Исповедь молодой девушки (сборник) - Жорж Санд

Лоран, бледный, ожесточенный, то язвил, то впадал в бешенство; волосы его растрепались, рубашка была разорвана, лоб в крови, на него так страшно было смотреть, так страшно было слушать его, что любовь Терезы уступила место отвращению. В этот момент она была в таком отчаянии, что даже нисколько не испугалась. Немая и недвижимая, сидела она в кресле, слушала поток его святотатственных речей и, понимая, что этот безумец способен убить ее, с ледяным презрением и полным равнодушием ждала, пока его приступ бешенства пойдет на убыль.

Лоран замолчал; у него не осталось сил говорить. Тогда она встала и вышла, не сказав ему ни слова и даже не взглянув на него.

VII

Лоран был лучше, чем можно было судить по его словам: он совсем не думал того, что наговорил Терезе в ту мучительную ночь. Он думал это, только пока говорил, или, вернее, говорил бессознательно. Когда он проснулся, он уже ничего не помнил, и если бы ему повторили его речи, он стал бы все отрицать.

Но в его словах была доля правды, и она заключалась в том, что в те дни он устал от возвышенной любви и всем своим существом стремился к пагубному опьянению прошлого. Это было возмездием за то, что, вступая в жизнь, он пошел по ложному пути, возмездие, конечно, очень жестокое, и понятно, почему он так пылко на него сетовал, – ведь он не обдумывал заранее своих поступков и когда, смеясь, бросился в пропасть, верил, что сумеет выбраться из нее, если захочет. Но любовь подчиняется законам, которые, как и общественный кодекс, основываются на грозном правиле: незнание законов не может служить оправданием! Если ребенок бросится в когти пантеры, намереваясь погладить ее, пантеру не тронет его невинность, она растерзает ребенка, потому что не от нее зависит пощадить его. Так же и яд, и молния, и порок – все это слепые исполнители рокового закона, который человек должен знать или испытать на себе.

На следующее утро после этого приступа у Лорана осталось только сознание того, что произошло решительное объяснение с Терезой; он смутно помнил, что она подчинилась судьбе.

«Быть может, все к лучшему», – подумал он, увидя ее такой же невозмутимой, какой он ее оставил.

Однако его испугала ее бледность.

– Ничего, – спокойно сказала она, – меня только очень утомляет простуда, но это всего лишь простуда. Она пройдет.

– Ну так как же, Тереза, какими теперь будут наши отношения? Вы подумали? Решать-то ведь вам. Должны ли мы расстаться врагами или останемся вместе, но лишь как друзья, какими были прежде?

– Я не враг вам, – ответила она, – останемся друзьями. Живите здесь, если вам тут нравится. Я закончу работу и через две недели возвращусь во Францию.

– А не переехать ли мне на другую квартиру на эти две недели? Вы не боитесь, что начнутся разговоры?

– Делайте как знаете. У нас не смежные комнаты; только гостиная общая: мне она совсем не нужна, я уступаю ее вам.

– Нет, пусть она будет вашей. Вы не услышите, как я буду приходить и уходить, ноги моей там не будет, если вы запретите мне входить туда.

– Я ничего вам не запрещаю, – ответила Тереза, – только не вздумайте хоть на секунду поверить, что ваша любовница может простить вас. Что же касается вашего друга Терезы, то, хоть она и разочаровалась во многом, она выше этого и надеется еще быть вам полезной. Вы всегда можете рассчитывать на нее, когда вам понадобится дружеское участие.

Она протянула ему руку и ушла работать.

Лоран не понял ее. Такое умение владеть собой было необъяснимо для него, ему было чуждо пассивное мужество и безмолвная решимость. Он подумал, что она рассчитывает снова подчинить его своей воле и, оставаясь ему другом, вернуть его любовь. Он обещал себе быть неуязвимым, не поддаваться слабости и для большей уверенности в себе решил найти какого-нибудь свидетеля происшедшего между ними разрыва. Он пошел к Палмеру, рассказал ему историю своей несчастливой любви и добавил:

– Мой милый друг, если вы любите Терезу, – а я этому верю, – заставьте ее полюбить вас. Я не могу ревновать к вам, даже наоборот. Я причинил ей много горя, а вы будете относиться к ней прекрасно, я в этом уверен, и вы избавите меня от угрызений совести, которыми я не хотел бы мучиться.

Лорана удивило молчание Палмера.

– Разве я вас обидел? Я вовсе не хотел этого. Я отношусь к вам дружески, уважаю вас и даже, если хотите, чувствую к вам почтение. Если вам не нравится мое поведение во всей этой истории, скажите мне это – так будет лучше, чем всем своим видом выражать равнодушие или презрение.

– Мне не безразличны ни горести Терезы, ни ваши огорчения, – ответил Палмер. – Я только избавляю вас от запоздалых советов или упреков. Я думал, что вы созданы друг для друга, теперь я убедился, что самое большое благо и единственное, которое вы можете дать друг другу, – это расстаться. Что до моих личных чувств к Терезе, то я не признаю за вами права расспрашивать меня о них, и после того, что вы мне сказали, вы не имеете права высказывать при мне, а тем более при ней, какие-либо предположения о тех чувствах, которые я, по-вашему, мог бы ей внушить.

– Это справедливо, – развязно отозвался Лоран, – и я очень хорошо понимаю, что вы хотите сказать. Я вижу, что ныне буду здесь лишним, и лучше мне удалиться, чтобы никому не мешать.

Он в самом деле уехал, холодно простившись с Терезой, и сразу же направился во Флоренцию, собираясь погрузиться в светскую жизнь или в работу, смотря по тому, как повелит ему его прихоть. Он с невыразимым наслаждением говорил себе:

«Я стану делать все, что мне вздумается, и никто не будет из-за этого страдать или тревожиться. Для людей вроде меня, не очень злых, это худшая из пыток, если волею рока им приходится смотреть на свою собственную жертву. Ну, а теперь я свободен, и если я буду делать зло, оно падет только на мою голову!»

Конечно, Тереза напрасно скрыла, сколь глубока была нанесенная им рана. Она была слишком терпелива и горда. Раз уж она начала лечить этого безнадежного больного, ей не следовало отступать перед сильными средствами и жестокими операциями. Надо было обильно пустить кровь этому обезумевшему сердцу, осыпать его упреками, ответить бранью на брань и заплатить болью за боль. Увидя все зло, которое он причинил, Лоран, быть может, строже отнесся бы к самому себе. Быть может, стыд и раскаяние спасли бы его душу от этого преступления и не позволили бы ему хладнокровно убить любовь в своем сердце.

Но после трех месяцев напрасных усилий у Терезы пропала охота бороться. Разве была она обязана жертвовать собой ради человека, которого никогда не хотела поработить, который вторгся в ее сердце, несмотря на боль и грустные предчувствия, который не отставал от нее, как покинутый ребенок, крича: «Возьми меня с собой, не прогоняй меня, или я умру здесь, на краю дороги»?..

И этот ребенок проклинал ее за то, что она уступила его мольбам и слезам. Он обвинял ее в том, что она, воспользовавшись его слабостью, отняла у него наслаждение свободой. Он уходил от нее, дыша полной грудью, и повторял: «Наконец-то, наконец-то!»

«Если он неизлечим, – подумала она, – тогда зачем его мучить? Разве я не вижу, что тут ничего не поделать? Разве он не сказал мне и – увы! – разве почти не доказал, что я задушу его гений, стремясь погасить его лихорадочный огонь? Когда я думала, что воспитала в нем отвращение к излишествам, разве не возникла у него еще большая жажда их? Когда я сказала ему: «Появляйся в свете», он испугался моей ревности и бросился в тайный грубый разврат; он вернулся пьяный, в разорванной одежде, с окровавленным лицом!»

В день отъезда Лорана Палмер сказал Терезе:

– Послушайте, друг мой, что вы намерены делать? Не поехать ли мне за ним?

– Нет, конечно, – ответила она.

– Быть может, я привез бы его обратно!

– Я была бы огорчена.

– Значит, вы его больше не любите?

– Нет, совсем не люблю.

Они помолчали; потом Палмер задумчиво продолжал:

– Тереза, я должен сообщить вам очень важную новость. Я не решаюсь, потому что боюсь причинить вам еще одно сильное волнение, а вы не расположены…

– Простите, друг мой. Мне страшно тяжело, но я совершенно спокойна и готова ко всему.

– Так вот, Тереза, знайте, что вы свободны: графа больше нет в живых.

– Я это знала, – ответила Тереза. – Уже неделя, как я это знаю.

– И вы не сказали об этом Лорану?

– Нет.

– Почему?

– Потому что кто знает, как он на это реагировал бы? Вы же видели, как все неожиданное будоражит и волнует его. Одно из двух: или он вообразил бы, что, сообщая ему о своем новом положении, я хочу выйти за него замуж, и ужас перед нерасторжимой связью со мной обострил бы его враждебное чувство, или он сам вдруг, повинуясь одному из порывов преданности, которые охватывают его и продолжаются ровно четверть часа, чтобы уступить место глубокому отчаянию или беспричинному гневу, решил бы, что мы должны пожениться. Несчастный и так уже достаточно виноват передо мной; незачем было бросать новую приманку его фантазии и давать ему новый повод нарушить свои клятвы.