Вооруженное восстание животных - Александр Тюрин

Вот я уже сушусь на занавеске, на метр ниже подоконника – неподалеку птицы летают – я вижу их тепловые силуэты – и я могу стать одним из них, правда ненадолго.

Расстояния до земли разучился я бояться еще в армии, отсидев на деревьях в общей сложности не меньше месяца. В шахте лифта я тоже не слишком сдрейфил. Высота мне больше нравится, чем общество грубиянов-червяг. Да и сейчас она была смазана темнотой, а если точнее зеленоватыми сумерками.

Правда, было обстоятельство, которое могло расстроить, если бы я уже не расстроился до самого максимума.

Спасательница-занавеска потихоньку «текла», то есть растягивалась, собираясь вскоре лопнуть. А в лаборатории уже принялось все падать, разбиваться, отлетать, отскакивать. Двери, шкафы, стулья, перегородки, автоклавы, реакторы, колбы, штативы, пробирки.

Отчитав добросовестно до семи, я чуть приподнялся, закинул в лабораторию последнюю гранату и опять съехал вниз. Два толчка почти наложились друг на друга, шпокнул боезаряд, а потом сдетонировала смесь хлора, воздуха и того джинна, что сидел во втором баллоне. Над моей головой бросились на улицу всякие ошметки, я же досчитал до трех и поспешил в лабораторию, чтобы больше не мучить занавеску.

Некогда модерновая лаборатория превратилась в подобие развалившегося батальонного сортира. Завалена каким-то дерьмом, а оно, в свою очередь, засыпано белым порошком, то ли солью, то ли штукатуркой. Все перегородки напрочь снесло.

Какие-то кучки продолжали ворочаться и как будто проявляли недовольство. Я решил дальше подоконника не двигаться.

Эти паршивцы могут быть везде: на этаже, на лестнице, на крыше, на стенах. Круто я все-таки их раззадорил своими оборонными мероприятиями.

Где-то неподалеку, аккомпанируя моим соображениям, уже потрескивали разряды.

Кажется я ненамного облегчил свою участь. Пора писАть на подоконнике: «Обнаружившему мои кости, просьба в ведро не бросать».

Электрическая песня льется все ближе и ближе, для меня исполняют, можно сказать, по заявке. И слова там, наверное, известные: «Кто был ничем тот станет всем». А может все правильно? Кто лучше прыгает, кусает, колет – тот и прав, тот более прогрессивен.

В лабораторию откуда-то из-под плинтуса стали вползать длинные зеленые тени. Снаружи по стене прокатились и разорвались шаровидные разряды. Это было красиво. Придется помирать…

И вдруг, заглушая треск марширующих червяг, загребли вертолетные лопасти. Я стащил с себя шлем и замахал им, как бешеный человек. Наверное, это было замечено, поэтому вертолетный гул сместился ко мне и отклоненная козырьком крыши веревочная лесенка заболталась в полуметре от меня.

Я то ли прыгнул, то ли рухнул, но шаткую тропу в небо ухватил. Вертолет, заполучив меня, сразу съехал в сторону, и совершенно правильно поступил, потому что в окошке с моего подоконника заулыбалась крюкастая морда.

Пулеметные очереди – я кайфанул от этой музыки больше, чем от Баха-Бетховена – помешали червяге скинуть меня, так сказать, с подножки. Недовольная физиономия скрылась с видом, будто ей не дали подышать свежим воздухом, длинно сплюнув припасенной для меня токсичной слюной…

В кабине геликоптера встретился огнедышащий Пузырев.

– Ну что, накудесил, негодяй, Рэмбо за чужой счет. Чихал я на барахло в технопарке, понял, – он для убедительности сморкнулся в раскрытый люк, по деревенски, одной ноздрей. – А вот за вертолет будут вычитывать из моей зарплаты, и, следовательно, из твоей. Вылет-то коммерческий. Ну что, наборолся вволю? Попросил бы, мы тебе и «Секстиум» новый поставили б, и складную баррикаду. Но только дома.

– Я думал, все бесспорно… как я ошибся, как наказан. Прошу послать меня на конференцию по птичьим правам! – кричал бы до завтра, заряд недовольства я ого-го какой накопил. – Вы же видели Мону Лизу, улыбнувшуюся из окна? Неужели такие лица в вашем вкусе? Вас что, в детстве по Эрмитажу не водили?

Пузырев заметил, что я нахожусь в состоянии фронтового психоза и несколько утихомирился.

– Ты только сегодня морду увидел, а я всю жизнь их наблюдаю. Даже когда в зеркало смотрюсь.

Возмущенный до глубины пуза босс Пузырев стих. Боюсь, по-своему он был прав. Кроме него и пилота, в кабине сидел еще стрелок, крутой мужчина в пятнистом комбинезоне и шлеме с зеркальным забралом; похоже, он и стрекотал из пулемета. Такие бойцы могли бы повоевать, если бы начальство приказало.

Сама машина была лопухово-салатного, то есть, маскхалатного цвета; пилот и стрелок явно из какого-то подразделения МВД. Сейчас вертолет висел метрах в тридцати выше крыши разоренного технопарка.

А на ней «загорало» под полной Луной пяток червяг. С легкой грустью и даже укоризною, слегка поигрывая слюнями и хоботками, они поглядывали на винтокрылую технику со вкусностями внутри.

– Поднимайте свою тачку, эти зверьки имеют длинные руки, – предупредил я пилота. И тот послушался, потянул ручку на себя.

– Коммерческий, значит, для меня вылет, – обида, типичная для непризнанных героев, продолжала мучить меня. – Мое потрепанное тело перевернут вверх карманами, а тем временем высокопоставленные товарищи начнут искать решение проблемы червяг политическими средствами, использовать ситуевину для разборок с министрами. Всякие профессиональные миротворцы найдут точки взаимопонимания с животными-повстанцами и станут крепить дружбу. Экологисты скажут, что все мы дети одной планеты, такой маленькой в безбрежном океане космоса. Любители природы будут испытывать чувство искренней симпатии и духовной близости. Это только для духовно далеких останутся меры воздействия и пресечения: блокирования, оцепления, фильтрации, карающие кулаки и справедливые дубинки.

– Сейчас как высажу обратно. Наверное, мало тебе? – отозвался Пузырев, которому я так надоел.

– Вопрос поставлен прямо. Может даже ребром. Придется отвечать: мне не мало. И в самом деле пора на отдых.

– Наконец, я слышу речи не мальчика, но мужа, – отозвался зеркальный шлем и представился. – Майор Федянин. – Потом стал доступно объяснять. – Вот ты хочешь, чтобы вся держава встала против этих грызунов. Но представь, в твоем охранном бюро не тридцать, а тридцать тысяч голов. Тогда приплюсуй командиров и начальников, которые желают без всякой обузы дожить до светлой министерской или дачно-пенсионной жизни. Да еще учти государственные интересы, которые с общечеловеческими не совпадают. Да соблюдение секретности, да экономия средств, да требования устава и почти-разумные указания начальства о том, как все делать. Так что, милый мой, сколотись эдакая антиживотная дивизия, ничего приятного от нее ты не дождешься, будь уверочки.