Я покорю Манхэттен - Джудит Крэнц

Правда, весь Нью-Йорк по сравнению, скажем, со «всем Лондоном» – это просто смешно. Там ты или принят в обществе, или нет, одно из двух. Если ты, к примеру, дочь виконта, то всегда ею и останешься, за кого бы ты ни вышла замуж. При тебе всегда твои родственники, предки, словом, свое место в созвездии. Ты можешь выйти замуж за титулованную особу, за провинциала, даже за американца – и все равно каждый будет помнить, кем ты была до замужества. Должно смениться несколько поколений, прежде чем подобный факт твоей биографии забудется. Может быть, он вообще никогда не забудется. И через сотню-другую лет люди все так же будут говорит: «О да, леди Мелинда… ее прапрапрабабушка была дочерью банкира, до того как выйти замуж за графа Такого-то». Снобизм, понятное дело, жуткий снобизм. Но так уж оно ведется.

А Нью-Йорк! Да здесь чуть не все «великосветские леди» всего лишь третье-четвертое поколение какого-нибудь «барона», на поверку оказывающегося всего-навсего удачливым вором, не более. Да, у них есть потомки тех, кто в свое время приплыл сюда на «Мейфлауэре»[15], или существует «Общество Цинциннати», куда входят потомки офицеров, сражавшихся в армии Вашингтона. Другими словами, размышляла про себя Лили, это потомки тех колонистов, которые почему-то взбунтовались против вполне приличного короля. И было все это каких-то две сотни лет назад. Всего только.

Конечно, Зэкари имел полное право быть членом этого общества, это считалось страшно престижным, но его почему-то не волновало. За несколько недель до свадьбы мать рассказала ей, что хотя пятьдесят нью-йоркских семей претендуют на то, чтобы называться «великосветским обществом», всего горстка из них действительно является потомками аристократических родов Старого Света. Ван Ренсселеры, чей семейный герб ведет свое происхождение от принца Оранского, ныне лишились последних земель; в отличие от них Ливингстоны по-прежнему процветают и даже возвратились в лоно благородного шотландского дома Каллендеров; Пеллы в свое время на самом деле относились к одному из самых аристократических семейств Англии; что же до Дуэгов и Рутерфордов, то состояние их генеалогического дерева вполне удовлетворительное. Да, предки здесь, похоже, в чести, с усмешкой подумала Лили, только вот на могильных памятниках что-то маловато патины, не то что в Англии.

Всего за несколько лет до войны Штатов за независимость французский король Людовик XIV, как известно, продавал княжеские титулы по шесть тысяч шестьсот ливров за штуку (интересно, сколько это составит в нынешних деньгах?), оставляя пробел в том месте, где представителям новой знати полагалось вписать свое имя и фамилию. Так что знатность рода при внимательном рассмотрении зачастую не распространялась дальше двух-трех веков. Ведь и Адамсфилды до 1300-х годов были всего-навсего обыкновенными сквайрами. Весь этот родовой снобизм, решила Лили, скверная штука, и она постарается стоять выше этого.

Однако… Однако ей предстояло жить на Манхэттене, и простое самоуважение требовало, чтобы ей оказывалось должное почтение. После родов она должна будет появляться в свете, завести знакомства: немного, но с действительно достойными людьми. Ее наперебой будут приглашать вступить в благотворительные комитеты (или как они здесь называются). Что ж, она тщательно отберет несколько самых лучших. Неумно проявлять торопливость в выборе друзей, когда перебираешься на новое место. Это не раз говорила ей мать. Потом лет десять придется от них избавляться.

Лили сладко потянулась. Дом, антиквариат, который она покупала, чтобы его обставить, бесконечные наряды, знакомство с Манхэттеном, чьей королевой ей предстояло стать, прислуга, нанимавшаяся к ней на работу, перспектива увлекательных путешествий, когда в Нью-Йорке или слишком жарко или слишком холодно, привычное лицезрение изумительных драгоценностей в лучших манхэттен-ских ювелирных магазинах… Все это соединялось сейчас в один круг, составлявший сферу ее забот и удовольствий.

Да, это же надо было быть круглой идиоткой, чтобы проводить большую часть жизни прикованной к балетному стайку, не оставлявшему ни времени, ни сил для удовольствий, если не считать мимолетных наслаждений от одного-двух выдающихся спектаклей.

Балерины, а особенно примы, заключила она, горестно покачав головой, настоящие рабы. Рабы собственных немыслимо высоких требований, своих учителей и своего тела. Но главное, рабы публики, платящей деньги и считающей себя вправе ожидать совершенства, цену которому она навряд ли понимает. Чем не дрессированные животные, прыгающие через обруч, с той лишь разницей, что свое рабство они выбрали сами. Как ей повезло, что она вовремя вышла из игры: стань она примой – а в этом сомневаться не приходилось, – отказаться от засасывающей тебя целиком жизни было бы куда труднее.

Телефонный звонок прервал ее раздумья.

– О, дорогой, я спала превосходно, – ответила она на вопрос Зэкари. – Нет, ничего нового, если не считать очередных бесед с мебельщиками и драпировщиками… Не говори глупости, дорогой, мне правда приятно.

Она, наверное, должна была бы позвонить сама, чтобы сообщить о своей беременности, но эта новость просто вылетела у нее из головы. Ничего, успеется, можно будет поговорить и вечером. Конечно, он поймет, что скоро им придется спать отдельно. Скоро, совсем уже скоро.

Она положила трубку и тут же взяла ее снова, чтобы позвонить мисс Варни, своей продавщице у «Мэйнбочера», и договориться о встрече на завтра. Нет… сегодня днем. К чему откладывать?

– Не буду кормить ребенка? Нет, дорогой, ничего такого я и не думала говорить.

– Ну как же, дорогая, разве ты не помнишь? Я же собственными ушами слышал, как ты говорила Минни, что все эти антитела в материнском молоке очередная американская мода, а на самом деле все зависит от свежего воздуха и хорошей няни.

– Может, и так. Уверена, что ты прав. Но какое это имеет значение, если я передумала? Куда подевалась няня с ребенком? Она уже пять минут как должна была прийти. Зэкари, ты не посмотришь, где они? А то я боюсь, еще дадут малышу эту ужасную молочную смесь, чтобы не возиться с кормлением. Здесь, по-моему, просто ненавидят кормящих матерей.

Пока Зэкари рыскал по коридору роддома в поисках нянечки, хоть какой-нибудь, но нянечки, Лили, лежа в постели, нетерпеливо морщилась.

Тобиас родился три дня назад: роды оказались на редкость легкими. Впервые увидев сына, с венчиком светлых волос, пухлыми щечками и совершенным сложением, она поняла, что никогда никого прежде не любила. Ни родителей, ни балет, ни своего мужа. Меньше всего Лили ожидала от себя взрыва материнского чувства, а между тем она проплакала целый день, потому что Тобиаса сразу же забрали в детское отделение, где он должен был находиться вместе с другими новорожденными. Он был eel Часть ее тела! Как они посмели забрать его, как будто он ей не принадлежит! К сожалению, как объяснил доктор, было уже слишком поздно ставить кроватку в ее комнату, чтобы малыш мог постоянно находиться рядом. Дело в том, что большинство рожениц предпочли как раз такой вариант и у роддома просто не нашлось для них достаточно числа кроватей. Надо было, оказывается, позаботиться месяца два-три назад. Как будто тогда она могла знать, что Тобиас будет именно таким, что ей не захочется разлучаться с ним.