Красная Книга (СИ) - Нинсон Ингвар

Но настоящего не было. Не было даже знака.

Лонека казалась чем-то настоящим…

Ингвар усмехнулся. Надо же. Уже и не вспомнить толком те ощущения. Лишь какие-то эпизоды. Фрагменты мозаики, стёклышки витража. Как стаскивал с неё жреческое лиловое платье.

Как хохотали. Как по красной от закатного солнца коже струилось красное вино, как они залили всё что можно в его тесной комнатке. И не единожды. И не только вином.

Как хохотали. Как он усадил её голой задницей на какие-то жертвенные подношения. Как они опрокинули десяток кубков, которые ещё долго грохотали по каменному полу.

Как хохотали. Какой поднялся грохот. Как они потом отмывали храм. Как дико, неистово хохотали и любили друг друга.

Ещё чреда интересных увлечений. Красивых лиц. Обложек книг, которым Великан запускал пальцы между страниц, слюнявил уголки, листал, листал, перелистывал.

Но ничего, что хотелось бы навсегда сохранить в коже и Мактубе.

Ингвар надеялся, что ещё поставит в ряд инсигний какой-то свой глиф, символ целостности. Символ того, что будет по-настоящему созвучно оргоновой мелодии его танджонов.

Нинсон в задумчивости тёр ладонь, счищая кровь и грязь.

Пока под стёртым слоем не обнаружился знак.

— Что это?

— Глиф, — спокойно сказала Тульпа.

На мизинец можно было поставить любой символ, в том числе и такой, который вовсе не использовался на Лалангамене. Определённая философия была и в том, чтобы ничего не наносить на мизинец. Кто-то считал это принятием — готовностью к любым поворотам, свободой манёвра для духа и сознания. А кто-то просто пережитком детства, неспособностью определиться, неготовностью взять судьбу в собственные руки.

И Нинсон как раз был из тех, кто к тридцати с лишним годам так и не знал ещё, кем хочет стать, когда вырастет. Мизинец его оставался чист. Кожа ждала. Странный значок. Похожий одновременно и на «Т», и на «Ь».

— Его не было.

— А теперь есть. Видел такой знак прежде?

— Нет. Наверное, нет. Может быть, в книге… или в храме Инка…

Храмы Инка, любителя и собирателя знаков, пестрели всевозможными значками, покрытые сверху донизу резьбой пиктограмм и символов.

Тульпа сказала:

— По виду инсигния довольно старая. Не такая старая, как остальные, но, во всяком случае, несколько месяцев ей уже определённо есть. Может быть, и несколько лет.

Женщина потерла ладонь Великана, счищая грязь с остальных инсигний, оттирая засохшую кровь, обнажая ссадины. Она делала это сильными движениями, без нежности и без жалости, с профессиональной аккуратностью, как делают массаж любви жрицы Ишты.

— Инсигнии, — сказала Тульпа. — Ну и что?

— А то, что ведь ясно, что я — это я. Моя прошлая жизнь не придумана. Откуда взялся этот глиф, я понятия не имею. Но остальные-то отметки мои. О жене, об учёбе. Я это не придумал. Это всё было!

— Просто маскировка. Выпачканные пальцы. Подумаешь, п-ф-ф. Да ты себе целое тело сумел раздобыть. И теперь думаешь впечатлить меня поддельными татуировками?

Мысль о подделке инсигний была такой кощунственной, что даже Нинсон, в бытность дельцом часто нарушавший законы, не сразу переварил её.

— Но книги лиц священны. Их же не подделать.

— С уровнем влияния великого колдуна, каким ты был в то время, ты мог хоть мемуары написать в книгу лиц. Тем более, если твоя булла только там. Если бы ты был дворянином, то пришлось бы лезть в бархатную книгу. Это уже сложнее. Разные ведомства. Если бы ты был ещё и колдун, то понадобилось бы лезть в книгу теней. А с тобой, простолюдином без герба и без колдовских способностей, всего-то делов.

— А сигнум?

— А что сигнум?

— У меня был сигнум? Я был сигнифером?

— Ты был легендарным колдуном. У тебя было всё, что нужно. Всё. И книга, и посох, и фамильяр, и скакун. Я не могу рассказать подробности обо всём этом. Сама знаю немного. А тебе и вовсе не надо, а то сболтнёшь лишнего, когда пятки прижгут.

Ингвар молча кивнул.

— Ты был сигнифером. Когда мы с тобой виделись, у тебя было несколько сигнумов. Что само по себе делало тебя легендой. Но это в другом теле, я же говорю. Про те сигнумы я ничего не скажу. А у этого тела нет никаких сигнумов. И не может быть. Это же тело сказочника. Откуда бы у тебя взялся сигнум? Как бы ты его получил?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Я… не знаю… На всякий случай спросил… — смутился Ингвар.

— Ты выиграл в лотерею Кинка на играх? Один из дюжины ежегодных счастливчиков? Или выиграл аукцион Доли? Или ты принадлежишь к одной из богатейших семей этого мира? Или стал лучшим автором года? Чтобы стать лучшим автором, надо хотя бы одну книжку написать сначала, Ингвар. Так откуда у тебя может быть сигнум?

У него была книжка. Но он не стал говорить об этом Тульпе.

Или не было?

Получается, он только придумал, что у него была книжка?

Или, точнее, ему это внушил его… прародитель?

Кем ему приходится тот легендарный колдун?

Кем он приходится сам себе?

— Когда мы с тобой общались последний раз, ты ещё не знал точно, под какой личиной будет удобнее скрываться. Сигнум выдал бы тебя любому видящему. А так атраментовый рисунок не помешал бы, конечно. И заживало бы всё как на собаке, и оргон бы резвее тёк…

— Ты можешь рассказать мне про оргон? Почему его мало?

— Это хороший вопрос, честное слово. Но он немного не по адресу. Надо спросить тебя. Почему ты смог так мало накопить? Из тех причин, которые я могу навскидку назвать. Семь личных гигеров, как ты их называл. Ты гордый, лживый, сластолюбивый, похотливый, жирный, завистливый, клятский лентяй. Можешь быть каким угодно легендарным, каким угодно смелым, каким угодно талантливым колдуном.

Ничего нового Ингвар Нинсон про себя не услышал.

— Но ничто из этих твоих достоинств не даёт оргона, понимаешь? Нужно было вовремя ложиться спать, меньше тискать девок, хоть раз выдержать до конца положенный пост. Хоть раз, Ингвар!

— Сластолюбивый и похотливый — это не про одно и то же?

— Если стоит хорошо и часто, то, может, и про одно и то же. А если речь про обжиралово по ночам — то разные вещи.

— Понятно, — сник Ингвар.

Нинсон знал Сейд. Что такое оргон, знал отлично.

Знал, что колдуны им колдуют. Знал, что так не говорят.

Как и про писателя не скажут, что он пишет вдохновением.

Знал, что эту энергию можно набрать, если вести правильный образ жизни. Быть дисциплинированным и регулярными практиками возгонять оргон.

Не только колдуны обладают оргоном.

Оптимисты даже делают из этого вывод, что, значит, все люди чуточку колдуны. Но это не так.

Граница между колдунами и пустышками чёткая. Именно оттого, что нельзя научиться быть колдуном или перестать быть колдуном.

Впрочем, так Ингвар считал ранее. Учитывая, что он прямо сейчас учится быть колдуном, знания о мире придётся пересмотреть. Но если опираться на общие представления, дело обстояло именно так.

Художник может мазюкать что угодно и на чём угодно. Некоторые умудряются продавать вкривь и вкось нарисованные каракули за баснословные деньги. Когда мазюкала становится художником? Когда его признали другие художники? Когда полотна стали продаваться? Когда они нравятся хотя бы одному человеку на свете?

Грань можно провести там, где можно увидеть, потрогать, услышать результат. О качестве результата можно не говорить. О способах определения этого качества — тоже. Важно наличие результата. Существование в мире. Запись в Мактуб.

Так одна точка — может быть картиной, а стало быть, её автор — художником.

Извлеченная нота — может быть мелодией, а стало быть, её автор — музыкантом.

Самый посредственный текст — книгой, а стало быть, его автор — писателем.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

С колдовством так не получится.

Колдун — тот, кто может нагреть кружку воды в руке. Отгадать загаданное число. Взглядом подвинуть лучину.

Те, кто смогут — обладают зерном колдовства.

Они могут с возрастом и тренировками стать могущественнее, а могут никогда не продвинуться в колдовском ремесле. Но они колдуны и колдуньи.