Мир в подарок - Оксана Демченко

– Хорошо, – довольно кивнул Римах, словно это я расстроила опасный брак. Он был благодушен, доволен своим звучным голосом и болтал без умолку, явно радуясь заодно и отсутствию одышки. – Значит, наше дело сейчас – проводить тебя до Дарса. Я к лекарю загляну, чтоб не без повода ездить. Дари про скот выяснит, как собирался. А ты к городу попривыкнешь. Там без компании трудно по первому разу. Страшная жизнь в Дарсе, едят друг друга людишки и не давятся. Город поганый, живет каждую осень рабским торгом. Съезжаются туда гниды всякие, а толковых людей работящих и нет почти. Не то что в Гирте, положим. Там городской голова – это Голова, а не лизоблюд храмовников безголосый. Правда, как гвардию к нам поставили, полегче дышится. Уже пятый год пошел, как устроил их в казармах капитан Крёйн, что приезжал от князя. Кто Рысью его зовет, а кто просто зверем. В городе его пуще Адепта боятся, потому разговор у него короткий. Как вцепится – только от трупа и оттащат, и хоть ты князь, хоть ремесленник, – ему без разницы.

– Нет, не подумай, – усмехнулся моему ужасу Дари, – Он никого руками не рвет, мечом не рубит. Хуже, нудно допрашивает, роется, подробности выясняет. Дотошный и спокойный, ничем его не проймешь. А потом имущества лишает, в столицу увозит иль тут казнит, если вина велика. И спорить, деньги сулить, плакать и молить бесполезно, за ним князь, а у того вера лишь своим. Всю зиму Рысь жил в городе, к весне бывало, что при получении записки с приглашением к Крёйну в обмороки падали и яд принимали. Может, и нельзя было по-другому. Прежде у городских ворот что ни день – или казни, или трупы. А на площади особый помост для прилюдного наказания рабов, и всегда не пустой, доски от крови не просыхали. Мы скот продавали через перекупщиков, чтоб только в город не ходить. Мерзость одна. В первую зиму при Крёйне уже казней не стало (странно, выше Крёйном пугали: страшнее Адепта… и вдруг – похвала? Так какой он все же?).

– Нищих тогда славно подвинули, там шпион на шпионе. Храмовников в казармы загнали. Эти вовсе мерзавцы, но в городе теперь они не указ. А еще «веселых домов» позакрывали половину за «публичное наказание». Это закон новый, князем изобретенный.

– Очень занятный закон, – кивнул Дари. – Принят «с целью утверждения семейных ценностей и ограждения детей от кровавых зрелищ». Вот как! Теперь раба нельзя казнить за любой мелкий проступок, тем более публично. Да еще одевать надо хоть как, чтоб сохранить пристойность. Запутанные правила, любого содержателя грязных заведений можно со свету сжить, если взяться. Этот Крёйн рыжее нашего Римаха, и такой же оказался упрямый, он теперь раз в год наведывается, смотрит. Обычно к торгу рабскому, чтоб о княжеских указах как следует помнили.

– На площади только и остались корчмы убогие для мерзавцев всяких, и те опасаются сильно шуметь, – кивнул Римах. – А знать до того стала семейные ценности беречь! Прям от рабынь хорошеньких шарахаются. Окаянные было встряли, но они сами первые додумались проклинать жен за неверность, вот и затихли. Правда, жрецам и стражам все дозволено, но не прилюдно.

– В городе не вздумай в храмовый квартал заходить, его видно, там огорожено, – назидательно продолжил Дари. – В охрану к видьям ведь не силой сгоняют, там отборные бойцы, отказавшиеся от прежнего рода, семьи и имени, признавшие полную власть жрецов над собой. Зато над прочими безродные князьями себя ставят, от безнаказанности прямо пьяные. Страшно там. А уж что бывшие рабы творят, став храмовниками…

– Мы как на рынке осенью стоим, в «Золотом роге» живем, хозяин больно знатный, с понятием. Рядом есть и попроще заведение, «Бычий хвост», для селян прямо и пристроено. Ты запомни где ночевать, если без нас.

– Тин, только долго в первый раз там не оставайся, даже не думай, – предостерег Дари, успевший попутно сократить мое имя до прозвища. – Сиди тихо, ни во что не лезь. В Дарсе очень сильная видья, старая и опытная. Уедешь с нами дня через два. А дальше – как пойдет.

– Не стану загадывать, – кивнула я. – Все одно, не сбудется как придумаю.

До опушки добрели уже в темноте, почти на ощупь. Мне было легче, ночное зрение и чутье теперь – просто кошачьи. Я их и вывела прямиком к огню, взметнувшемуся едва не в рост человека. Перестарались наши робкие костровые.

Иртэ с Ермилом сидели, плотно укутавшись одним пуховым пледом. Дрожали не столько от вездесущего липкого тумана, сколько от зябкого ночного страха, пробиравшего обоих до костей. Одни, на краю Гиблого леса, полного невнятных опасных звуков, в самых мрачных предположениях о судьбе ушедших в глушь старших.

Нас они услышали загодя, но напугаться еще сильнее не успели. Римах издали взрыкнул по-хозяйски насчет ужина, и племянник торопливо заплясал у огня, собирая припасенную снедь. Иртэ бросилась в чернильную тьму за круг света костра без раздумий и с невозможной скоростью повисла у старосты на шее. Теперь она плакала уже не таясь, и без причитаний, молча, тише тихого. Роняла крупные слезы и слушала, уткнувшись носом в плечо, как отец дышит – без хрипов, глубоко, спокойно. А вскоре, успокоенная, уже спала, свернувшись у него на руках клубком.

Я недовольно покосилась на этого доверчивого котенка. Зачем ее-то в город тащить?

– Отошлем обоих поутру, – ответил на невысказанный вопрос Дари. – Она с отцом увязалась, думала больше и не увидит, отказать было невозможно. Иртэ с виду тихоня, а упрямее всех троих рыжих мужиков в доме. Я так считаю, Тамил вообще в этой семье самый безвинно пострадавший. Девочка в серьезном вопросе против отца слова не молвит. Он для нее бог.

– Скажи опять, будто она эту любовь бессовестную закрутила, – сердито буркнул староста, взъерошив бороду. – Одна баба в доме, дел по горло, да и ребенок она сущий…

– А то, – Дари устало кивнул, явно приводя доводы в сотый раз, – по весне ей дурно было, так Тамил с ней сиди, с ложки корми, на руках носи: отец велел, строго приказал. А кто отца слезно просил? Глазищами хлопала невинно, чистый младенец… Да бедный парень бегал от нее пол-лета, по дальним пастбищам прятался. Потом уже и от себя бегать начал, в купцы подался.

– Он ее вдвое старше, – буркнул Римах без особой уверенности. – Думать должен был головой… А с товаром его я послал, пора от лаптей отвыкать. Село стыдодею собирался передать.

– Уважаемый отец, вы вообще на нее когда в последний раз внимательно смотрели? – фыркнула я. – Да ваши сыновья небось устали оглоблями махать, женихов от младенца отваживая.

– Теперь это без разницы, отмахались некоторые, – буркнул староста совсем тихо и потерянно. – Пусть за кого хочет идет, я устал от споров, не могу больше. Да и толку… Я, дурак, думал, передам дела Тамилу через год-другой, да и поживу тихо. Рыбку половлю, на внуков порадуюсь. А теперь что – один из лесу не выходит, эдакий, вишь, великий охотник, бобер ему любой бабы краше, другой… Ну зачем ты меня вообще вылечила, а? Жить как, если все сам своим языком поганым я один и натворил?!