Нежная добыча - Пол Боулз

— Питер, с тобой все хорошо?

— Да, сэр.

— Дома ничего не стряслось?

— Нет, что вы, сэр.

— Хорошо.

— Да, сэр.

Он вернулся к работе. Но его выдало лицо. Казалось, он не только в прескверном расположении духа; сейчас, при ярком солнечном свете, он выглядел просто больным. Впрочем, это не моя забота, если не хочет признаваться.

Когда тяжкая жара дошла до непереносимой для меня отметки, я встал с кресла и по ступенькам, вырубленным в утесе, спустился к воде. Внизу есть ровная площадка с доской для ныряния — глубины тут хватает. С обеих ее сторон скалы далеко выдаются в море, и волны, пенясь, разбиваются о них, зато прямо у площадки стена уходит вниз вертикально, и волны просто плещутся под доской. Это крохотный амфитеатр, из дома ни увидеть, ни услышать здесь ничего нельзя. Тут я тоже люблю загорать, и когда вылезаю из воды, нередко стягиваю плавки и лежу на доске голышом. Я все время потешаюсь над Рэки, потому что он стесняется делать так же. Иногда, правда, сдается, но лишь после долгих уговоров. Я распластался на солнце в чем мать родила, когда незнакомый голос сказал прямо у меня над ухом:

— Мистер Нортон?

Я подскочил как ужаленный, чуть не свалившись в воду, и сразу сел, пытаясь дотянуться, хотя и без успеха, до своих плавок, валявшихся на камне возле самых ног немолодого мулата, на вид приличного. На нем был белый парусиновый костюм, рубашка со стоячим воротничком и черный галстук, а во взгляде мне почудился даже какой-то ужас.

Я тут же разозлился — кто это посмел так бесцеремонно ко мне явиться. Однако я поднялся, взял плавки и невозмутимо натянул, не сказав ничего осмысленного, кроме:

— Я не слышал, как вы спустились.

— Поговорим наверху? — предложил визитер. Он двинулся первым, а у меня зародилось подозрение, что он явился по очень неприятному делу. На террасе мы оба сели, и он предложил мне американскую сигарету, но я отказался.

— Изумительное место, — сказал он, бросив взгляд на море, затем на кончик своей сигареты, которая разгорелась не до конца. Он несколько раз пыхнул.

— Да, — только и сказал я, предоставив ему самому вести разговор — что он и сделал.

— Я констебль здешнего прихода. Из полиции, говоря попросту. — И, увидев мое лицо: — Это дружеский визит. Но его следует рассматривать как предостережение, мистер Нортон. Дело очень серьезное. Если к вам по этому поводу придет кто-то еще, у вас будут неприятности, большие неприятности. Вот почему я хотел повидать вас наедине и лично предостеречь. Вы же понимаете.

Я не мог поверить своим ушам. Наконец я слабо произнес:

— Но о чем?

— Это неофициальный визит. Не нужно так расстраиваться. Я решился на этот разговор с вами лишь потому, что хочу избавить вас от серьезных неприятностей.

— Но я уже расстроен! — воскликнул я, вновь обретя голос. — Как я могу не расстраиваться, если я даже не понимаю, о чем вы!

Он придвинул свой стул ближе и заговорил совсем тихо:

— Я нарочно дождался, когда молодого человека не будет дома, чтобы мы смогли поговорить с глазу на глаз. Речь пойдет как раз о нем, видите ли.

Почему-то меня это не удивило. Я кивнул.

— Я буду очень краток. Здешний народ — простые селяне. Они легко заводятся. Сейчас везде только и говорят, что о молодом человеке, который живет здесь с вами. Это ваш сын, я слышал. — В его интонации проскользнул скепсис.

— Разумеется, он мой сын.

Его лицо не изменилось, но в голосе прорвалось негодование.

— Кем бы он ни был, он дурной молодой человек.

— О чем вы? — вскричал я, но он пылко меня оборвал:

— Может, и сын, а может, и нет. Мне все равно. Это меня не касается. Но он порочен, насквозь порочен. Здесь у нас такого не принято, сэр. Народ в Апельсиновой Аллее и в бухте Сент-Ив очень сердится. А вы не знаете, на что способны эти люди, если их вывести из себя.

Я решил, что теперь мой черед перебивать.

— Объясните, пожалуйста, почему вы утверждаете, что мой сын порочен. Что он натворил?

Должно быть, настойчивость в моем голосе проняла визитера, и лицо его немного смягчилось. Он подался ближе и заговорил почти шепотом:

— Он не знает стыда. Делает что заблагорассудится со всеми мальчишками подряд, да и с мужчинами тоже, и каждому дает шиллинг, чтобы держали язык за зубами. Но разговоры идут. Еще б не шли. Мужчины все на двадцать миль вверх и вниз по берегу, уже в курсе. Да и женщины тоже знают. — Повисла пауза.

Последние несколько секунд меня так и подмывало вскочить — я хотел поскорее уйти к себе, остаться одному, отделаться от этого возмущенного театрального шепота. По-моему, я промямлил «приятного дня» или, может, «спасибо» и, развернувшись, зашагал к дому. Но он не отставал, по-прежнему шепча, как рьяный заговорщик:

— Держите его дома, мистер Нортон. Или отошлите в школу, если это ваш сын. Только пусть не суется в поселки. Для его же блага.

Я пожал ему руку, пошел к себе и сразу лег. Из комнаты я слышал, как хлопнула дверца машины, слышал, как он уехал. Я мучительно бился над первой фразой, которой следует начать разговор с Рэки, понимая, что она и определит мою позицию. Все мои потуги были сродни терапии — так легче не вдаваться в суть. Всякий подход казался неприемлемым. Завести разговор никак не получится. Я вдруг понял, что никогда не найду в себе сил заговорить об этом прямо. С этим сегодняшним открытием Рэки стал для меня другим — взрослым, непостижимым и пугающим. Мне, конечно, приходило в голову, что рассказ мулата может оказаться наговором, но я сразу исключил такие сомнения. Словно хотел поверить в это, будто уже все знал, и он просто подтвердил мою догадку.

Рэки вернулся к полудню, тяжело дыша и ухмыляясь. Появилась неизбежная расческа, пригладились взмокшие от пота, непослушные завитки. Садясь за стол, Рэки воскликнул:

— Эх, какой роскошный пляж я сегодня отыскал! Но добираться до него…

Встретившись с ним взглядом, я попытался сохранить невозмутимость; мы словно бы поменялись с ним ролями, и это я надеялся избежать его попреков. А он без умолку трещал о колючках, лианах и своем мачете. Пока мы ели, я каждую минуту говорил себе: «Ну давай, пора. Скажи хоть что-нибудь». Но получалось только:

— Еще салата? Или тебе уже десерт?

Так прошел весь обед, и ничего не случилось. Допив кофе, я пошел в спальню и там посмотрел на себя в большое зеркало. Мои глаза старались приободрить своих отраженных собратьев. Пока я стоял, до меня из другого крыла дома донеслась какая-то суматоха: возгласы, глухие удары, звуки возни. Сквозь общий сумбур прорвался резкий окрик Глории, властный и встревоженный:

— Нет, парень! Не бей его! — И еще громче: — Питер, да нет же!

Я быстро направился в кухню, где, видимо, и разгорелся скандал, но по дороге меня чуть не сбил с ног Рэки — на нетвердых ногах он ввалился в вестибюль, прижимая ладони к лицу.

— Что такое, Рэки? — крикнул я.

Не отнимая рук от лица, он оттолкнул меня и кинулся в гостиную; я поспешил за ним. Он уже прошел в свою комнату, оставив дверь открытой. Я услышал, как он пустил в ванной воду. Я не понимал, что делать. Внезапно в дверях вестибюля появился Питер — со шляпой в руке. Посмотрел на меня, и с изумлением я увидел кровь у него на щеке. В его глазах блуждало странное смятение — мимолетный страх и стойкая враждебность. Он снова опустил голову.

— Могу я поговорить с вами, сэр?

— Что за шум? Что происходит?

— Могу я поговорить с вами на улице, сэр? — Он произнес это с упорством, по-прежнему не подымая глаз.

В такой ситуации я решил: пусть будет, как он хочет. Мы медленно двинулись по гаревой дорожке к шоссе, перешли мост и углубились в лес, а он рассказывал мне свою историю. Я слушал молча.

Под конец он сказал:

— Я не хотел, сэр, совсем не хотел, даже в самый первый раз, но после первого я стал бояться, а мистер Рэки совсем не давал мне проходу.

Я немного постоял и наконец сказал:

— Если бы ты пришел ко мне после первого раза, было бы намного лучше для всех.

Он повертел в руках шляпу, пристально ее разглядывая.

— Да, сэр. Но я не знал, что все говорят о нем в Апельсиновой Аллее, только сегодня узнал. Сами же знаете, я каждый свой выходной езжу в бухту Сент-Ив с мистером Рэки. Если б я раньше знал то, о чем все кругом говорят, я бы не так боялся, сэр. И потом, я не хотел остаться без работы. Мне нужны деньги. — Затем он снова повторил то, что сказал уже трижды. — Мистер Рэки говорил, что вы упечете меня в тюрьму. Я ведь на год старше мистера Рэки, сэр.

— Да-да, я знаю, — нетерпеливо сказал я; и, полагая, что Питер ждет от меня какой-то суровости, добавил: — Лучше иди уложи вещи и отправляйся домой. Больше ты здесь работать не сможешь, сам понимаешь.

Лицо его стало таким враждебным, что я ужаснулся, и он произнес:

— Да вы меня хоть убейте, я на Холодном Мысе работать не останусь, сэр.