Капитан Френч, или Поиски рая - Михаил Ахманов

— Неплохие композиции, капитан Френч, весьма неплохие для Панджеба…

Думаю, их мастера знакомы с предметом не только теоретически. Однако… Это “однако” повисло в воздухе, испортив вкус моей сигары. Обождав минуту-другую, я принялся толковать о моральном рецидиве на Панджебе, о пуританских нравах и их губительном влиянии на искусство. В общем и целом смысл моих речей сводился к тому, что предлагаемые статуэки — не меньшее сокровище, чем полотна Рафаэля и творения Микеланджело. Не уверен, слышал ли мой собеседник эти великие имена; во всяком случае, они его не убедили.

— Хмм… да… — многозначительно промычал он. — Как долговременное помещение капитала эти изваяния представляют некий интерес… Жаль, что они такие… хмм… тяжеловесные!

И он назвал цену раз в двадцать меньше заплаченной мной. При таком старте торговаться не имело смысла, и мы, покончив с десертом, мирно разошлись, каждый в свою сторону.

Когда мы покинули ресторан, Шандра спросила:

— Грэм, этот тип из “Инезильи”… Что он подразумевал под тяжеловесностью?

Я улыбнулся:

— Это слово барсумийцы очень любят употреблять по отношению к другим человеческим расам. Оно означает тучность, прирожденную полноту… скажем, некоторый излишек плоти.

— Ты уверен? Упомянув об этом, он перевел взгляд на меня. С чего бы?

Ее рот обиженно приоткрылся, и я решил, что вычеркну “Инезилью” из списка своих гостей — что бы там ни толковали мне агенты.

— Видишь ли, девочка, это называется антропоцентризмом. Барсумийцы считают, что они — центр Мироздания, что внешность их совершенна, что все остальные люди, которым не повезло жить на Барсуме, что-то среднее между бегемотом и беременной свиньей. Не обижайся на них, это всего лишь невинное тщеславие, пока речь идет о критериях красоты. Вот если такую же узость взглядов проявят в моральных вопросах, в том, что касается нравственности, идеологии и вопросов веры, это по-настоящему страшно!

Шандра печально кивнула:

— Страшно, Грэм! Это… это Мерфи!

В тот день она была задумчива и не пыталась забавляться с нашим хитроумным гидом.

Через пару дней мы возвратились в столицу, а затем — на свой корабль, трудолюбиво кружившийся вокруг Барсума. Вскоре к нам присоединилась Кас-сильда — очень энергичная, очень деловая, с группой роботов-костюмеров и объемистым багажом. От ее сундуков за милю несло косметикой.

Шандра ей понравилась. Во всяком случае, именно так я интерпретирую реплику: “Что-то в тебе есть, крошка!” — и медленный таинственный взмах длинных ресниц. Затем наша гостья оккупировала главный салон и привела там все в движение. Роботы вытягивались перед ней в струнку (как ее собственные, так и мои), помост грохотал и гудел от цоканья каблучков, по всему жилому модулю тянуло сладким парфюмерным запахом, и неизменное “массаракш!” перемежалось другими словами, более древними и оттого, должно быть, понятными динозавру вроде меня. Я изумлялся энергии этой субтильной особы: за пару часов она перемерила все платья, забраковала десяток из них и прогулялась по банкам памяти “Цирцеи” в надежде найти что-нибудь древнее, позабытое, но подходящее для Барсума. Не знаю, была ли она звездой или черной дырой, но уж специалистом она являлась классным! Установив этот факт и отметив, что Шандра тоже благоволит к своей наставнице, я успокоился.

Мне пришлось вернуться в Гатол, на презентацию голофильмов и литературных произведений, устроенную Эстебаном дим Рио. Это было важное мероприятие, сулившее мне солидный доход, если удастся продать хотя бы десятую часть записей из банка “Цирцеи”. Теперь, когда моя авантюра с панд-жебскими статуэтками рухнула, я возлагал большие надежды на рынок зрелищ, книжной продукции и особенно спортивных состязаний, столь популярных на Барсуме. Зрелища — ходовой товар в любом из высокоразвитых миров, а вот технологиями тут не поторгуешь — есть свои, а чего нет, то дешевле и легче придумать, чем покупать у спейстрейдера. Бывают, конечно, исключения — скажем, дубликатор массы, с которым возились Шард с “Красотки” и Джонс с “Асгарда”; но дубликатор на Барсуме уже был, а транайская машинка для выжигания мозгов здесь, к счастью, не требовалась.

Мои записи не вызвали ажиотажа, но в целом презентация состоялась; как я и надеялся, десять процентов скупили на корню (спорт, балет, эротика, нейроклипы и шлягеры), а кой-какая поэзия и проза отправились в столичный университет, к литераторам-экспертам, которым полагалось выявить непреходящую ценность этих творений для барсумийских библиотек. Я мог рассчитывать, что продам права на половину литературных записей, если критики будут не слишком суровы. Вернувшись на “Цирцею”, я обнаружил, что милые дамы пребывают в согласии и добром расположении духа, что занятия двигаются полным ходом,’ а роботы трудятся не покладая конечностей. Кас-сильда, разыскав с полсотни древних туалетов, велела воссоздать их в шелке, бархате и парче, и кое-что явилось настоящим открытием. Я был в восторге, хотя бальные платья времен величия Тритона могли показаться нескромными даже для барсумийцев. Они слишком открытые и полностью обнажают грудь, а также другие интимные части тела, но весь фокус в том, что их нужно клеить из кристаллошелка. Его благородное сияние скрывает то, что должно быть скрыто, окутывая плечи и бедра радужной мерцающей дымкой. Да, кристаллошелк — это нечто восхитительное! Вид его прекрасен, цена стабильна (и огромна!), и лишь в немногих мирах умеют творить подобное волшебство. Пришлось мне снова обратиться в “Инезилыо” с дополнительным заказом. К счастью, я не сторонник торопливости в делах и еще не отменил приглашения; прикинув же возможные выгоды, решил не отменять его вовсе. Надеюсь, их представитель не хотел обидеть Шандру, а допущенную им небрежность я мог компенсировать ей туалетами из кристаллошелка.

Наступил день, когда катер доставил орду гостей с Барсума, и мой тихий, мирный, спокойный корабль превратился в подобие Колизея накануне гладиаторских боев. Рубку, спальню, кладовые и медотсек я предусмотрительно запер, но в остальных помещениях (кроме, пожалуй, карцера) кружились пестрые людские водовороты, сверкали яркие огни, развевались одежды и темные локоны, блестели глаза, и на оливково-смуглой коже рассыпались искры самоцветов. В кают-компании (там был оборудован бар) закусывали и пили; в гимнастическом зале, украшенном цветочными гирляндами из моих оранжерей, пили, закусывали и сплетничали; во всех остальных местах, не считая салона, творилось то же самое. Двери в салон были пока закрыты — в ожидании предстоящего священнодействия. Вероятно, оно являлось событием всепланетного масштаба, так как кроме деловых кругов и журналистов пожаловали политики — от правящей хунты, а также от хунт Свирепых Ягуаров, Серого Кондора, Анаконды и Оцелота. Пили много, но все вели себя на удивление прилично, не исключая репортеров, — наверно, потому, что у карцера дежурил наряд роботов с лучеметами.

Наконец огромные двери салона распахнулись, и публика, истомившаяся в ожидании, валом хлынула внутрь. Должен заметить, что все спейстрейдеры стремятся сохранить порядок на таких мероприятиях, а я — еще больше, чем остальные. У меня имеется свой способ проведения аукционов, абсолютно объективный и не позволяющий участникам сунуть нос в чужие дела. Итак, первым делом зрители занимают места в бельэтажа, а непосредственные участники — в партере, подальше друг от друга. Каждому из них выдается миниатюрный терминал, связанный с компьютером “Цирцеи”, и каждый может отстучать на нем предлагаемую цену. Высшая ставка загорается на табло; желающие прибавить делают это скрытно, так как их кресла скорей похожи на кабины, не позволяющие разглядеть ни движений руки, ни выражения лица. Затем трижды падает молоток. Все! Продано!

Есть в этом деле маленький секрет — мой собственный терминал, на котором высвечивается максимальная цена и с которого я могу ее повысить, если недоволен наилучшим предложением. Это значит, что ни одна модель не уйдет задешево — в крайнем случае она остается у меня; ведь только мне известны номера терминалов и фамилии победителей. Уверяю вас, что при такой системе никто не знает, какое платье кому досталось и сколько из них выкупил сам жадный Старина Френчи. Демонстрация проводится неторопливо, чтобы манекенщица успела переодеться. В паузах я развлекаю публику всякими шуточками, роботы разносят прохладительное и горячительное, а гости обмениваются впечатлениями. Смысл длительного показа — двоякий; во-первых, я могу нанять только одну манекенщицу (зато самую лучшую, вроде Кассильды), а во-вторых, оценить реакцию покупателей. Стоит ли добавлять, что со своего места я вижу всех, а также их имена и предложения на своем терминале?

Мы начали в обычном неспешном ритме. Кассильда была выше всяких похвал — безусловно, звезда, а не черная дыра: макияж великолепен, жесты отточенны, движения плавны, ткань струится с покатых плеч, глаза сияют, волосы вьются. Зрители хлопали в восторге, покупатели трудились над терминалами, “Цирцея” подсчитывала прибыль, роботы метались с подносами туда-сюда, а мы с Шандрой развлекали гостей.