Смерть на фуникулере - Тони Бранто

– Вы живёте отдельно?

– Да, у меня небольшой коттедж на севере Девона. Дом моей сестры на южном побережье.

– Как часто вы с ней виделись?

– Раз в месяц или два я приезжала погостить. Иногда реже. Порой Тамара навещала меня, но это случалось ещё реже…

– Мисс Нортон, вы могли бы рассказать немного о каждом члене семьи? – обратился к ней Карлсен.

Девушка кивнула и задумалась. Сделав глубокий вздох, сказала:

– Мне кажется, что в действительности я ничего не знаю об этих людях. Раньше полагала, что знаю. Поэтому я, наверное, должна рассказать вам о том, какими они мне виделись раньше.

– Это нам подойдёт, – заверил Карлсен.

– Ну, если так… Что ж. Коннор, старший сын, очень мягкий, очень добрый человек. Был отличником в школе, хорошо разбирается во всякой технике. Он, мне кажется, больше других был привязан к Тамаре… То есть, по крайней мере… У меня есть много фотографий племянников, Тамара присылала мне копии. На снимках Коннор часто рядом с матерью, и всегда на его лице счастливая улыбка. Я не сомневалась в том, что Коннор обожал Тамару.

Эмили сделала паузу.

– А в этой поездке я впервые услышала, что Коннор… ну… что он может быть грубым… Знаю, со стороны это звучит странно. Вы думаете, парню уже двадцать, разумеется, он может быть и грубым. Но вы не знали Коннора, а я знала его всю жизнь. Грубость и Коннор – полярные вещи, вот что я пытаюсь сказать.

– Вы испытали шок, я полагаю, – изобразил сочувствие Карлсен.

– Да, именно. И когда на корабле они с Тамарой о чём-то беседовали, он вдруг как вспылит, как взорвётся и как начнёт отчитывать её за то, что она лезет не в своё дело. Клянусь, я так испугалась! Ведь это был Коннор, понимаете, а не кто-то ещё! Я раньше и предположить не могла, что этот солнечный мальчик, мой любимый Коннор, может кричать, может быть жёстким, да ещё настолько.

– Вы знаете, что конкретно его так завело?

– О нет, я никогда не подслушиваю.

– Конечно, нет.

– Потом я долго анализировала, думала. Не могла не думать об этом, понимаете?

– Разумеется.

– И у меня сложилось впечатление, что это был не первый… ну, то есть далеко не первый случай такого поведения со стороны Коннора. Он кричал на Тамару, но не испытывал той неловкости, которую испытываешь, когда вдруг срываешься на любимого тобой человека.

– Понимаю, о чём вы, – произнёс Карлсен.

– И вот тогда я решила: наверное, Коннор вовсе не такой… или уже не такой, каким я его знала. Да… определённо…

Она повернулась к окну и некоторое время разглядывала сугробы снега. Карлсен не торопил её.

Затем она сказала:

– Иногда смотришь на ребёнка и думаешь, что знаешь, кто из него вырастет. Кажется, это ведь так очевидно. Понимаете, я всегда воспринимала Коннора как младшего брата. У нас разница всего в восемь лет, и раньше мы часто проводили время вместе. Мы придумывали игры, плавали в море, играли в сражения. Я полагаю, что хорошо его знала тогда.

Эмили Нортон слегка нахмурилась.

– Вот с Леонардом такого уже не было. Не знаю… Разница в возрасте с ним тоже не такая уж большая – двенадцать лет, но тут, скорее, дело не в этом, а в самом Леонарде. Он довольно замкнутый, и, пожалуй, всегда таким был. Очень увлекающаяся натура. Очень талантлив. С детства писал стихи, рассказы, рисовал картины. Полная противоположность Коннору. Коннор больше человек науки. У Леонарда душа художника. Неусидчивый, неорганизованный, вспыльчивый, забывчивый, недисциплинированный, капризный. Да, пожалуй, художник – то слово, которым бы я описала Леонарда.

Её нос пару раз шмыгнул.

– Мне случалось наблюдать, как Леонард грубо отвечал Тамаре. Я часто списывала это на возраст. Но в этой поездке, находясь с ними со всеми почти круглые сутки, я обнаружила для себя… как бы лучше выразиться… новую стадию в отношении Леонарда к матери. Леонард перестал с ней разговаривать. Он будто прошёл фазу грубых ответов Тамаре – ту, в которой сейчас пребывает его старший брат, и теперь он словно отрицает сам факт наличия матери. Вы меня понимаете?

Карлсен кивнул. В его взгляде промелькнула тревога.

Он вспомнил в тот момент собственную мать, которую не видел с девятилетнего возраста, и стал прикидывать причину, по которой стал бы игнорировать её напрочь.

Мисс Нортон продолжила:

– Леонард – очень сложный и запутанный человек для меня. О чём он думает, где витает… Кто он? Я не знаю…

Она покачала головой в раздумье, после чего повторила более уверенно:

– Нет, я не знаю, кто он.

– Понятно. А младшая мисс Робинсон?

– Мэри…

Эмили тяжело вздохнула.

– Мэри удочерили, когда ей было года четыре, кажется. Что ж… Это был замечательный ребёнок. Тихий, некапризный, к моменту, как она появилась в их доме, она уже умела читать и писать. Все думали, вундеркинд. Она всем нравилась. Ну или почти всем. Не могу сказать точно, что к ней испытывал Леонард. Коннор, тот помогал родителям: он мог погулять с Мэри или же отвести её в школу, делал с ней уроки… В общем, всячески проявлял инициативу.

– Быть может, Леонард ревновал к Мэри? – предположил Карлсен.

– Если и так, его невозможно было понять, – Эмили пожала плечами. – Мэри как-то быстро повзрослела. Знаете, она выросла и стала в определённом смысле напоминать Леонарда. То есть стала себе на уме. С виду она может показаться скромной. Но в этой поездке она открылась для меня с совершенно иной стороны…

– Вы говорите про её ссору с миссис Робинсон тем утром?

– О, это был сущий кошмар! Я поднялась в свой номер – он был рядом с номером Тамары – и услышала, как Мэри в припадке злости кричит на собственную мать. Клянусь, я думала, у Тамары разорвётся сердце! Что случилось с Мэри, гадала я? У меня всё внутри кипело. Я думала, что зайду туда и ударю. Понимаете? Ударю свою племянницу! Не было сил это терпеть!

Мисс Нортон сжала кулаки. Затем достала платок и высморкалась.

– Но я сдержалась. Я знала, что могла только усугубить всё своей выходкой, и пошла к себе в комнату. За стеной ещё какое-то время раздавались крики. Потом всё вроде бы поуспокоилось, голоса их стали тише, я начала приходить в себя и стала паковать вещи в чемодан, но через какое-то время всё началось заново. Господи, как кричала Мэри! Должно быть, это слышал весь отель! Клянусь, у меня в тот момент горели уши. Мне было так стыдно… да, именно