Хирург - Юлий Крелин

Главная посмотрела на Мишкина сочувственно и, во первых, усомнилась в способности потерпевшего кораблекрушение что либо читать, так сказать, на плаву, а во вторых, что-только на помощи друг другу все и держатся, только так все и делается.

– Да только все это имеет даже больше двух концов. Это даже не палка – это звезда. Но чем просить о такой помощи – лучше платить. Яснее. При этих помощах все время кому-то должен и никогда не знаешь что. Так тебя повязать могут на любую гадость. А в неденежном обществе платить – так и совсем конец, схлопотать можно. Лучше помогать с ответными своими помощами. Все равно в конце концов запутаешься, как и получается у меня с моими районными организациями. – Главная окончательно запуталась в своих объяснениях разницы между платой денежной и моральной и переключилась на истории болезни умерших за прошедший месяц. Проверяла. Их лежало перед ней небольшая пачечка. – Ну и интеллигентными вы стали, ребята. Раньше писали в историях, что в таком-то часу больной скончался при явлениях падения сердечной деятельности. А теперь к вам не подступишься. Видал, всюду: «Реанимационные мероприятия были неэффективны». Смех один. – Марина Васильевна кивнула на окно: – Вон приехала твоя анестезиологиня. Нина, что ли, ее зовут. Чего ездит! Надоела она мне.

– Так она знаете как помогает нам! С того самого раза.

– Ну ладно, ладно, беги к ней за помощью, она, по моему, всем помогает.

Мишкин пошел к себе в отделение. Нина уже была там. Они поздоровались, стали перебрасываться словами. Слово – щелк. Щелк – слово. Слово – щелк. Ну чистый пинг понг. А смысл выявится, когда счет объявят.

Поговорили о коньяке, о сепсисе, о раке и импотенции, о фининспекторе, о хирургическом обществе, опять о коньяке.

Мишкин пожаловался, что вот уж месяц, как он подал на демонстрацию, а ему даже не позвонят, и он не знает, принята ли она.

– А ты ни с кем не поговорил предварительно?

– А с кем? Я подал заявку секретарю на обществе, и все.

– Чудак. Надо попросить кого нибудь. Тогда быстро провернут. А так кому нужно то!

– Да ну их. Сами должны понимать. Это ж интересно!

– Ну чудак. Как говорится, дома чудак, на работе чудак, в магазин пойдешь – тоже чудак, а на конкурсе чудаков тоже возьмешь только второе место – потому что чудак. Я поговорю с нашим – он ведь в правлении общества. Может, поможет.

– Да ну их с их помощью.

Нина сняла трубку, заговорила, поговорила, договорилась – ей обещали.

И опять щелк, щелк – новый сет начался. Опять коньяк, и фининспектор, и перегруз, и привезла опять лекарства кое какие.

Живешь, как в вате, и вдруг пробилась сквозь эту мягкую густую пустоту помощь. И не просили, а просто у человека потребность помогать.

Щелк, щелк.

ЗАПИСЬ ДЕВЯТАЯ

– Здравствуйте, коллега. Вот попал к вам в руки.

– Здравствуйте. Бывает, что и нам приходится от себя терпеть. Обидно, конечно, хирургу оперироваться. – Мишкин улыбнулся, больной доктор усмехнулся. – Простите, вас Сергей Алексеевич, по моему, зовут? Так, как говорится, на что вы жалуетесь, доктор?

– Да, да, Евгений Львович. Мне кажется, что у меня неострая толстокишечная непроходимость.

– Вы уж, Сергей Алексеевич, давайте, как неграмотный больной, все по порядку. Что болит. Как болит. Анамнез. Впрочем, пойдемте ко мне в кабинет. Там расскажете. Могут же коллеги поговорить и наедине, а?

Сергей Алексеевич как-то убого улыбнулся, и они пошли. Закурили.

– Вы давно в этом институте работаете?

– Лет восемь.

– А чего ж к нам легли? Вы ж не по «скорой» в больницу попали?

– Я живу рядом. Да и вообще, какая разница.

– Ну как! Там все же институт. И аппаратура, и инструментарий, и медикаменты дефицитные, наконец, специалисты – не чета нам.

– Все мы легко говорим о том, что хуже знаем. Вы говорите про наших специалистов, а я о вас наслышан как о большом специалисте.

– Как можно сравнивать меня и моих товарищей с вашей профессурой. Да и обидеться могут на вас коллеги по институту.

– А, – доктор махнул рукой, – я думаю, что теперь это большого значения не имеет. А если обидятся, могу сказать, что «скорая» привезла. Да и не так уж они заинтересованы.

– При чем тут заинтересованность!

– А я вам скажу. Нас вот сейчас около десяти человек, чуть меньше, за последние два три года защитивших докторские.

– Так вы доктор наук! Вот видите, а мы вообще никаких степеней не имеем.

– Вы ж понимаете, Евгений Львович, что, когда болеешь, не о степенях думаешь. Но я сейчас не об этом.

– Да, простите. Я перебил вас.

– Я говорю, не заинтересованы, так как сейчас проходят сокращения всюду, и в институтах тоже. Так выгоднее сократить докторов наук, которые не завы, не на профессорских должностях.

– Почему? Какая логика? У вас плохие отношения?

– Да дело не во мне. Думают не об отношениях личных, а о деле.

– А доктор наук для дела хуже, что ли?

– Вы поймите, Евгений Львович. Мы, доктора, которые находимся на должностях старших научных сотрудников, получаем на сто рублей больше, чем кандидаты на тех же должностях. Зачем же институту платить лишние деньги? Два сокращенных доктора – старших научных сотрудника – это два кандидата наук старших плюс один младший за те же деньги и плюс перспектива трех диссертаций.

– Так директор не из своего кармана платит. А для государства все равно – деньги из государственного кармана уходят. Насколько я понимаю, лишнего младшего не возьмешь сверх штатов. Вам не количество денег отпускают – и бери, сколько хочешь к как хочешь. У вас, как и во всей стране, штатное расписание. Зачем директору института думать о государстве, если он будет более ценного заменять менее ценным. Тут только деньги, а не польза государству.

– Все думать сейчас норовят государственно, проблемно и, прежде всего, денежно. А перспектива диссертаций – это выгодно институту и морально. Не личность, а дело на первом месте и деньги как эквивалент дела, Евгений Львович, вот так. Режим экономии опять же. Жизнь – это игра без правил.

– Опять экономия! У нас тоже об этом говорят. Но, по моей логике, процветание будет в вашем институте не от экономии, а от прибыли или эквивалента прибыли. А доктор наук больше даст, скажем, для больных. В общем, до конца я эту логику не уясню. Впрочем, логика – это правила, по существу. А раз жизнь, как говорите, игра без правил, значит, предположения бессмысленны, результаты непредугадываемы, выводы нелепы, поучения несостоятельны. Логика, наверное, логике рознь.

– Конечно. Вот вам другая. Кандидат стремится к докторской, он роет землю копытами, у него тема, он активнее дает план научных работ. От него идут статьи, доклады – он выгоден институту, заведующему, директору. А доктору некуда рваться, разве только на место заведующего или директора, если те будут уходить или умирать. То есть доктор – потенциальный недоброжелатель начальства.

Мишкин молчит, потому как не знает, что можно сказать, и не знает, как думать при такой логике. По видимому, есть своя правда и у этих докторов, и у их директоров.

– Да, жизнь – игра без правил. Я вот вчера оживлял одного травматика. Один глаз закрыт гематомой, а второй с узким зрачком. А раз зрачок узкий, значит, живой, хоть ни пульса, ни давления. Суета и суматоха. Зрачок узкий – оживляем. Кровь льем, искусственное дыхание, массаж сердца. Так и оживляли, пока глаз этот не выпал – стеклянный оказался. Вот вам и правила игры. Ну ладно, а если все таки сократят? Вы узкий специалист. Такие специальности только в таких институтах и нужны. Куда же вы? Что делать будете?

– Ну, во первых, это уже моя проблема, и директора это не волнует; а во вторых, предложат поехать в какой нибудь институт в глубоко периферийном городе.

– А вы не хотите?

– Не очень, да не в этом дело. Сейчас во всех городах свои институты и свои руководители. Они и заинтересованы своих выдвигать, а не варягов получать откуда то. они и создают своих учеников, свои школы. Десять лет назад доктора наук с руками бы оторвали в любом городе. А теперь присланного доктора встретят, скорее всего, очень недоброжелательно.

– Как же быть?

– Ну, если такое решение состоится и не удастся устроиться специалистом моего типа, то придется идти в больницу вашего типа, кидаться в ноги заведующему и просить его взять на работу простым доктором и снова учиться делать аппендициты, грыжи – все то, что уже довольно прочно забыто.

– Это ж очень мало денег, по сравнению с вашими институтскими окладами.

– Прибавка за докторскую степень будет.

– Двадцать рублей.

– Будем утешать себя тем, что у кандидата десять. Вы же живете. И мы проживем.

– Я не тратил столько времени на писание диссертации. Я от жизни в это время получал удовольствия.

– Мне говорили, что ваше удовольствие в основном в больнице. И днем и ночью.

– Во первых, кому что удовольствие. И учтите к тому же, хороший хирург сделал операцию и спокойно пошел домой. А ночью торчат у своих больных плохие хирурги, как я. Неуверенные. А во вторых, это преувеличено. Я люблю валяться дома на тахте, читать и чтоб собака терлась об меня при этом. Люблю выпить с друзьями. Совсем, так сказать, не чужд раблезианских удовольствий. Знаете, сделаешь одну необычно удачную операцию, а люди в жажде чуда несут невесть что. Бога у них нет, но есть жажда чуда, которая и порождает героев вот таких слухов. Ну, а вопрос с сокращениями как-нибудь решился?