Кондотьер - Макс Мах
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну, конечно! — с видимым облегчением встрепенулся Свирский. — Отчего же, не узнать? Всенепременно! Обязательно!
Натали расцеловалась с Куклой, подхватила свою «скрипочку» и ушла гулять по городу. Погода лучше не стала — сыро, холодно — но ветра не было, и дождь перестал. Отличная возможность, побродить в одиночестве, подышать детством, «подумать» ногами.
«Что за случай? — размышляла она, медленно бредя по знакомым с детства улицам и переулкам. — Отчего Свирский так нервничает? Из-за Шершнева? Или из-за меня?»
Она вдруг вспомнила, как отреагировал Свирский на ее приход. Она тогда подумала, что это от неожиданности. От того, что Архивариус не знал о ее знакомстве с Куклой. Или от стеснения, ведь она ненароком узнала о том, что он с Куклой спит. Однако сейчас все это не казалось ей настолько очевидным. Как раз наоборот.
«Темна вода во облацех…»
И тут Натали увидела свою гимназию, и у нее при виде старого краснокирпичного здания в голове неожиданным образом прояснилось, словно прозрение снизошло, и мысли пошли совсем в ином направлении.
«Господи, вот же я дура какая!»
Натали перешла улицу, едва не бегом миновала короткий переулок и снова оказалась на Кирочной, как раз метрах в полутораста от желтого трехэтажного флигеля, принадлежащего к ансамблю «Казармы Первого Шляхетского полка». Разумеется, на территорию воинской части ее никто не пустит. Да и не надо. Потому что полковой музей — не есть часть военной базы, а исторический объект общегражданского значения.
«Только бы он был открыт!»
Но, разумеется, в десять часов утра, ровно как и все прочие, музей Первого Шляхетского оказался открыт.
— А списочный состав? — спросила она старика-архивариуса, на этот раз самого настоящего, работающего в музее.
— Но это тысячи младших чинов и сотни офицеров! — ужаснулся старик.
— Мне нужен один — Шершнев Генрих Романович, штабс-капитан, он в тысяча девятьсот тридцать шестом был переведен в Генеральный Штаб или, скорее, поступил в Академию Генерального Штаба.
— Нонсенс! — архивариус откинулся на спинку стула и покачал головой. — Не сходится.
— Что именно? — насторожилась Натали.
— Видите ли, мадемуазель в тридцать шестом штабс-капитаном в Первом Шляхетском мог быть только природный аристократ. Дворянин с родословной из Бархатной книги. И Шершневы именно таковы — древний боярский род, одна беда — род этот пресекся в тысяча восемьсот сорок седьмом году, когда умер майор Аристарх Шершнев.
— А откуда вы это знаете? — насторожилась Натали, не верившая в такого рода совпадения.
— Да, забавный случай! — улыбнулся архивариус, обнажив в улыбке крупные прокуренные до коричневатой желтизны зубы. — Я и то удивился. Приходит девушка и ни с того, ни с сего начинает о Шершневых расспрашивать! А дело простое. Я сам родом из Смоленской губернии. Из-под Ельни. Наше родовое сельцо — ну, не наше, как вы понимаете, а бывшее когда-то в собственности моей семьи — называется Хотиево. А соседнее, как раз и есть Шершнево. Так я по юности лет все фамилии соседские назубок знал, с родословными и прочим всем. Оттого позже и поехал в Петроград учиться в университет. Влюблен был, знаете ли, в Клио до безумия! Такая история! А вас, смею спросить, милостивая государыня, отчего Шершневы заинтересовали и почему вы решили, что кто-то из них мог служить в полку аж в тридцать шестом году?
— А давайте, я вам потом объясню, — ответно улыбнулась Натали. — Вы просто посмотрите списочный состав офицеров за 1936 год, вдруг там все-таки найдется какой-нибудь Шершнев!
— Заглянуть? Ну, не велик труд, — старик встал со стула и прошел в глубину кабинета к книжным полкам. — Тэкс-тэкс, одна тысяча девятьсот тридцать шестой… — он извлек с полки толстый том, на корешке которого золотом было вытеснено «1930–1940», и, раскрыв книгу ближе к концу, стал перелистывать страницы. — Шаганов… Шевардин… Шенкварт… Ш… Шершнев! Что за притча!
Он быстро вернулся к столу и положил перед Натали раскрытую книгу.
— Вот! А как такое возможно, я даже и сказать не могу. Шершнев Генрих Романович!
«Шершнев Генрих Романович, 1910… - прочла Натали. — Принят в полк… Производство… Внеочередное производство… Ранение… Орден… Ранение… Внеочередное производство…»
— Семь орденов и три ранения, — с уважением произнес старик, заглядывавший в книгу через плечо Натали. — Два внеочередных производства… Да, он, сударыня, форменный герой! Но Шершнев?!
— А откуда он взялся с таким званием, как думаете? — спросила Натали, вспомнив слова Свирского.
— Ну, это-то как раз просто! — отмахнулся архивариус. — Вот смотрите, принят на службу в тысяча девятьсот двадцать восьмом, то есть восемнадцати лет отроду. И сразу в звании прапорщика, а не сержанта, как если бы после гимназии. Остается один вариант — Пажеский корпус.
— Так он, думаете, из пажей?
— А тут и думать не о чем! Другое непонятно, откуда там вдруг оказаться Шершневу, если они уже почти век как… Хотя…
— Что? — насторожилась Натали.
— Возможен такой вариант. Имение ведь кому-то все равно досталось. Фамилия пресеклась, а недвижимость, права собственности перешли к другому лицу.
— И что это значит?
— Ну, если некто не может или не хочет служить под своей настоящей фамилией… Помните Атоса, Портоса и Арамиса? В русской армии, конечно, под кличками такого рода служить не пристало, но по высочайшему дозволению часто служили под фамилиями матерей, дедов и бабок, или именовались по принадлежащему семье поместью.
— Выходит, он не Шершнев.
— Так получается.
— А как узнать, кому принадлежало это имение в двадцатые-тридцатые годы?
— Думаю, следует обратиться в земельное управление в Новогрудке… Или поехать в Смоленск…
— Ладно, — согласилась с очевидным Натали. — Тогда хоть объясните, как он мог попасть в Генштаб, не имея соответствующего образования?
— Ну, это-то просто! В гвардейских полках курс Академии можно было проходить без отрыва от службы. Тем более, в Петрограде, где Академия испокон века и располагается. А экзамены сдавали экстерном с очередным выпуском. Эта практика и до сих пор существует, так что ничего необычного…
* * *Под утро приснился сон. Памятный, но давний, много лет не возвращавшийся и не тревоживший покой. И вот опять. Снова те же дурные подробности и невероятный реализм в ощущениях.
Зима, плац, батальоны в строю. Облачка пара колышутся над головами солдат, поднимаются перед лицами, стирая черты, уравнивая, окончательно превращая строй в безликую, бездушную, но хорошо организованную массу…
— Слууууушааймоюкаааманду! — голос генерала Ишеева взвивается к низкому небу, гулко отражается от краснокирпичных стен. — Раавняааайсь! Смиирна!
Копыта княжеского коня бьют в брусчатку плаца, генерал тяжело поворачивается, привстав на стременах и обозревая строй.
И сразу же начинают бить барабаны.
«Чертовы барабаны…»
Барабанная дробь, воронье карканье, мелкий редкий снег, срывающийся с низкого серого неба, словно бы выплавленного из скверного чугуна, и комендантский взвод, печатая шаг, приближается откуда-то справа. Сжимает горло, будто в предчувствии петли, и Генрих ощущает, как холодный — с запахом мороза и студеного моря — воздух режет мелкими острыми льдинками горло и легкие.
«Это жизнь, — вдруг понимает он. — И это то, что они собираются у меня отнять!»
Перед глазами проходит все действо по порядку. Зачитывание приговора, срывание погон и орденов, ломание шпаги, гнусный спектакль с расстрелом, остановленным в последнее мгновение отмашкой генерал-адъютанта Засекина, кандалы…
— Покайтесь, Генрих Романович! — предлагает Засекин. — Государь проявил милость, а вам, сударь, стоило бы проявить благоразумие. Не тогда, так сейчас!
— Передайте, что он зря оставил меня в живых…
А потом, как и всегда в этом сне, шум, громкие невнятные голоса, и кровавый туман, застилающий взгляд…
* * *Сон этот обычно ни к чему хорошему не приводил — проверено практикой. Дела шли неважно, и настроения что-то менять, не было, хоть убей. Возможно, правда, что причина крылась не в самих делах, а именно в состоянии души, которое и провоцировало все остальное, но, как говорят в России, что в лоб, что по лбу, особой разницы нет.
Расставшись с Натальей, Генрих первым делом оторвался от всех приставленных к нему хвостов, вернее парни Людвига отсекли наружное наблюдение, не сильно заботясь о том, чьи это были топтуны и зачем, и вывели командира к старенькому, ушедшему в топкую землю едва ли не до середины окон, неприметному трактиру на Солдатской улице в Гавани. Там Генрих провел следующие два с половиной часа утреннего времени, подгадав так, чтобы успеть на такси на Боровую улицу ровно в полдень. Но до встречи с Карварским и Натали было еще далеко, и Генрих заказал яичницу по-малоросски с жареным салом, помидорами, луком и сладким перцем.
