Сад и канал - Андрей Столяров

Впрочем, я ошибся, полагая, что людей там не было. Люди там, к сожалению, были. Человек пятнадцать, мужчин и женщин, нервно сгрудились около локомотива, прижимая к нему дородного растерянного мужчину в железнодорожной форме. Судя по всему — машиниста. Мужчина вскидывал руки и повторял: Не имею права… — В плачущем добром лице его проглядывало что-то бабье. На него напирали. В кулаках у некоторых были палки и железные прутья. Но никто не кричал. Видимо, боялись привлечь внимание. Шипели — раскаленными от ненависти голосами. Бесновались, но — тихо. Особенно женщины. Мяли, толкали, щипали железнодорожника. Тут же, у брошенных в беспорядке вещей, находилась и стайка разнокалиберных ребятишек — небывало сосредоточенных — которые молча взирали на происходящее. Или плакали, но совершенно без слез.

Вероятно, разборка уже заканчивалась. Когда мы подбежали, то на железнодорожнике трещала одежда.

— Ладно, ладно, — беспомощно говорил он. — Но смотрите, вам потом самим будет хуже…

И с необычайной для дородного тела проворностью вскарабкался на локомотив.

Что-то ожило внутри железной махины — громыхнуло, раздался протяжный гудок.

Это в данной ситуации было лишнее.

Потому что платформы, находящиеся метрах в ста пятидесяти от нас, разразились в ответ оглушительным звериным ревом. Даже очередной снаряд, закопавшийся у водонапорной башни и по бревнышку разметавший строения вокруг нее, не смог заглушить этот дикий рев. Толпа заворочалась. Черное крошево людей посыпалось вниз. Сквозь просветы акации я видел, что к нам бегут — расходящимся веером.

Медлить было нельзя.

— Отправляй!.. — скомандовал кто-то на локомотиве.

Вдоль всего состава прокатился буферный лязг. Вагоны дрогнули. Снова вырвался к небу тревожный гудок. Балансируя на подножке, я пытался раздвинуть закрытые двери. Разумеется, двери не поддавались. Главное, не было никакого упора. Вдруг, как взорванное, разлетелось окно — справа от меня. Это Маргарита запустила в него булыжником. — Скорее!.. — крикнула она. Подхватив брошенный кем-то железный прут, я одним движением сбил осколки. А затем накинул на раму пиджак. Жена, будто куль, перевалилась внутрь вагона. Кажется, она все-таки порезалась. На локте у нее появилась обильная кровь. Состав уже трогался. На стальных руках я передал ей сначала одного Близнеца, а потом — другого. Маргарита закинула сумку с продуктами. — Давай помогу! — сказал я ей. Но она почему-то уперлась в меня кулаками: Не надо… — Сгоряча я все-таки попытался ее подсадить, но она отбивалась, царапаясь, словно кошка. Повторяла все время: Я никуда не поеду!.. — По-моему, она просто сошла с ума. Все лицо ее перекосила мучительная гримаса. Напряженные губы извергали ругательства. В конце концов, она дернулась так, что мы оба упали. Я ударился коленом о шпалу. Между тем электричка, свистя, набирала ход. Промелькнули подножки и поручни последнего в составе вагона. Словно бабочки, улетели по воздуху два красных огня. И колесный тупой перестук постепенно растаял — укатившись в июльское марево, за горизонт.

Только теплые рельсы еще немного подрагивали.

Маргарита, слегка повозившись, уселась на стык. И достала из джинсов помятую тощую пачку.

— Прости меня, — отрывисто сказала она. — Прости, я сама не знаю, как это случилось… Но я вдруг поняла, что если уеду, то — сразу умру… Это он нас, наверное, не отпускает…

— Да, — сказал я. — Наверное, это — он.

Потому что я чувствовал в себе то же самое. То есть — если уеду из города, то сразу умру.

И поэтому в мире была — очевидная безнадежность.

Затрещала, ломаясь, акация справа от нас. И оттуда вдруг выпал взъерошенный потный мужчина. Посмотрел — три секунды, наморщась — и медленно вытер лоб.

— Все, — сказал он упавшим голосом. — Опоздали… Опоздали, выходит, тудыть-твою-растудыть!..

И, уткнувшись лицом в закопченную твердую землю — заплакал…

3. ЗВЕРЬ УМИРАЕТ

Горело несколько фонарей, и листва вокруг них была ярко-синяя. Она была ярко-синяя, фосфоресцирующая, живая, интенсивные размытые пятна ее непрерывно перемещались, ветви двигались, словно приобретя небывалую эластичность, гулким шепотом звучал разноголосый феерический хор. Плотные остриженные кусты голосили: Душно нам… Душно… — скрежетали колючками, выдирали из земли подагрические суставы корней. — Задыхаемся… — басом вторили им грузные обессилевшие тополя. Сучья их, казалось, царапали, черный воздух. Жесткая коричневая трава под ногами шуршала: Спасите… Спасите… — Бритвенными лезвиями шевелились ее ростки. Страшное бездонное звездное небо распростерлось над городом. Сияла катастрофическая луна. Крыши домов как будто немного флуоресцировали. Гнилостное свечение исходило от них. Сад за узким Каналом менял свои очертания: расползался через ограду на улицу, клубился и бормотал, а в самом Канале, расплескивая болотную воду, конвульсивно ворочалось что-то чудовищное — било ластами, шлепало по гранитной облицовке хвостом и, по-моему, тоже стонало, продавливая сквозь водяное бульканье жалобы на каком-то полузабытом эзотерическом языке. Голос был хриплый и вяжущий, словно из граммофона. Маргарита в изнеможении остановилась. — Я туда не пойду, — сказала она. Лицо ее бледным овалом проступало во мраке, а расширенные глаза, как у ведьмы, просвечивали в иные миры. Может быть, она и была ведьмой. Кто знает? Волосы ее также отливали расплывчатой синевой и сплетались с ворсистыми нежными веточками акации. Было непонятно, где кончается одно и начинается другое. Опушь жутких кустов переходила непосредственно в пальцы. Маргарита тряхнула руками, и кусты заскрипели. Мелкие круглые листики появились на тыльной стороне ладони. — Видишь, — сказала она, — он меня не отпустит. Он никого из нас не отпустит. Мы будем мучиться вместе с ним. А когда он умрет, то и мы умрем тоже… — Она коротко судорожно вздохнула. Жаркий порыв ветра прошел по растительности. И луна на секунду исчезла, как будто ее сморгнуло огромное веко… Нет, это все было не так. Не было никакой Маргариты. И не было никакого тела, срастающегося с кустами. Был — Сад. Был — Канал. И были — Дома, окаймленные флуоресценцией. Стекла во многих из них отсутствовали, и квартал походил на ряд костяков. Деревья в саду шевелились, точно одушевленные. Горело несколько фонарей. Было очень странно, что горят фонари. Электричество в городе отключили еще в июле. Тем не менее, эти туманные фонари горели. Листва вокруг них была ярко-синяя. — Осторожно, сейчас будет скользко, — сказал полковник. После некоторого колебания протянул мне руку. Ощущались на пальцах шершавые песчинки земли. Было действительно очень скользко. Вода в Канале опустилась почти до дна, камни, выступавшие из нее, были покрыты тиной, под подошвами она расползалась и чавкала, извивая зеленые пряди, пахло йодом, гниющими водорослями, как стеклянные, оцепенели на поверхности желтые распустившиеся кувшинки, аромат их примешивался к гниению, страшноватые призраки качались меж берегов, а во мраке, который скопился под аркой моста, будто раненый крокодил, ворочалось что-то чудовищное: громко шлепало ластами по воде, колотило хвостом по гранитной циклопической облицовке. Быстрые зеленые искры выскакивали оттуда и, шипя, растекались вдоль русла, отталкивая темноту, и тогда в пене ила проглядывало что-то блестяще-кожистое. Каждый раз я вздрагивал и инстинктивно отшатывался. — Не обращайте внимания, — говорил мне полковник. — Это — Чуня. Он — добрый. Если, конечно, его не трогать. — Куда вы меня ведете? — спросил я. — В Аид, в Царство Мертвых, — полковник обернулся и иронически покивал — совершенно напрасно, потому что в этот момент напряженные ноги его поехали, и он чуть было не ткнулся в тягучую липкую жижу, я едва, через силу, успел поддержать его, впрочем, тоже чуть было не соскочив с осклизлых камней, кеды мои намокли, ближайшая к нам кувшинка вдруг вспыхнула нездоровым электрическим светом, из пылающего нутра ее высунулись два гибких кольчатых усика. — Ничего, ничего, — сказал полковник. — Не пугайтесь. Осталось уже немного. — И продемонстрировал мне крупные белые зубы. Он совсем не походил на «мумию», кожа у него была бело-розовая, как у младенца, форменный костюм тщательно отутюжен и, зажатый в левой руке, болтался неизменный портфель. Я невольно посмотрел туда, где на фоне зияющего провала Вселенной, будто средневековый замок, сожженный дотла, поднимало зубцы полуразрушенное бетонное здание. Длинный башенный кран протянул над ним решетчатую стрелу, и, по-моему, что-то раскачивалось на серебряном тросе. Правда, в последнем я вовсе не был уверен. Полковник перехватил мой взгляд. — Да, — сказал он, — это было давно. Я сейчас вообще не уверен, что это было. Может быть, этого и не было никогда. — И он снова продемонстрировал мне крепкие белые зубы. А рука его с невероятной силой вцепилась в мою, и младенческое розовое лицо