Вася Алексеев - Ф. Самойлов

— Только «Капитал» указали в протоколе.

— Ну и держись так: не знаю, мол, и не ведаю ничего.

В камере было душно, арестованных набралось раза в два больше нормы, на нарах не хватало места.

Постепенно Вася привыкал к тюремному быту. Трижды в день приносили баланду или кипяток. Кого-то водили на допросы, кого-то вызывали «с вещами», и это значило, что в камеру он больше не вернется. Куда только попадет?

В тюрьму ©сё доставляли арестантов. От них товарищи узнавали о новостях. Аресты не испугали путиловцев, и грозный приказ военных властей тоже. Едва пустили завод, как он снова забастовал. Одним из требований было освободить арестованных. Пришедшие с воли в конце февраля рассказывали, что настроение рабочих боевое. На Путиловском не прекращаются забастовки и волнения, из мастерских вывозят на тачках ненавистных мастеров. Как в пятом году!

Васю на допросы водили редко. Серьезных материалов против него полиции не удалось раздобыть. Но и не отпускали. А неизвестность томила — тем сильнее, чем более бурными становились события на воле.

Как-то утром в камеру явился надзиратель в сопровождении нескольких городовых и стал читать список арестованных, которым надлежало собираться «с вещами». Вася, услышав свою фамилию, вздохнул с облегчением. Куда собираться, он не знал, но всё равно — предстояла перемена.

Вызванных оказалась изрядная группа, и в ней — многие путиловские большевики. Дмитрия Романова в их числе не было. Вася с грустью простился со своим наставником и другом. Когда они увидятся вновь? Может быть, скоро встретятся где-нибудь в далеком таежном селе два поселенца, а может быть, недобрая судьба в лице жандармского начальства разлучит их на долгие годы, если не навсегда.

Городовые вывели арестованных во двор и передали военному конвою.

— Становись! — раздалась команда. — На первый-второй рассчитайсь!

— Не иначе, в солдаты нас сдают, — тихонько сказал Васе сосед.

— Похоже…

— Отставить разговоры! — взревел унтер-офицер. — Смирна-а!

Уже на улице путиловцы узнали от конвойных, что ведут их в проходные казармы.

Казарма, куда их пригнали, могла вместить несчетное множество солдат, но помещение, отведенное вновь прибывшим, было изолированным — длинное и полутемное, заставленное двухэтажными дощатыми нарами, на которых сидели и лежали люди в штатской одежде. Окна выходили во двор и были забраны толстыми железными решетками.

Приход новой партии вызвал в казарме оживление:

— Ого, вашего полку прибыло!

— Гляди-ка, знакомые все лица!

В самом деле, проходные казармы оказались местом неожиданных встреч. Здесь были путиловцы и рабочие других заводов, поддержавших путиловскую стачку. Они встретили прибывших, как старых друзей. Да многие и были друзьями на самом деле. Вася с радостью бросился навстречу Павлу Шубину.

— Вот и свиделись, браток, — сказал тот, обнимая его. — Никак не могут жандармы нас с тобой разлучить.

Они знали друг друга уже не первый год — по заводу и по большевистскому подполью. Шубин был одним из тех, кто ввел туда Васю.

— Куда пойдем отсюда?

— Похоже, не миновать нам села Медведь, — сказал Павел. — Там ведь, знаешь, дисциплинарный батальон. Решили разделаться с нами без суда.

Мрачная слава села Медведь шла по России уже второе столетие — с аракчеевских времен.

— И что же, ты намерен туда идти? — спросил Вася.

— Я царю-батюшке не слуга.

— Ну и я тоже.

Оба улыбнулись, они хорошо понимали друг друга.

Население казармы всё пополнялось, во всяком случае той ее части, где на окнах были решетки. С очередной партией из Выборгской полицейской части прибыл Петя Александров, с которым Вася сдружился еще во Втором Нарвском обществе «Образование» и в Ушаковской вечерней школе. Александрова арестовали в первый день путиловской стачки. Появился Иван Егоров, выступавший на заводском митинге с требованием поддержать забастовавших электриков. Его взяли одновременно с Васей Алексеевым и Дмитрием Романовым.

— Тут, пожалуй, можно устроить районное собрание большевиков, — невесело пошутил он, оглядевшись. — Кворум будет.

Иван Егоров был одним из руководителей Нарвской партийной организации.

— Кажется, и городское можно, — ответил Вася. — Вон сколько наших. Из всех районов есть.

Дни в казарме мало отличались от тех, что они провели в тюрьме. Только народу больше и свободнее можно обсуждать интересующие всех дела. Литературу получить не удавалось, но были тут товарищи, знавшие последние ленинские работы, дошедшие до России, — о войне, крахе Второго Интернационала, нелегальной деятельности в военных условиях. Рабочие слушали с жадным вниманием.

И за решеткой они не теряли времени даром. Так уж повелось. Тюрьма всегда становилась для большевиков своего рода университетом.

Был в казарме и другой «университет», устроенный не большевиками, а воинским начальством. Каждый день к арестованным приходил унтер, старый служака, известный умением «выбивать дурь из солдат». Должно быть, это умение избавило его от посылки на фронт. Унтер втолковывал арестованным «словесность». За многие годы службы он выдолбил ее наизусть и отчеканил бы, разбуди его посреди ночи, что есть часовой и что есть знамя, за сколько шагов надо отдавать честь господину офицеру и перед кем надлежит становиться «во фрунт».

— Знамя есть священная хоругва, — хриплым голосом произносил он.

— Хоругва…

Вася в точности повторял интонацию унтера.

— Совсем как у Куприна. Читали «Поединок»?

Унтер глядел на него ненавидящими главами:

— Грамотные больно, чисто скубенты. Из вас эту грамоту вытрясут в дисциплинарном-то батальоне. Забудешь, как читать!

В его «словесности» был раздел, который он тоже выучил на зубок, — «что есть враг унутренний и враг унешний». Насчет «унешнего» это было ясно. Германец. А «унутренний»? На сей счет унтер тоже не имел сомнений. «Скубент», жид, забастовщик. Но тут забастовщики сидели перед ним. Их было много, и объявить их в глаза внутренними врагами он не решился. Да и про «скубентов», про «пархатых» распространяться не стал. Подумал, должно быть, что не совладает с этим отпетым народом, собранным из тюрем. Еще выкинут такое коленце, что сам пострадаешь. Долго ли угодить на передовые?

— Русский солдат всегда готов послужить за православную веру и батюшку-царя, — втолковывал он. — Потому на нем божье благословение и начальство награждает за верную службу. Но кто забыл, что крещеный, да не желает положить свой живот за истинную веру, кто супротив царской власти идет, тот мучиться будет что на этом, что на том свете.

— Значит, мы вечные мученики, — как бы про себя проговорил Павел Шубин, толкнув Васю в бок. — Может, раскаяться, пока не поздно? Допустим, в жандармы пойти…

Кругом хмыкали, а унтер глядел на них, и красное его лицо дергалось от злобы. Еще скалятся… Их разве словами надо учить? Пересчитать бы зубы одному, другому. Тогда и до разума дошло бы…

Он начинал сбиваться, к вящему удовольствию слушателей. Этот «университет» был для них истинным развлечением.

В серьезные споры с унтером не вступали. Ни к чему. Зато всё менялось, когда в казарму приходила конвойная команда, чтобы забрать часть арестованных в село Медведь. Команда состояла ив солдат-мобилизованных крестьян и рабочих. С ними было легко найти общий язык.

Унтер-офицеры, прибывшие с командой, обычно отправлялись в канцелярию получать документы, а оформление тянулось часами. Солдаты располагались в казарме, их сразу окружали, и начинался долгий разговор. Тут Вася и его друзья давали себе волю.

Хотелось всё узнать об этих дядьках в кислых шинелях. Они глядели на арестованных хмуро, но без вражды. Что бы им ни внушали перед тем, как послать сюда, они не очень верили. Они сами ненавидели войну. И, подсев к такому дядьке, Вася завязывал беседу, которая скоро становилась общей:

— Откуда будешь, отец? Псковский или новгородский? А дома кто остался? Справляются там без тебя?

— Да где же справиться, когда одни бабы…

— До войны богато жил?

— Наше богачество известно — своего хлеба хорошо если хватит до великого поста.

— Видать, тебе никак без Дарданелл нельзя. Вот отвоюем их у турок — сразу богато жить начнешь.

— А что мне с этих Дарданеллов?

— Значит, нужны, если пошел голову за них класть.

— Нам сказано не слушать вас, как вы все тут смутьяны и бунтовщики. И чего тебе эти Дарданеллы дались?

— Не мне, папаша, они дались. Царь зарится на них. Только кровь нашу льет впустую. А забрал бы он Дарданеллы, так тебе, думаешь, хоть аршин земли прибавили бы? Ничего не получим, пока сами не возьмем. Мы, думаешь, почему бунтуем? Хотим, чтобы войне был конец, хотим, чтобы землю отдали крестьянам, а рабочие стали хозяевами заводов. Хотим, чтобы тот, кто работает, тот и ел вдосталь. Разве ты этого не хочешь?