Война и мир Ивана Грозного - Александр Тюрин

Если учесть нежные чувства («недомостроевские», по выражению Соловьева), который испытывал Иван по отношению к Анастасии на протяжении всего их брака, то это был союз по любви. А для княжеской верхушки женитьба Ивана на нетитулованной Анастасии Захарьиной была символом неблагоприятных перемен, царь тем самым «изтеснил» знать.

3 февраля 1547 состоялась царская свадьба. А потом потянулась цепочка техногенных катастроф, в которой нельзя не усмотреть руку опытного режиссера.

12 апреля вспыхивает сильный пожар в Москве.

20-го числа случается еще один масштабный пожар.

3 июня падает большой колокол-благовестник.

21 июня произошел новый пожар, который нанес катастрофические разрушения городу. При сильном ветре загорелась – или была подожжена – церковь Воздвижения на Арбате. На факт поджога указывает и то, что этот пожар начался в «10 час дни» (12.30), также как и пожар 20 апреля.

Китай-город сгорел. Выгорели все постройки вплоть до Москвы-реки у Семчинского сельца. Затем пожар охватил Кремль, загорелся Успенский собор, крыши теремов на царском дворе, казенный двор, Благовещенский собор, хлебные житницы, Оружейная палата, Постельная палата, где находилась казна, двор митрополита. В церквях из-за пожара погибло все имущество, которое хранили там люди с начала боярских усобиц. Всего выгорело 25 тысяч дворов, от огня погибло 2700 человек (по некоторым данным 3700). Более 80 тысяч (!) москвичей лишилось крова.

«Правдоискатель» Курбский не долго размышляет о загадочных обстоятельствах пожара: «Но когда стал он (Иван IV) превосходить меру в бесчисленных своих преступлениях, то господь, смиряя его свирепость, послал на великий город Москву громадный пожар». А следом за «очевидным божьим гневом», по мнению Курбского, последовало «всенародное возмущение». Ну, если верить всему тому, что написано первым российским беллетристом про детство и юность Ивана IV, то на Москву мог бы упасть и небосвод…

Можно представить себе психическое состояние уцелевших москвичей, готовых поверить любому слуху. Информационная зараза не заставила себя долго ждать. Распространившиеся слухи обвинили в пожаре родственников царя – Глинских. За этими обвинениями явно стояли противники Глинских, которых надо искать в первую очередь среди Шуйских и их соратников.

23 июня, во время посещения царем и боярами митрополита Макария в Новинском монастыре, ряд бояр (князь Федор Скопин-Шуйский, князь Юрий Темкин, Иван Петрович Челяднин-Федоров, Григорий Юрьевич Захарьин, Федор Нагой), а также благовещенский священник Федор Бармин стали на просвещенный европейский манер обвинять в пожаре злых волховательниц, ведьм. (Чувствуются плоды учености из Германии туманной – труд профессоров Шпренгера и Инститориса «Молот ведьм»). Эти бояре и протопоп Федор оказались в составе комиссии, которой надлежало произвести расследование причин пожара.

Следователи-бояре подошли к делу сознательно и не стали тратить время зря, на скучную розыскную работу. 26-го июня они «приехали к Пречистой к соборной на площадь» и незатейливо спросили толпу: «хто зажигал Москву». Заранее подученная толпа с готовностью закричала: «княгиня Анна Глинская з своими детми и с людми влховала», она, дескать «сорокой летала да зажигала».[13]

Затем московская чернь (как и во все времена легко поддающаяся самым нелепым слухам) растерзала князя Юрия Глинского. По одним сведениям это произошло в церкви Пречистой богородицы, по другим князь Юрий находился вместе с боярами на площади, не догадываясь о той участи, которую ему готовят оппоненты. Вслед за князем Юрием было убито и множество других людей – тех, кого приняли за сторонников и слуг Глинских.

Через два дня после линчевания Юрия Глинской толпа пришли в село Воробьево, к царскому дворцу, и потребовала, чтобы государь выдал им на расправу свою бабушку, княгиню Анну Глинскую и сына ее, князя Михаила, которые, по мнению гостей, прятались в царских покоях. Вместе с ними пришел и городской палач, очевидно готовый немедля сделать свою работу.

Фактически произошло слегка закамуфлированное покушении на членов царского дома, что не укрылось от проницательных современников. Летописец называет имена организаторов «народного возмущения» – всё тех же бояр, что были задействованы в сыске, и благовещенского протопопа Бармина. Наверное, не все организаторы бунта пытались поставить под удар самого великого князя – зачем это Захарьину, родственнику царицы? Однако среди них, наверняка, находились люди, которые могли иметь далеко идущий план действий, направленный на уничтожение царя и его семьи в атмосфере «управляемого хаоса», так сказать, под шумок. К ним могли относиться и Федор Скопин-Шуйский, и князь Юрий Темкин, и Иван Федоров-Челяднин – люди, близкие клану Шуйских.

Очевидно, что, покажи Иван слабость, то буйство толпы было бы направлено непосредственно на него. Но молодой царь, проявив самообладание, поступил единственно правильным образом – приказал схватить главарей толпы. Никаких массовых расправ не было. «Князь же великий… узрев множество людей, удивися и ужасеся, и обыскав, (по чьему) повелению приидоша (они), и не учини им в том опалы, и положи ту опалу на повелевших кликати», остальные же могли беспрепятственно вернуться в Москву.

По мнению И. Я. Фроянова, срежиссированное бедствие 1547 снова подняло наверх олигархическую группировку, связанную с Шуйскими. К ней относился и поп Сильвестр. Благовещенский протопоп Федор Бармин, отличившийся в борьбе с ведьмами а-ля инквизиция, служил в одном соборе вместе с Сильвестром.

Не смотря на то, что буйство толпы было направлено одной боярской группировкой против другой, в целом накал возмущения показывал недовольство московского люда боярским правлением. Надо учесть, что, в отличие от Новгорода, московское простонародье от самого основания московского княжества никогда не выступало против властей. И то, что теперь она оказалась столь легка на подъем, указывало на необходимость перемен.

Для молодого царя настал момент истины, выбора пути для себя и для всей страны. Или идти проторенной дорогой, оставляя страну во власти бояр, или быстро преступить к реформам.

Предоставим слово самому Ивану Васильевичу: «Нельзя ни описать, ни языком человеческим пересказать всего того, что я сделал дурного по грехам молодости моей. Прежде всего смирил меня бог, отнял у меня отца, а у вас пастыря и заступника; бояре и вельможи, показывая вид, что мне доброхотствуют, а на самом деле доискиваясь самовластия, в помрачении ума своего дерзнули схватить и умертвить братьев отца моего (имеются в виду князья Юрий и Андрей). По смерти матери моей бояре самовластно владели царством; по моим грехам, сиротству и молодости много людей погибло в междоусобной брани».

По мнению Ивана, дурное в стране, в том числе и боярская смута, происходила по грехам его молодости – но не будем воспринимать это буквально. Нормальный православный человек в XVI веке мыслил свое существование в некоем моральном космосе, где всё, что с ним случалось, рассматривались, как реакция Господа Бога на его мысли и поступки. И если Курбский взваливает всю вину за все дурное, происходившее в стране, на своего политического противника, это только показывает, насколько уже «объевропеился» наш первый диссидент, насколько приемчики западной пропаганды для него ближе, чем традиционное православное мироощущение.

Судьбе было угодно, чтобы Иван столь рано столкнулся с привычками и нравами родовой аристократии. На его глазах проявляется «самовластье» бояр, которые, не медля, пользуются ослаблением верховной власти для достижения целей, которые они считают моральными и правильными – личного обогащения, усиления своих кланов и, как у Шуйских, приближения к царскому венцу.

Люди с мышлением криминальных авторитетов спокойно ввергали страну в феодальную усобицу. Да простят меня пуристы, но мне эти князья напоминают лидеров организованных преступных группирок, и мышление у них по «по понятиям», а не по закону. Недаром некоторые исследователи видят в современной организованном криминалитете атавизмы феодальных отношений.

Ни один из княжеский кланов не был даже способен представить интересы всего аристократического сословия, так что организацией сословного представительства будет вскоре заниматься верховная власть.

Князья суздальские, ростовские, ярославские, смоленские, белевские боролись только за себя и не встречали никакого сочувствия со стороны населения своих «малых родин». Аристократия уже не представляли интересы земель, из которых они произошли. За Шуйских не вставали суздальцы и нижегородцы, кровно заинтересовано в крепком едином государстве. Еще меньше поддержки в народе имели Глинские и Бельские, кланы литовского происхождения.