Левицкий - Нина Молева

1755 год застает Козлова все еще в Царском Селе, откуда, судя по поденной росписи, он не смог отлучиться ни на один день. Козлов получает к этому времени значительный по сравнению с другими живописцами оклад — восемь рублей в месяц, что не мешает Канцелярии от строений тщательнейшим образом проверять каждый проработанный день и даже «полудень», чтобы в случае необходимости произвести вычеты. Козлов за все это время «не болел и от работы не отлучался». Его просьба об освобождении из Царского Села — все остальные живописцы уже отпущены — остается неудовлетворенной. Единственное исключение делается по просьбе Д. Валериани, которому Козлов нужен в числе других художников для написания декораций к новой оперной постановке «Александр Македонский» — ею отмечался день восшествия Елизаветы Петровны на престол.

Декорации написаны, премьера прошла, и снова Козлов день за днем проводит на царскосельских работах. Предлагаемые историками искусства версии, что был он при этом учеником А. Перезинотти или и вовсе вместе с Левицким учеником Д. Валериани, одинаково противоречат фактам. Работать под руководством каждого из этих мастеров меньше всего значило быть его учеником. К тому же каждая работа имела своего руководителя, которые бесконечно менялись для художников-исполнителей. К концу 1750-х годов Козлова хорошо знают и все ведущие архитекторы и все живописные мастера. Вслед за А. Перезинотти и Д. Валериани его вызывает Растрелли для живописных работ «при деревянном Зимнем дворце» в октябре 1757 года, до с 17 ноября до 1 января Козлов снова в распоряжении Д. Валериани для писания новых декораций, и так продолжается все время.

Казалось бы, неразличимый в бесконечных списках художников, которых постоянно использовала Канцелярия, не отмеченный ни одним академическим званием, ни успехом на выставке, который привлек внимание к Левицкому, Козлов тем не менее сразу получает приглашение в Академию художеств. В год, когда Левицкий работает над триумфальными воротами, Козлов зачисляется в академический штат адъюнктом, иначе — преподавателем живописи исторической. Еще не разделенный по жанрам живописный класс знал только две специальности — живопись портретную, которую вели Головачевский, Саблуков и Рокотов, и живопись историческую, на преподавание которой и был приглашен Козлов.

В каком бы калейдоскопе ни сменялись приглашавшиеся из Франции профессора этой специальности, практически ведет живопись историческую один Козлов. К тому же 1762 году относится единственная из сохранившихся его масляных работ — картина «Отречение апостола Петра». Среди позднейших очень немногочисленных произведений мастера есть все те виды живописи, которыми так свободно владел вчерашний рядовой художник Канцелярии от строений: акварельный эскиз плафона, выполненная в смешанной графической технике композиция «Христианин, отказывающийся от поклонения статуе Аполлона», рисунок для гравюры, представляющий Екатерину II на коне в виде Минервы, наконец, блестящая по мастерству и непринужденности натурная зарисовка детей художника.

В 1765 году с введением нового устава Академии художеств Козлов вместо звания адъюнкта получает звание академика живописи исторической. С ним заключается контракт на преподавание, чрезвычайно интересный по обстоятельности описания всех прав и обязанностей академического преподавателя. «1765 году августа 26-го дня я нижеподписавшийся обязался с императорской Академией художеств сим контрактом от вышеписанного августа 6-го числа на один год в том, чтоб четыре дни в неделю, а именно: понедельник, вторник, четверг и пятницу по утру с девяти до одиннадцати часов пред полуднем быть в академических классах для поправления в рисунках, колерах и композиции с изъяснением всего, что к знанию художника нужно; по полудни же в помянутые дни от четырех до шести часов то же делать в классах рисования с гипсов и натуры. Если же по каковому случаю Академия заблагорассудит, то мне становить гипс и модель в натурном классе — а как нужно смотреть в обучении рисования воспитанников за определенными мастерами в воспитательном училище, то в пятницу поутру вместо академических классов в Академии, так и в воспитательном училище без ведома профессорского во всем точно их правилам и предписанию с крайним усердием и ревностью в силу данного мне предписания; середа суббота воскресенье и все свободные от классов дни дозволить мне для моего упражнения…».

Испытательный срок оказывается для Козлова настолько удачным, что спустя год он производится в адъюнкт-профессоры живописного художества. В этом академическом ранге и напишет его вместе с женой Левицкий, получивший за портреты Козловых в 1769 году звание назначенного.

Козлову еще предстоит стать и старшим профессором живописи исторической — в 1776 году вместо рано умершего А. П. Лосенко, и адъюнкт-ректором по живописи — в 1779 году, но в момент работы Левицкого над его портретом он еще не в состоянии оказать портретисту существенной поддержки в академических стенах. Скорее, другое. Обращение к портрету именно Козлова в качестве испытательной работы могло свидетельствовать не столько о хороших отношениях, соединивших обоих художников, сколько о том, что портретист оказался связанным с новым руководством Академией художеств, которое со всей определенностью перехватывает бразды правления.

Внешне все выглядело вполне благополучно. Академия крепла, расширялась, утверждала новые специальности. Изменения происходили и в преподавательском составе. Он пополнялся новыми художниками. Некоторые из педагогов первых лет уступали места новым, то ли не справившись с возраставшими требованиями, то ли находя более интересное применение своим творческим возможностям. Но это всего лишь первое впечатление, которое, впрочем, очень настойчиво стремится сохранить и внушить окружающим президент. В действительности все определялось двумя понятиями: шуваловская Академия — Академия Бецкого.

1758 год. Архитектором во вновь образованную Академию назначается А. Ф. Кокоринов. Какую роль сыграла в этом высокая одаренность зодчего? Во всяком случае, на помощь ей приходит деятельная поддержка И. И. Шувалова. После первых уроков архитектуры у отца Кокоринов в 1742 году принимается на службу в Московское дворцовое ведомство «архитектурии учеником». Он остается в этом положении десять лет, пока не обращает на себя внимания Шувалова, приехавшего в 1752 году в Москву. Увлечение Шувалова тридцатидвухлетним архитектором настолько велико, что фаворит императрицы тут же поручает ему проект своего нового петербургского дома — дом должен быть подстать царскому избраннику! — и получает разрешение на отправку Кокоринова в пенсионерскую поездку за границу.

То, что первая же идея дома понравилась Шувалову, оказалось роковым для зодчего. Шувалов торопится со строительством своего дворца — все остальное может подождать. С весны 1753 года до октября 1754-го Кокоринов целиком поглощен этой спешной работой. Новоселье, отмеченное специально сочиненной одой М. В. Ломоносова «Мы радость от небес, щедроты благодать, приемлем чрез тебя, Россиян верных мать», не говорило об окончании стройки. Отделочные работы продолжались и в 1756 году, а когда почти сто лет спустя здание было подвергнуто капитальному ремонту, выяснилось, что за спешкой архитектор не успел подвести под него фундамент.

Именно в эти годы упорно и безуспешно пытается залучить к себе Кокоринова Кирилл Разумовский, обращаясь за помощью к самому канцлеру М. И. Воронцову «исходатайствовать гезеля Кокоринова, который в руках теперь у Ивана Антоновича [Черкасова, кабинет-секретаря императрицы]». «Всемерно хотел бы иметь, — пишет он, — гезеля Кокорина, которого Иван Антонович держит в мнимом проекте будто он его в Италию послать доучиваться имеет высочайшее позволение… тому уже пять лет, я чаю, как он Кокорина сим вояжем обнадежил, только уж и сам Кокорин привык верить, что сему не бывать».

Известность Кокоринова и доверие к нему Шувалова определяют назначение унтер-архитектора (ранг, полученный зодчим в 1745 году) архитектором Академии художеств, а в дальнейшем редкие организаторские способности обеспечивают ему фактическое руководство Академией. Это положение было поддержано женитьбой Кокоринова на богачке Демидовой. С 1765 года Кокоринов единолично ведет работы по строительству нового здания Академии, утверждается профессором архитектуры. В 1767 году он уже адъюнкт-ректор, а в 1768 году — ректор Академии. Портрет кисти Левицкого, занявший почетное место в зале заседаний академического Совета, завершал апофеоз архитектора, но, как оказалось, и его жизнь. В 1772 году Кокоринов повесился на чердаке только что законченного им здания Академии трех знатнейших художеств. Архитектору было сорок шесть лет.

Психический сдвиг, минутное помутнение сознания или вообще ни на чем не основанные сплетни, как на том настаивают некоторые историки искусства, — самоубийство всегда тревожный сигнал какого-то неблагополучия, так надо ли его допускать в ранние и удачнейшие годы Академии? В конце концов, академические документы, подобно церковным записям, называют причиной смерти «водяную болезнь». Но совершенно также самоубийство всегда слишком поражает воображение окружающих, чтобы остаться незамеченным или забытым. Болезнь — но ведь всякий намек на самоубийство лишал ректора Академии, человека слишком высокого чиновничьего ранга, похорон по церковному обряду. Такого скандала надо было любой ценой избежать.