Hollywood на Хане - Ян Рыбак

«Очень цельная и целеустремлённая девица, закалённая привычкой к сопротивлению отцовской и любой другой посторонней воле…» — Подумал я про неё. Она наверняка доберётся до вершины…

Вечером, когда умирающее солнце затопило склоны гор розовой пеной, а привычная к безраздельному царствованию голубизна отступала по всему фронту и удерживала последние форпосты лишь на северных стенах, я вышел на свою обычную вечернюю прогулку и обнаружил Сашу Коваля, задумчиво наблюдающего прощальную агонию дневного светила. Его красная пуховка полыхала в закатных лучах густым каминным пламенем, а выразительный контур лица — крупный каракуль бороды и грозный карниз бровей — был суров и печален: немолодой человек, наблюдающий закат немолодого мира.

Я загляделся на эту картину. Прыгнуло и томительно заныло сердце. В этом было так много старого, доброго, прямолинейного Хэма, так много того, благодаря чему я начал ходить в горы и продолжаю ходить до сих пор…

Зачесались руки: захотелось впрыгнуть в суровый шерстяной свитер — тёмно-серый, под подбородок, покусывающий горло, — приземлиться в занесённой снегом альпийской хижине, у камина, за пишущей — стучащей, спешащей, спотыкающейся — машинкой, и писать, писать, писать тягучий, тёрпкий и печальный рассказ «Старик и горы», отвлекаясь лишь на то, чтобы набить погасшую трубку да приложиться к стаканчику «Дайкири»…

О чём был бы этот рассказ, спрашиваете вы? Конечно же, не о горах. Это был бы рассказ о тех вещах, которые только и интересны сложившимся людям: об одиночестве и одиноком упорстве, о зрелой, принимающей всё как есть любви, о неразделённости, о том, что всё в этой жизни было слеплено кое-как: нелепо и неуклюже, но немыслимо уступить что-либо из этого нелепого и неуклюжего, о всё ещё сильном, но уже многое повидавшем и потому лишь неторопливом теле, о мудрой и, соответственно, избирательной памяти… Но главное, я бы рассказал о безнадёжных, проигранных изначально сражениях, которые, тем не менее, нужно вести до конца: до ухода, до последнего бесповоротного поражения, — неизбежного, но могущего, несмотря ни на что, стать достойным.

Ночью раскалывалась голова и ныли зубы: пульсировала вся правая сторона. Правое полушарие бессонно маялось, а левое задрёмывало чутким сном китообразного… Муторный полусон.

Зашевелились в шесть утра, обменялись хриплыми фразами, повздыхали, протёрли глаза… Нащупал термос, закутанный с вечера в Лёшину пуховку и отхлебнул пару глотков всё ещё тёплого чая. Не торопясь, чтобы не расплескать головную боль, одеваюсь, высовываюсь по пояс в тамбур и разжигаю горелку, за ночь вмёрзшую в лёд всеми своими паучьими лапками. Топлю Лёше воду для овсянки и нам обоим на чай. Сам я изрядно охладел к овсяной каше и предпочитаю более аскетический утренний вариант: сыр с сухарями.

Затем, я напяливаю промороженные «мыльницы» пластиковых ботинок, которые стучат поутру, как кости мертвяка, и отправляюсь в свой туалет на западном склоне гребня. Я вытоптал его себе сам: проложил дорожку до того места, откуда уже не виден лагерь, а склон становится круче, как набегающая волна: тяжёлые пласты снега застыли на старте, готовые по первой же команде ухнуть в ничего не подозревающую долину. Тут-то я и вытоптал себе скромный пятачок, откуда вечером можно наблюдать величественные закаты, а утром просто наслаждаться тишиной и уединением.

После завтрака мы все уходим вниз. Я выхожу первым. Маршрут пустынен сегодня, несмотря на прекрасную погоду, и за всё время спуска я встречаю лишь Илью Левченко, да перед самым скальным поясом троицу молодых бельгийцев. Уже на скалах обнаруживаю приотставшую от своих девушку-бельгийку, и мы обмениваемся с ней несколькими фразами. Она узнала меня: «ты парень из RedFox Team»!.. — так она окрестила нашу группу, поскольку мы все, как близнецы щеголяли в одинаковых ядовито-зелёных курточках от «РедФокс». Говорит, что устала, интересуется, близко ли второй лагерь, и будут ли ещё скалы. Сочувственно, киваю головой: сперва «нет», затем «да»…

На скальном поясе я какое-то время нерешительно изучаю пучок разнообразно изношенных верёвок, которыми провешен крутой траверс. Пытаюсь оценить вероятность срыва и его последствия, затем убираю ледоруб на рюкзак и прищёлкиваюсь обоими «усами» к тем перилам, которые кажутся мне наименее потёртыми. Спускаюсь лазанием по крутым, скользким, жидко припорошенным скалам, где не знаешь, что лучше: довериться пожилым верёвкам или максимально сосредоточиться на лазании. Кошки мерзко скрежещут, вниз по склону брызгает мелкая каменная крошка…

Попив чая в первом лагере, за полчаса сбегаю вниз к морене.

На леднике бушуют реки. Третий день подряд стоит солнечная погода, и распустившиеся от безнаказанности потоки воды несутся, закусив удила. Ледник почернел и опал, порос каменными грибами на тонких ледовых ножках. Меня не радует всё это великолепие, поскольку я знаю: скоро погода испортится, и случится это именно тогда, когда она будет нужна нам больше всего: на последних выходах…

В базовом

Сегодня у нас день отдыха. За завтраком все сидят хмурые, небритые, задумчиво ковыряют манную кашу…

Гоша, как обычно, приходит поздно, почти ничего не ест, во всём ищет художественные смыслы.

Пристально смотрит на остатки хлеба, барабанит пальцами по столу, затем взглядывает на меня и значительно подымает вверх палец:

— Вчерашний хлеб!..

— Что «вчерашний хлеб»?..

— Хлеб!.. Хлеб — это ещё один способ заработать в базовом лагере. Открыть пекарню на леднике: «Тянь-Шаньский хлеб»…

— А-а…

Творческий человек, перебивающийся случайными подработками и зависящий от прихотей таких ветреных материй, как художественная мысль и вдохновение, Гоша любит строить сугубо материальные прожекты надёжного заработка. Ему нравится прочно стоять на земле обеими ногами… Предыдущими Гошиными проектами были: а. сдавать в лагере двуспальные кровати законным и преступным парам,

б. открыть тир, дабы пережидающим непогоду восходителям было чем развлечься.

Он неизменно делится со мной своими финансовыми озарениями, которые так же неизменно вводят меня в глухой ступор. Настолько глубокий, что я не умею даже отшутиться…

«А-а…» — это всё, что бывает у меня сказать на тему тира или пекарни, но я пытаюсь вложить в это междометие максимум поддержки и сочувствия.

Надо сказать, Гоша умеет быть неожиданным, — этого у него не отнимешь.

В первые дни по прилёту высота сыграла с ним злую шутку: Гоша пьянел, шалел и временами напрочь терял чувство реальности. За ужином — я говорю сейчас о дне прилёта — он оглушил нас диковатой выходкой. С нами за столом сидели молодые и, не в обиду им сказано, интеллигентные ребята из Архангельска. Конкретно напротив Гоши, сидела маленькая светлая девочка с русыми косичками и волевыми скулами румынской гимнастки. Гоша, рот которого не закрывался ни на минуту из-за переполнявших его чувств, скакал с темы на тему, как горный козлик, и из под его золотого копытца разлетались перлы ошеломительного остроумия и всеохватной эрудиции. Он жестикулировал столовым ножом и обращался ко всем, кроме волевой девушки, обнаруживая, таким образом, свой интерес к ней и некоторое юношеское смущение… Девушка же в разговоре не участвовала, вела себя тихо и тщательно пережевывала пищу.