Журнал Наш Современник №10 (2002) - Журнал Наш Современник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Их можно обломать корыстными руками,
но дерево растет из почвы, из корней.
Трясут его, трясут, и нет ему покоя!
В нем мало красоты, а тянутся — к нему
в то время, как вокруг блистающей толпою
бесплодные шумят и стонут на ветру.
Дорогой Станислав Юрьевич, здравствуйте!
Давно, давно хотел написать стихотворение с посвящением Вам и внутренне связанное с Вашей (а может, вообще) судьбой художника. Долго копились эти строчки, и вот теперь я посылаю их Вам с просьбой: если Вы находите, что посвящение это уместно, дайте мне свое согласие. Если Вы против посвящения, я не обижусь, ибо сердце поэта, смею думать, бьется в этих строчках. Всего Вам доброго! В дар Вам!
Ваш Николай Колмогоров.
20 ноября 1984 г.
* * *
Здравствуйте, Станислав Юрьевич!
Люблю получать Ваши письма. В них вся Ваша суть как человека действия. Хорошо, что есть такие люди. С одним не согласен. Вы пишете, что “надо не только терпеть, но добиваться своего в жизни”. Понимаю, что раз письмо мне, то и пожелание тоже.
Я эту тайну знаю, еще издавна говорилось: куда мысли летят — туда и придешь, и еще: там открывают, куда стучишься. Вот я и добиваюсь, а не только терплю. Поле действий должно быть широким, и чем меньше дум о собственном благополучии, тем больше пользы. Но я обращаюсь к Вам за помощью, потому что мы повязаны судьбой одного времени. Это, конечно, не означает, что мной владеет этакое инфантильное иждивенчество. Скоро у нас отчетно-выборное собрание, хочу выступить со всем, что наболело. У многих это вызовет приступ ярости, но скажу правду, как ее вижу, невзирая на имена и регалии. Пишу новые стихи, много выступаю, говорю с людьми. Время сейчас серьезное и во многом трагичное. Об этом и речь. Да и еще о земле нашей истерзанной говорю все, что знаю и думаю. В этом смысле Москва и Высшие литературные курсы дали сильный импульс. Само время заставляет нас смотреть друг другу в глаза, в том надежда и радость.
Спасибо, что не забываете обо мне. А я в свою очередь не забуду помочь другим.
9 октября 1987 года.
Н. Колмогоров.
* * *
Здравствуйте, Станислав Юрьевич!
Я и сам уже пожалел, что послал эту глупую рецензию из “С.М.”* — Вам. Действительно, этого было делать незачем. Да какой-то бес нашептал. А “дело старинное” движется. Искания проясняют и кристаллизируют душу. И, конечно же, истинное творчество свершается только под водительством духа. И никакой бродячий, бешеный пес космополитизма не заразит укусом. Ибо в сердце — родина, в нем вера в великое будущее народа нашего.
У нас здесь после того, как я выступил с открытым забралом, внутренние взаимоотношения между многими обострились. Стали яснее, конкретнее. Противники наши стали укреплять свои ряды, почувствовали, что вплотную подходит наше поколение, которое, в свою очередь, либо прозрело (в немногих), либо пока безнадежно увязло в идеологической трясине сионизма, очень тонко обрабатывающего зеленые умы. Сам космос не дал мне много времени, чтобы в этом долго разбираться, и потому прозрение пришло быстро. А теперь от созерцания — к действию. Это самый кратчайший путь, как говорит тибетская мудрость, как подтверждает Рерих.
Ваш Николай Колмогоров.
А как по-русски широко и сердечно он заботился не только о себе, но и о своих сверстниках, вместе с ним вступающих в литературную жизнь, — об Александре Ибрагимове, Сергее Донбае, Виталии Крекове! До самой смерти думал о “други своя”...
2002 г.
Юлий Квицинский • Отступник (продолжение) (Наш современник N10 2002)
Юлий Квицинский
ОТСТУПНИК
ЖИЗНЕОПИСАНИЕ
Глава IV
ЛИШЬ МГНОВЕНИЕ — ТЫ НАВЕРХУ...
На четвертый этаж Тыковлев взъехал на маленьком заднем лифте. Во втором подъезде ЦК было два параллельных лифта. Парадный большой — для начальства, а задний поменьше — для клерков и посетителей. То есть можно было, конечно, залезть и в первый главный лифт и прокатиться. Никто ничего не сказал бы. Все равны. Но скромность, как говорится, украшает человека, а особенно партработника. К тому же этот большой лифт открывался там, наверху, прямо перед носом у дежурного офицера. Получилось бы “здрассьте, мол, пожалуйста, к вам не Суслов и не Демичев, а сам Тыковлев припожаловал”. Не поймут. Лучше на заднем. Он между этажами останавливается. Потом пол-этажа можно скромненько по лестнице пешочком спуститься и предъявить офицеру удостоверение. Как все. Не надо высовываться.
А он высунулся. Черт его дернул в Лондон ехать, а потом эту записку писать. Теперь вызывают. Впрочем, разве не этого он сам хотел? Разве не мучился два дня, напуская многозначительного туману на обстоятельства встречи, вкладывая в уста своих собеседников вещи, которые, если разобраться, они говорили не совсем так, как он изобразил? Только зачем?
В этом Тыковлев и самому себе не решался признаться. Больно страшно было. А хотел он ни много ни мало подправить политику ЦК, помочь старшим товарищам подобрать ключики к сердцам хозяев западного мира. Нельзя же дальше идти по пути конфронтации с ними. Пришло время договориться, поделить власть и влияние в мире по-доброму, по-честному. А почему бы и нет? Это же так просто. Возьми себе свое и отдай мне мое. И не будем ссориться. И заживем припеваючи. Мы от всемирной революции откажемся, помягче вести себя будем, а они нам помогут жить получше. Вот и исторический компромисс! Каждый при своем интересе. Он (Тыковлев) был бы готов заняться этим, свести вместе, попосредничать. Он почти уверовал в то, что может сделать это. Была бы отмашка. Если скажут, что можно, так от желающих порадеть на этой ниве отбоя не будет. Это уж точно. Надоело долдонить про несовместимость двух социально-экономических систем, про классовую борьбу, неизбежность краха империализма и торжества социализма. Не получается ни краха, ни торжества. Надо искать что-то среднее. Народ давно уже ждет этого. И им тоже, конечно, надоело. Сколько ни горбатятся, а ничего с Советским Союзом поделать не могут. Начинают понимать, что другая музыка требуется. Ну, поломаются еще, конечно, для виду. Бросим мы им парочку костей. Пусть погложут, пусть утешатся. Но не в этом главное. Главное в другом: коли мы мировую революцию побоку, так и вы кончайте думать, что разрушите нашу власть.
Тыковлев уперся в дежурного офицера КГБ. Протянул свое удостоверение. Тихо сказал:
— К Михаилу Андреевичу по вызову.
Офицер посмотрел на фотокарточку. Потом на длинное, как у лошади, черноглазое лицо Тыковлева. Покрутил в руках список. Легонько махнул рукой в направлении направо по коридору. Опять глянул на Тыковлева. Саше показалось, что в глазах офицера мелькнул страх. Но он отогнал от себя эту глупую мысль. Откуда постовому знать, зачем и почему вызывают. Это не офицер, это он сам трусит. Надо взять себя в руки.
Прошел по коридору, отворил дверь в приемную. Навстречу встал из-за стола-конторки помощник.
— Товарищ Тыковлев? Проходите. Михаил Андреевич свободен.
Суслов сидел за письменным столом, ссутулившись над бумагами. Был он, как обычно, бледноват. Как обычно, в сером скучном костюме, с беспорядочно расположившимися над подслеповатыми глазами прядями русо-седых волос, с воротом рубашки, далеко отстающим от по-старчески худой шеи. Кивнув головой, Суслов указал место у приставного столика в большом, обитом темно-коричневой кожей, кресле. Продолжил чтение.
Тыковлев молча уселся. Стал оглядывать деревянные панели кабинета, полки с книгами, портрет Ленина, лампу с абажуром из серпов и молотов образца тридцатых годов. Потом осторожно, краешком глаза зыркнул через письменный стол, надеясь подглядеть, что за бумагу смотрит начальство. Узнал свою записку. Значит, разговор будет предметный. Стал думать, с чего начать докладывать. Ведь сейчас наверняка попросит рассказать поподробнее. Или вопросы начнет задавать. Надо собраться и суметь сказать коротко главное. У Суслова мало времени. Он к тому же строг, упрям и своенравен. Не попадешь в тон, пиши пропало.
Суслов отодвинул в сторону тыковлевскую бумагу, поправил очки и внимательно поглядел на Сашу.
— Насколько серьезными вы считаете высказывания ваших лондонских собеседников, товарищ Тыковлев?
— Думаю, что они солидные люди...
— А вы их до этого знали? Лично не знали, конечно. Вы ведь у нас в первый раз в загранкомандировке в капстране. Ну, может, заочно познакомились с их биографиями, выступлениями, какие-то материалы о них вам наше лондонское посольство давало? Нет? Значит, первая и, можно сказать, случайная встреча. Н-да. Не торопимся ли мы с выводами, Александр Яковлевич?
— Я исходил из того, что все мои собеседники — люди с положением. Лорд, сенатор, банкир, военные. Они специально собрались, чтобы встретиться с работником ЦК КПСС. Лорд даже охоту отменил, — неловко промямлил Тыковлев. — Они предлагают установить доверительный контакт с ЦК для обсуждения вопросов мирного сосуществования, так сказать, модуса вивенди между СССР и Западом.
