Зима мести и печали - Александр Аде

День тягостный, невеселый. Небо нависло над землей серой клубящейся массой, точно там, в высоте, кипит гигантское варево. И кажется, что вокруг разлита талая вода – в воздухе, в пробуждающемся после зимней спячки лесе, – и только ждет своего часа, чтобы захлестнуть мир…

… И вновь вхожу я в коттедж, где терял голову от синеглазой Марго, где потом поминал ее, где слушал стихи Принца и Щербатого.

Исполненный в деликатной бежевой гамме кабинет. Нынешний властитель империи Царя сидит ко мне спиной.

Оборачивается.

– Так-то ты ищешь убийцу моего отца, – начинает он тоном, не предвещающим ничего хорошего, при этом почти в точности повторяя гневливую фразу, которую врезал мне на похоронах Марго. – Поздравляю. Жена убита, меня едва не ухлопали, как муху. А тебе хоть бы хны.

Заводит себя, чтобы отвести душеньку. Но я лишаю его такой радости.

– Кончай изображать из себя Змея Горыныча. Жив ты остался благодаря Щербатому. Так что это я имею полное право спросить: а почему из-за тебя погиб мой друг детства?

– Ты что себе позволяешь?! – аж взвизгивает он. – Да мне только слово стоит сказать, от тебя мокрого места не останется!

Но эта угроза не более чем проявление слабости. Что-то затравленное появляется в его лице. Мои губы невольно складываются в снисходительную улыбку – и Принца скрючивает уже настоящая ярость.

– А убийцу я назову на этой неделе, – говорю миролюбиво. – Но вряд ли мое сообщение доставит тебе положительные эмоции.

– Отчего это? – мрачно цедит он, все еще тяжело дыша.

– «Печальным будет мой рассказ», – цитирую я поэта.

– Ладно, – отмякнув, бурчит Принц. – Садись. Пей.

И мы пьем за упокой души Щербатого.

– Давай начистоту. Мне кое-что известно о ваших с Марго отношениях. Ведь ты, по сути, бросил ее.

– С чего это ты решил? – вскидывается он.

– А с того. Чем она тебе не угодила?

– Попытаюсь объяснить доступно для твоего интеллекта. Она – Кроткая. Как у Достоевского. Читал? А-а-а… – машет он рукой. – Все равно… Только у Достоевского Кроткая в конце концов бунтует, а эта даже на бунт была не способна. Чего скрывать, поначалу я клюнул на ее неземную красоту. Когда впервые увидел, показалось, что это ангел небесный, сошедший к нам, погрязшим в мерзости и грехе. Наша встреча была как будто случайной. Это уже потом я понял, что Валентин Семеныч, папаша Марго, мне ее подсунул. Нет, не подумай, из вполне благородных побуждений, чтобы в жены взял. Старый сводник. После того, как она родила… – Принц морщится, точно от кислого, – он ее практически из дома не выпускал, опасался, что опять с кем-нибудь спутается. Она рисовала, читала, изучала языки, совсем как барышня серебряного века. А когда я вернулся из Англии домой, Валентин Семеныч – пройдоха – устроил так, что мы с ней встретились. Как бы случайно. Ну и… Отец был категорически против нашей женитьбы, но я настоял. Был словно в бреду. Кричал, что с собой покончу… Вспоминать стыдно… Около года был счастлив невероятно, хотя, не скрою, ревновал жену к прежнему любовнику, понятия не имея, кто он такой. Затем понемногу стал охладевать…

– Бывает…

– Она начала раздражать меня своей безропотностью. Иногда хотелось ударить ее, чтобы вывести из этой покорной полусонной безмятежности. Я чувствовал, что она меня не любит. Мою любовь принимает, а сама холодна, инертна. Я видел в ней куклу, которой все равно, кто ее имеет. Это отбивало всякое желание. Она перестала меня волновать…

– И ты завел любовницу?

– Это получилось само собой.

– И тогда Марго в свою очередь нарушила супружескую верность? Так?

– А что тебе об этом известно? – встрепенувшись, спрашивает он.

– Практически все. От кого ты узнал, что она тебе изменяет?

– Нанял сыча, он мне и выдал информацию… в цветах и красках.

– И что?

– А ничего. Мы стали еще более чужими… Хватит, не мучь меня. Давай лучше выпьем.

Мы снова пьем, и я уже плохо разбираю, что в моем стакане, знаменитое виски – блаженство англоманов – или слегка отдающая медом коричневатая водичка…

Утром просыпаюсь в шикарной спальне. Отдергиваю штору. За окном серо-белое утро. Видна ажурная ограда и соседние виллочки, странный мир богатых и процветающих. На горизонте темнеет лес.

Одевшись, выхожу в коридор, прогуливаюсь, с детским любопытством туриста таращась по сторонам: живут же люди! – и сталкиваюсь с Принцем, облаченным в изумрудного цвета пижамку. Морда опухшая. Не здороваясь, мазнув по мне исподлобным взглядом, сообщает, как помещик кучеру:

– На днях улетаю в Лондон. Достала меня эта вонючая бандитская страна. Буду жить среди людей.

Его глазенки с угрюмой антипатией вскидываются на меня, и он без слов удаляется, всесильный магнат в пижаме и шлепанцах…

* * *

Слабаком оказался Людкин муженек. Уже на другой день после стычки с могучей тещей он выкатился из котовского кабинета, а на завоеванном пространстве водворилась Клавдия.

Сегодня она потребовала меня к себе. Захожу – и изумленно столбенею: кабинет Кота напоминает будуар. Стены задрапированы пурпурным шелком и украшены уже не одной, а четырьмя здоровенными картинами.

Стою перед хозяйкой и верноподданнически поедаю ее глазами. Но по достоинству мою преданность она оценить не желает.

– Слушай, как там тебя. Чем ты вообще занимаешься? Таскаешься туда-сюда да треплешься по-пустому. Как баба. Мои духи ему не нравятся. Я тебя увольняю. Получай в кассе деньги и уматывай.

Удаляюсь без слов. Вот ведь странно. Ни Коту, ни его благоверной прислуживать я не собирался, наоборот, на днях предполагал свалить, а на душе скверный осадок. До чего чудно устроен человек, ну не нравится ему, когда пинками гонят, даже из такого дерьма.

Выбравшись в приемную, кидаю взгляд на заложившую меня смехотунью-секретаршу, но она уткнулась в компьютер и будто разом оглохла и ослепла, чего ей от всей души и желаю… Впрочем, пускай живет. Кстати, еще раз убеждаюсь в том, что если человек много и не по делу смеется, жди от него любой пакости – большая сволочь.

Вечером от нечего делать бестолково болтаюсь по развеселой улочке имени Бонч-Бруевича. Вокруг все оттенки синевы – от темной, почти черной на земле до голубовато светящейся над головой. Улочка в огнях и рекламном оре. Таком, что не слышу призывов своей мобилы, и только по зудящей задницу вибрации догадываюсь, что со мной кто-то очень хочет поговорить.

– Слухай сюда, – раздается в трубке ласковый рык Акулыча. – Я уже сообщал вашему превосходительству, что шибко интересующий ваш-ство капитан во время кончины Царя и Марго отпуск не брал. Но опосля в нашем городке нарисовался – аккурат после того, как взорвали Кота. И вроде понятно, почему: брательника Степу хоронил, который отправился в райские кущи вместе с хозяином. Однако капитан отчего-то у нас задержался и отбыл обратно в свою часть – подчеркиваю для слаборазвитых – на другой день после неудачного покушения на Принца. Смекаешь?

– Ну и что? Остался, чтобы помочь старушке-матери горе пережить.

– Птичка Королек умна и сообразительна, но ей далеко не все известно. Наш человечек с мамашей Степы уже побеседовал – под видом сантехника, он у нас офигенный специалист по унитазам. Бабочка оказалась говорливой. Всплакнула о Степушке, накормила мужика и всунула в его уши столько, что еле унес. Между прочим, поведала, что Клавдея после смертяшки любимого Кота связалась через нее с капитаном, и был у них (у Клавдеи и вояки) очень сурьезный разговор. О чем, понятия не имею, но копать в ентом направлении будем упорно, до самого донышка…

– Большая просьба, Акулыч…

– А когда она у тебя была маленькой, свиненочек? Заметь: я комплимент тебе отвешиваю, мордашка, нынче год Свиньи. Проси, юный окорок.

– Будь другом, пробей телефонные разговоры младшего сыночка Царя.

– Да ты шизанулся, Королек! Чтобы сопливый ботаник и малахольная дочурка Кота!.. И думать не моги. Как тебе только в котелок такое вступило!

– Акулыч, может, я действительно спятил, но кожей чувствую: детишки Царя и Кота явно при делах. Да, знаю я всего ничего, и все-таки чует мое сердце… Акулыч, помоги!..

Мент отвечает сопением и воркотней, но, в конце концов, сдается. А я, с полчаса послонявшись среди беспечной толпы, сажусь за руль «копейки» и двигаю домой.

Проезжая по мосту, справа от себя, на озаренном желтыми фонарями тротуаре вижу кучу малу. Поначалу намереваюсь проехать мимо, но дурацкая любознательность заставляет притормозить и вглядеться. Так и есть: человека бьют. Прямо под фонарем, никого не боятся, ублюдки. Подаю «копейку» к обочине, вымахиваю из машины, несусь к дергающейся группке и ору благим матом первое, что вбегает в башку:

– Стоять! Бояться!

На миг они замирают, превратившись в нелепые статуи, изображающие современных отморозков, и я успеваю врезать по первой попавшейся морде лица. Не заботясь о том, стоит еще пацан или уже валяется, разворачиваюсь ко второму, вбиваю кулак снизу в его челюсть, и слышу, как клацают зубы. Деваха принимается верещать и вцепляется в меня мертвой хваткой. Вообще-то с дамами я не дерусь, романтик, но не до такой же степени! Не без усилий отрываю ее клешни от себя и толчком отправляю барышню на землю, где она как-то сразу успокаивается.