайном контроле и корректировке ситуации, а в настоящее время особенно. — Прокурор быстрым и пронзительным взглядом взглянул на него. — И все нити, позволяющие собирать любую необходимую информацию и влиять на многие процессы в России, да и не только в ней, по-прежнему в моих руках. — Он снисходительно улыбнулся. — Так что считайте, ничего в моей жизни не изменилось. Поймите: я никогда не работал ради власти, ради славы или ради корысти. Контроль не может существовать только ради контроля. Главное-то — идея… А что касается полномочий… — Он сделал эффектную паузу, закурил сигарету и с удовольствием глубоко затянулся. — Да, официальных полномочий у меня теперь нет. И я, опальный чиновник, не могу вам приказывать. — Сделав еще одну затяжку. Прокурор тяжело вздохнул и, помолчав немного, напряженно взглянул на собеседника. — Но ведь мы все живем в одной стране! Мы — одна большая семья, и Россия — наш дом. — Несмотря на явный пафос, говорил он серьезно и убежденно.

— Каким бы грязным и загаженным этот дом ни был другого у нас нет и не будет. А очистить этот дом от грязи можем только мы с вами, а не приходящая домработница. Если вы разделяете мои взгляды, какая разница, кому они принадлежат: человеку, наделенному официальной властью или отстраненному от нее? Неужели все дело лишь в полномочиях? Да и власть, как вы сами понимаете, бывает не только официальной. Так что ответите?

— Что ж, я согласен, — чуть подумав, медленно проговорил Нечаев и твердо добавил:

— Согласен… Тем не менее у меня тогда есть еще два вопроса.

Во-первых: как бы удачно мы ни действовали, физически ликвидировать всех мафиози нереально, не так ли?

— Естественно. Преступность невозможно искоренить, но регулировать ее можно и должно, — твердо ответил Прокурор. — Наша цель — не физическая ликвидация мафиози как класса, а создание у них устойчивого рефлекса. Точно такого же, как у павловских собак. Следующий вопрос?

— Кого, по легенде, должна представлять эта террористическая псевдоорганизация? Государство?

— Ни в коем случае. Якобы частная инициатива честных работников Генпрокуратуры, офицеров МВД и ФСБ, которым надоело жить в атмосфере бандитского беспредела. Такова легенда, которой мы будем придерживаться. Именно так, и никак иначе, «Черный трибунал» и будет подан широким мафиозным массам.

— А я лично? Кого буду представлять я? Вас, частное лицо? Структуру «КР», которая по-прежнему целиком подконтрольна вам? Якобы честных офицеров, которым надоело жить в криминальном заповеднике? Или еще кого?..

Ответа Лютый не получил: Прокурор сознательно проигнорировал этот вопрос, и Нечаев понял: больше эту тему затрагивать не следует, по крайней мере сегодня.

— У вас есть еще какие-нибудь вопросы? — вкрадчиво поинтересовался Прокурор.

— Да. Самое главное: кто будет определять меру вины? И меру наказания?

— Напряженно глядя на собеседника, Максим задал вопрос, который, естественно, был для него наиболее важным.

— Мы с вами и будем определять. Только не надо говорить о том, что вину гражданина вправе признать один лишь суд. — Прокурор брезгливо поморщился. — Вы слышали хоть об одном высокопоставленном российском мафиози, осужденном решением российского суда?

Лютый молча пожал плечами.

— Я так и думал… Вот и я не слышал. Так где вы собираетесь получить пачку приговоров на элиту бандитской России, в народном суде Солнцевского района? Собственно говоря, любое решение суда — палка о двух концах. Максим Александрович, представьте: у некоего абстрактного человека злокачественная опухоль. Спасти его может только решительная операция, однако больной противится, боясь и не понимая, что это единственная возможность сохранить жизнь. Что остается делать? Остается приковать его к операционному столу наручниками, разрезать и удалить опухоль. И тем самым действительно спасти ему жизнь! Но ведь формально деяния такого хирурга подпадают под сто двенадцатую статью Уголовного кодекса, гласящую о том, что это «умышленное причинение средней тяжести вреда здоровью». Плюс отягчающие обстоятельства: во-первых, причинение насилия, опасного для здоровья, во-вторых, использование скальпеля, который может быть квалифицирован как холодное оружие. И больной, выживший благодаря своевременной операции, может проходить в суде как пострадавший. — Он усмехнулся. — Но это так, к слову. Так вот, к чему я клоню: Россия больна.

Тяжело больна. Но небезнадежно. Спасти ее может только решительное хирургическое вмешательство. И должны найтись такие хирурги, которые не только способны убрать эти метастазы, но и могут взять на себя всю ответственность.