Утро под Катовице (СИ) - Ермаков Николай Александрович

Закончив с первым портфелем, я перешёл ко второму. Здесь находки были не менее интересными. Сверху лежал фотоаппарат «Лейка-2» с наполовину отщелканной пленкой, нашлись и две отснятые кассеты. А в небольшом блокнотике мною был обнаружен перечень снимков — что, где и когда запечатлено. Как следовало из этих записей, примерно треть отснятого объёма занимали снимки акций устрашения, а остальные кадры были посвящены различным военным темам: польские военнопленные, польская же разбитая техника, победоносные солдаты Вермахта и т. д. Следующей, не менее важной находкой, были деньги в сумме две тысячи череста двадцать рейхсмарок и финансовые документы, согласно которым, данные денежные средства были предназначены для оплаты доносов, поступающих от местного населения. И, что немаловажно, немалая часть уже была израсходована. Здесь же находился и отчёт с записями о том, кому, сколько и за что уплачено. Немного подумав, я позвал Болеславу, которая, услышав мой зов, немедленно бросила чистить картошку и грациозно подбежала ко мне, выражая всем своим видом желание угодить. Ох, еть, опять эти восхищенные глаза!

Болеслава, скажи, у тебя как с немецким языком?

Хорошо, в гимназии изучала.

На, — я протянул ей отчет о выплатах, — надо сделать копию, вот чистая бумага и карандаш.

Девушка пробежала глазами отчёт, и, нахмурившись, негромко выругалась:

Пся крев!

Затем, взяв письменные принадлежности, она приступила к делу, а я продолжил изучение содержимого портфеля. Вытащил и пролистал ещё пару брошюрок нацистского содержания, потом достал увесистый брезентовый мешок с ювелирными изделиями. Как следовало из сопроводительных документов, драгоценности были изъяты у казнённых «врагов рейха». Более ничего существенного там не было, поэтому я, забрав у Болеславы оригинал и копию отчёта, сложил все в танк, который запер на ключ.

Потом был обед, после которого я подключился к работе по укреплению хибары, чем и занимался до самого ужина, после которого позвал Тадеуша и Лешека для разговора.

Как вы оба слышали, военное положение критическое, и я думаю, что очень мало шансов на сохранение государственности Польши, — мужики, соглашаясь, хмуро кивнули головами, — На территории Польши вплоть до Сана и Буга будет установлена немецкая власть, и по всей этой территории ваша семья будет объявлена в розыск, — Лешек с Тадеушем вновь покивали, — Поэтому у вас есть только один выход — идти на восток, чтобы попасть в советскую зону оккупации. Здесь до Сана сплошные леса, так что при соблюдении осторожности дней за десять-пятнадцать, как раз к окончанию боевых действий, вы туда и выйдете… Я тоже поеду на восток, чтобы воевать в составе Войска Польского, я ведь солдат и давал присягу, — с пафосом соврал я, — Но вас взять не могу, в танк не поместитесь, да и рискованно это. Пешком по лесам гораздо безопаснее… Я у немцев добыл немного денег, дам вам, чтобы могли по пути продуктами закупаться, — и, посмотрев на задумчивых мужиков: закончил, — Ну, вот собственно и всё, что я хотел сказать, вы подумайте, а после поговорим.

На ночь я устроился под танком, — спать в хибаре мне не понравилось, здесь же никто не храпит и не портит воздух. А, благодаря тому, что панцер стоит над небольшой ложбинкой, под днищем довольно просторно.

Утром, выбравшись из-под танка, я был встречен Болеславой, у которой в руках была кружка кофе и бутерброд с колбасой. «И вот как она подгадала? — думал я, глядя на девушку, — это же надо заранее готовить… А смотрит как опять… Такое впечатление, что ещё чуть-чуть и её разорвет от восхищения. Аж неловко, в самом деле, но приятно…»

Спасибо, кофе великолепный, — нарушив молчание, я протянул ей пустую кружку.

А мне Елена рассказала, — как будто невпопад ответила девушка, — после того, как немцы их заперли в амбаре, она все время молилась Пресвятой Деве, а потом появился ты, и спас всех, — сказав это, она подошла вплотную ко мне и продолжила шепотом, — Значит ты посланник, Ядвига сказала, что если ТАМ была не случайность, то будут ещё знаки. И вот… Я ведь обещала душу свою отдать за возмездие, поэтому можешь делать со мной всё-всё-всё, что захочешь, и прости меня, пожалуйста, за то, что я себя глупо вела, Ядвига сказала, что все немецкие солдаты — слуги Антихриста, и ты их должен уничтожать. Ты ведь не злишься на меня?

Ну как же я могу на тебя злиться, после такого чудесного кофе? — попробовал я шуткой разрядить обстановку, не получилось.

Болеслава всё также преданно-восторженно смотрит мне в глаза, и вроде бы не двигается, а становится ко мне все ближе, вот мы уже стоим вплотную друг к другу, её грудь касается моей и… я делаю шаг назад. Ещё не хватало тут, на глазах у всего честного народа… Фу, аж дыхание сперло!

Да, а как дела у Милоша? — успокоив дыхание, перевел я разговор на другую тему.

Он пришел в себя, ещё слаб, но, думаю, завтра ему уже можно будет вставать, — девушка отвела глаза в сторону, помолчала и продолжила, опустив глаза, — Прости, я, наверное, глупо себя веду, но я ничего не могу с собой поделать, даже когда я тогда на тебя злилась, это потому, что здесь, — она приложила руку к своей груди, — все горит, а ты ведь ничего мне не должен… да и грязная я… — она развернулась, чтобы уйти, но я взял ее за руку.

Постой, Болеслава, я тебе уже говорил, что влюблен в тебя, и повторяю это снова, но нужно немного подождать, да и не та здесь обстановка для романтики.

Девушка, на секунду развернувшись, бросила на меня лучистый взгляд, кивнула и пошла к хибаре. А я, глядя ей вслед думал: «Вот тебе и утренний кофе… в прикуску с надрывом эмоций!.. Бедная Болеслава, какая же каша у ней в голове!.. И мало того, что́ было, так ещё эта Ядвига чего-то ей наплела про посланника (хорошо хоть уже не ангела), да про знаки… Но как же мне хорошо, когда она рядом!.. С Олей и Катаржиной совсем не так было!..»

Постояв так несколько минут, я решительно сбросил с себя оцепенение и направился делать утренние процедуры. Потом ко мне подошли Тадеуш и Лешек со своими женщинами. Они сообщили, что склоняются к принятию моей рекомендации по поводу перехода на советскую территорию, но у них возникло множество вопросов, как по поводу перехода, так и о линии поведения в СССР. Я как мог, стараясь не показывать излишней осведомленности, проинструктировал их, потом дал Тадеушу карты, чистую бумагу (благо, у эсэсовцев был неплохой запас), карандаш и показал, как и что зарисовывать, что обязательно отмечать, а что можно и опустить.

Затем я посетил Милоша, поговорил с ним о положении на фронтах, используя нейро-лингвистическое программирование для контроля над ним, это оказалось совсем несложно. Ослабленный ранением офицер совсем не мог сопротивляться замаскированному внушению. Так прошло время до обеда, после которого я фактически бездельничал, сделав вид, что копаюсь в немецких документах.

На ночь я опять устроился под танком, всё же на свежем воздухе спится очень хорошо, если бы ещё не надо было вставать каждые два часа на смены караулов, вообще было бы здорово, но в ситуации, когда неизвестно, что предпринимают гитлеровцы для моего поиска, я не мог вопрос ночной охраны пустить на самотёк. Так и сейчас, в двенадцать часов ночи, я произвел смену постов, а вернувшись к танку, увидел, что там стоит Болеслава, запахнувшись в немецкую шинель и с трепетом вглядываясь в ночную тьму, из которой я приближался к ней, стараясь ступать бесшумно. Когда я приблизился к девушке на три метра, она, наконец разглядев, бросилась мне на шею. Её шинель распахнулась, открывая более ничем не прикрытое обнаженное тело, которым она плотно прижалась ко мне. Все, ранее сдерживавшие меня внутренние запреты, словно куда-то разбежались и я, крепко обняв девушку, впился в её сладкие губы, окончательно теряя контроль над собой и выпадая из реальности в мир запредельного счастья.

Только когда на́чало светать, я посмотрел на часы и сообразил, что пропустил две смены караулов. «Так и до беды далеко!» — сделал я себе короткий выговор и, выбравшись из-под панцера, осмотрел лагерь. Судя по всему, народ ещё спал, поэтому, тихо позвав Болеславу, я за руку извлёк её из-под танка и, стараясь не шуметь, проводил до хибары. После чего пошёл проверять посты. Там выяснилось, что караульные, перестояв ночью лишние полчаса, решили, что я проспал и сменились самостоятельно, так же поступила и следующая очередь дозорных. Убедившись, что и без моего участия жизнь не останавливается, я вновь отправился под танк — ночка-то бессонная и напряжённая выдалась, чуток вздремнуть не помешает.