Смытые волной - Ольга Приходченко

– Вы еще здесь? Мы думали, вы давно уехали на своих новеньких «жигулях». «Жигули» мои им покоя не дают. За машиной я честно отстояла огромную очередь. А с деньгами мне помог бывший директор магазина. Даже скорее не мне, а двум моим мальчишкам-близнецам. У него своих детей не было, и жена давно умерла. Существуют же на свете нормальные человеческие отношения. Но, к сожалению, кое-кому они неведомы, слухи разные про меня распускают, а я ведь ничего не скрываю.

Я понимала, что всю эту тираду женщина специально громко не для меня выдает, и только согласно кивнула в ответ головой. Как я устала, мне же еще на базу возвращаться. Столько работы, весь мой стол наверняка документами завален. Мы со старшим экономистом, теперь моей верной подругой, на пару тащим весь этот воз. Завозная кампания в самом разгаре, впереди еще закладка на зимнее хранение. Со свободным временем швах, у меня ничего нет, кроме этой проклятой работы. Я, по-моему, сама загнала себя в туннель-тупик, из которого нет выхода.

– Ольга Иосифовна, валим отсюда, – предложила заведующая, – пусть повестками официально вызывают, а то взяли моду звонить, когда им вздумается. Пальчиком манить. Хотите я вас подвезу?

– Спасибо, я тачку отловлю.

– Тогда, может, перекусим где-нибудь, жрать охота.

– Нам с вами лучше вместе не светиться.

– Оля, а ты что, меня совсем не узнаешь? Нет? А я тебя сразу признала. Мы ведь еще со школы знакомы. Не помнишь? 56-я старая школа в Аркадии?

Я смотрела на эту симпатичную, немного полноватую молодую женщину.

– Убей меня бог, не помню.

– Поехали, по дороге напомню. Моя девичья фамилия – Соболева. Я Наташа Соболева. За тобой бабушка приходила, и я с вами топала до вашего дома на Шестой станции. Мне было дальше, на Бугаевку. Ты еще однажды туфель в грязи потеряла, а потом уже, как все, ходила в резиновых сапогах. А подружка у тебя была Ленка Дориенко. Вы с ней «Жизнь» Мопассана в школу притащили, так мы книгу из рук рвали друг у друга, тайком читали. Читали про первую брачную ночь и заливались краской.

Седьмой класс. Ох, как мне влетело. Бабка, когда увидела роман, веником отметелила, а потом и мама тапком по морде добавила. Хорошо еще, что от сестрицы утаили. Так что за классика мне досталось. Но девочку Наташу Соболеву признать в этой женщине я никак не могла.

– Неужели я так сильно изменилась? – Наташа горько вздохнула. – А ты вот еще совсем как девушка, только смеяться перестала. А ведь такая смешливая была. Этот твой следак так на тебя пялится, а мой сидит и похихикивает. Развлекаются хлопчики. Чтобы боком им повылазило их развлечение. На меня у них ничего нет. Я дяди Васины советы чту, как отче наш. Поговаривали, что он катала, карточный шулер. Не знаю, милейший человек, доброжелательный. Ты его еще застала?

– Так, смутно.

С трудом, но все-таки вспомнила, что мы с ней учились в одном классе, правда, всего один год, в седьмом. Рядом со старой 56-й школой находилось громадное новое здание Партшколы. Мы туда на переменках за вкусными жареными пирожками бегали. Ими торговали «леваком» прямо из окна их партийной столовой. Мне смешно стало, и тогда, получается, был партийный левак. Наташка очень часто пропускала уроки и в новую школу не перешла. Говорили о ней, что она после семилетки пошла ученицей на какую-то фабрику. С тех пор больше ни разу с ней не виделась, если не считать мимолетную встречу в нашей диспетчерской, о которой Соболева говорит, и вот на тебе, где пришлось столкнуться.

– Оля, поехали ко мне, я вчера борща наварила, еще кое что нашкрябаем. Я давно хотела с тобой поговорить. Но все не складывалось, и видела, ты меня не узнаешь.

– А поехали, ноги в контору не несут. Где ты живешь?

– Все там же. Только дядя Вася дом помог новый отстроить. Моих ребяток любил так, как родные папаши не любят. А ты где живешь?

– Все там же, на Шестой, с мамой, бабушкой и сестрой.

– Серьезно?

– Вполне, ничего не изменилось, слава богу.

– А на кой ляд ты на базе лямку тянешь, если даже собственного угла не имеешь? Уж с однокомнатной кооперативкой они могли тебе помочь. Для личной жизни, ну, там, того-сего? Взрослая же тетка. Сколько лет уже пашешь? Семь? Вот суки.

– Может, и помогли бы, но я не обращалась. Не хочу ни от кого зависеть. Заработаю еще на квартиру или замуж удачно выскочу.

– Вот это дело. Все, прикатили. Мои архаровцы в пионерском лагере. Я их на все лето сбагриваю, на все три смены отправляю. Бабушка умерла, присмотреть за ними некому. Они дядю Васю побаивались, пока он жив был, я была спокойна. А сейчас с ними никакого сладу.

– Сколько им?

– Два раза по двенадцать. Я их в шестнадцать родила на свою голову.

Мы тормознули у ворот Наташиного дома, она быстро выскочила из машины и так же быстро, привычными уже движениями открыла их, и мы въехали вовнутрь. Широкая асфальтированная аллея, обвитая виноградом, упиралась в довольно большой дом. Лохматая непривязанная собака бросалась на дверь с моей стороны.

– Васька, на место, я кому сказала – на место, это свои. Выходи, не бойся, Оля, он не тронет.

– Я знаю, что не тронет, у меня сучка дома, Капка. Сейчас Васька нанюхается и признает. А вдруг цапнет?

– Вася, свои, фу! А ты все такая же собачница? Помню твоих животных: рыжая дворняга и кошки. Так?

– Да, только Дружок умер, и коты погибли. Теперь маленькая у нас собачонка, из пинчеров, девочка Капа.

– Дружка вашего хорошо помню. Как он очередь за мукой честно отстоял в магазине, бедняга часа три с бабкой твоей в толпе мучился, но свои два килограмма получил. Продавщица шутила: «А шо, он не человек? Шо, ему жрать не надо? Всем хватит!» Народ смеялся. А без Дружка, без драки не обошлось бы, все на взводе, достанется или нет, не зря стоим.

– Наталья, у тебя здесь просто рай.

– Да, этот рай как бы мне боком не вышел. Где присядем, на веранде прохладно, не замерзнешь? Сейчас плед притащу. Давай чекалдыкнем в честь встречи. Нормально, Григорий!

– Отлично, Константин! – смеясь, ответила я. Надо же Михаилу Михайловичу придумать такой пароль.

Мы засиделись дотемна. Устроили себе небольшой праздник, переговорили обо всем на свете, друг другу выложили все без прикрас. Когда я уходила, Наташа грустно пошутила, что нас на допрос, как на дуэль вызывают, как Пушкин Дантеса или граф Монте-Кристо сына Мерседес, она забыла, как его зовут.

– Наташ, они за честь свою или честь женщины стрелялись, жизнь на кон ставили, а эти за какую честь с нами рискуют? Начальству своему угодить, а себе звездочку очередную на погоны присобачить. Ну как же, разоблачили крупных растратчиков народного добра. Та девчонка девятнадцатилетняя с четвертого склада, только техникум окончила – растратчица, опасная преступница, в тюрьму ее, а она никогда двадцатипятирублевку в руках не держала, ее восемьдесят рубчиков в зарплату ей пятерками и десятками в кассе отсчитывали. В одной юбчонке бегала, так в ней и в камеру попала. Всем миром собрали ей теплые вещи, беременная она. Думаю, пользуются ее состоянием и радуются своим разоблачительным успехам.

Одесская завмагша мадам Соболева

Когда Наталья затягивалась очередной сигаретой, лицо ее в болезненной ухмылке изменялось до неузнаваемости. Она часто запрокидывала голову, и в этот момент казалось, что она заглатывает невидимые слезы. Голос сначала дребезжал, затем стихал, так что мне приходилось напрягаться, чтобы уловить, о чем Наталья говорит.

– Олечка, ты какого года, сорок шестого? А я в сорок пятом родилась. Моя мама, царство ей небесное, встретила молодого красивого морячка в санатории, где тот долечивался после фронтового ранения. Танцевать он не мог, и они вместе коротали время на лавочке в глубине парка. Провожал он ее только до калитки, дальше, до трамвайной остановки, тоже не мог, для него слишком далеко, ноги сильно болели.

В очередное воскресенье он и на танцах не появился. К ней подошел его товарищ по несчастью и сказал, что у Пети воспалилась рана, ему опять ее почистили и теперь он отлеживается в палате. Посторонним заходить в корпус не разрешалось, но есть вариант – через открытое окно, если она захочет, благо палата на первом этаже. Девушка не возражала, Петины товарищи ее аккуратно подсаживали, и она сразу оказывалась в объятиях любимого. Так она и лазила к нему, пока его не выписали, и Петр укатил к себе на родину, обещая обязательно вернуться.

Обещанного, как говорится, ждут три года. Но для девушки они превратились в бесконечность. Или что-то случилось, или Петя забыл вернуться, но след от курортного романа остался – недоношенная Наташка появилась на свет за два месяца до окончания войны.

– Трудно в это поверить? Мне самой не верится. Роды у мамы были тяжелыми, последствия печальными – мама умерла, когда мне было всего два годика. Дорогой папочка, бравый морячок, так и не появился. Меня воспитывала бабушка, тянула, что называется, из последних сил, я была ее вечным хвостиком. Жили мы здесь же, на Бугаевке, в маленьком домишке с огородиком. Он был нашим спасителем, кормил круглый год. Мы высаживали кукурузу, летом в пляжный сезон бабуля варила ее, мы несли подрумяненные початки в Аркадию, запасшись солью. Бабушка громко кричала: «Пшенка, пшенка, горячая, вкусная пшенка!» Я, мелюзга, ей подпевала: «Пьсенка, пьсенка!» Еще бабушка держала корову, по тем временам целое состояние.