Волшебный корабль - Робин Хобб

— Да знаю, знаю я это все, — устало перебил Давад. — Стоит ли пережевывать в тысячный раз?… Толку никакого, горечь одна. Но нечего и притворяться, будто однажды все возьмет и станет так, как было когда-то. Не станет, Роника! То, что мы видим сегодня, есть лишь первая волна перемен. И эта волна захлестнет нас, если мы не сумеем ее оседлать. Потому что сатрап увидит, как здорово подкармливают его казну эти вновь нарезанные наделы — и не преминет нарезать еще. Да побольше. А посему нам остается только одно — приспосабливаться. Мы должны научиться у «новых» всему, чему сможем, и, если придется, действовать теми же приемами…

— Вот именно. — Голос внезапно заговорившего Ефрона напоминал скрип давно не мазанных петель. — Мы, глядишь, и к рабству приспособимся. И будет нам наплевать, если наши внуки угодят в неволю из-за наших долгов. Наплюем и на морских змей, которые вечно следуют за кораблями работорговцев, — ведь им достаются тела, которые сбрасывают за борт. Разведем их прямо здесь, в заливе Купцов — глядишь, и кладбище больше не понадобится…

Для опасно больного это была очень длинная речь.

Заметив, что муж приходит в себя, Роника тотчас потянулась за бутылью с маковым молоком и стала ее раскупоривать, но Ефрон медленно покачал головой:

— Не надо пока. — Перевел дух и повторил: — Не надо пока.

Его измученный взгляд обратился на Давада, и тот не успел стереть с лица гримасу жалости и изумления: он знал, что Ефрон совсем плох, но не ожидал, что до такой степени. Ефрон едва слышно закашлялся.

Давад выдавил некое подобие улыбки:

— Рад, что ты проснулся, Ефрон. Надеюсь, тебя не очень побеспокоил наш разговор?

Некоторое время Ефрон молча смотрел на него. А потом, казалось, просто позабыл про него. Неучтивость, свойственная воистину последней болезни. Потускневшие глаза отыскали жену.

— Слышно что-нибудь о «Проказнице»?…

Так погибающий от голода спрашивает о еде.

Роника поставила бутылочку с молоком и неохотно покачала головой:

— Впрочем, — сказала она, — корабль должен прибыть в самом скором времени. Нам уже сообщили из монастыря — Уинтроу едет к нам!

Последние слова она произнесла со всей радостью, какую могла вымучить, но Ефрон только отвернулся, поморщившись.

— Ну и что с него толку-то? — просипел он разочарованно. — Будет стоять с благочестивой рожей, а перед тем как отбыть назад чего доброго поклянчит пожертвование для монастыря?… Я давно махнул рукой на мальчишку — еще когда мать пожертвовала его Са… — Ефрон прикрыл глаза и помолчал, восстанавливая дыхание. — Пропади пропадом этот Кайл, — не поднимая век, проговорил он затем. — Должен был уже несколько недель как явиться! Если только он не отправил корабль на дно… и Альтию… Надо было поручить «Проказницу» Брэшену… Кайл — неплохой капитан… но надо, чтобы в жилах текла старинная кровь… не то с живым кораблем не совладаешь…

Роника почувствовала, что краснеет. Ее муж говорил ужасные вещи о собственном зяте, да еще в присутствии Давада!.. Какой срам!.. Она попыталась заставить его переменить тему:

— Ты, может быть, проголодался, Ефрон? Или пить хочешь?

— Нет. — Он снова закашлялся. — Я умираю. И я хочу, чтобы этот хренов корабль был здесь… чтобы я мог испустить дух на его палубе и тем его пробудить… чтобы вся моя хренова жизнь не пошла напоследок псу под хвост… Неужели я слишком многого прошу? Неужели не сбудется мечта… ради которой я появился на этот хренов свет… — Он окончательно задохнулся и прошептал: — Мак, Роника… мак… дай… скорее…

Она поспешно отмерила ложечкой сладкий молочный сироп. Поднесла Ефрону ко рту, и он выпил одним глотком, снова полежал, отдыхая, и указал взглядом на кувшин с водой. Роника наполнила чашку. Ефрон медленными глотками опорожнил ее и с сипящим вздохом откинулся на подушки. Морщины на его лбу уже начинали разглаживаться, губы обмякли. Он посмотрел на Давада, но заговорил не с ним.

— Не продавай ничего, любовь моя, — сказал он жене. — Тяни время, сколько сможешь. Только бы мне умереть на палубе «Проказницы» — а там уж я присмотрю, чтобы она послужила тебе верой и правдой. Мы с ней будем носиться по морям так, как ни одному кораблю прежде не удавалось. И у тебя всего будет в достатке, Роника, это я тебе обещаю. Ты только с верного курса не сбейся… и все… будет хорошо…

Голос его затихал с каждым словом. Вот он снова глотнул воздуху… Роника прислушивалась с замиранием сердца.

— С курса… не сбейся… — выдохнул Ефрон, и она не знала — к ней ли в действительности он обращался? Наверное, маковый отвар уже заволок для него туманом действительность, вернув умирающего капитана на палубу любимого корабля…

Она почувствовала, как обожгли глаза слезы, и сделала усилие, чтобы не дать им пролиться. Для этого понадобилась вся ее воля: горло свело пронзительной болью, она чуть не задохнулась. Покосилась на Давада и увидела, что у того недостало такта отвернуться. Спасибо и на том, что не принялся ее утешать.

— Его корабль, — с горечью проговорила она. — Только и говорит, что о своем проклятом корабле. Только он его всю жизнь и волновал…

Она сама не могла понять, отчего ей хотелось обмануть Давада — пусть увидит эту ее обиду и не заметит истинной силы ее горя над смертным ложем Ефрона. Все-таки она шмыгнула носом… о Боги — незаметно шмыгнуть не получилось. Сдавшись, Роника вытащила платочек и промокнула глаза.

— Мне, пожалуй, пора, — запоздало сообразил Давад.

— В самом деле? — услышала Роника свой собственный голос, произносивший заученно-вежливую фразу. Многолетняя выучка все же выручила ее в трудный момент. — Спасибо, что заглянул, — продолжила она. — Дай хоть до дверей тебя провожу.

А то еще раздумает уходить…

Поднявшись, она поправила Ефрону одеяло. Он пробормотал что-то насчет марселя[19]… что именно, она не разобрала. На пороге комнаты Давад поддержал ее под руку, и у нее хватило самообладания вытерпеть этот знак внимания с его стороны. Выйдя из зашторенных покоев больного, Роника сперва сощурилась от яркого света. Это она-то, всегда гордившаяся, что у нее в доме много солнца и воздух такой свежий! А теперь солнечные лучи, щедро лившиеся в широкие окна, казались ей нестерпимо резкими, ранящими глаза. Она покосилась на внутренний дворик, крытый прозрачным стеклом, и поспешно отвела взгляд. Когда-то расположенный там маленький сад составлял ее непреходящую радость и гордость. Ныне, лишенный внимания и заботы хозяйки, садик совсем захирел; иные растения стояли бурыми безжизненными скелетами, иные росли кое-как, в небрежении и беспорядке. «Вот не станет Ефрона, — попробовала она дать себе слово, — тогда-то я здесь опять все устрою как надо!»

Такая мысль, впрочем, тут же показалась ей самым подлым предательством. Ни дать ни взять она только и стремилась поскорее освободиться от умирающего, чтобы не мешал ей больше возиться в саду!..

— Все молчишь, — заметил Давад, и Роника словно очнулась. Она успела почти позабыть о нем, хоть он и вел ее под руку. Она хотела вежливо извиниться перед ним за невнимание, но тут он хрипло добавил: — Я вот припоминаю… когда умерла моя Дорилл… право же, ни у кого не было пищи для сплетен… — Они как раз подошли к просторной белой двери дома, и тут-то Давад удивил Ронику до глубины души: неожиданно повернувшись, он взял обе ее руки в свои: — Если я хоть что-нибудь смогу для тебя сделать… все что угодно… я серьезно, Роника, — все что угодно… ты уж дай мне знать, хорошо?

Руки у него были потные, влажные. И дыхание отдавало всеми пряностями, которыми был действительно с избытком приправлен его ужин. Роника знала, что перед ней — настоящий друг. Но в это мгновение она лишь со всей ясностью видела, во что может превратиться сама. Пока жила Дорилл, Давад был в Удачном среди первых. Могущественный, почтенный купец. Зажиточный, всегда отменно одетый. Любитель давать балы в своем обширном особняке. Заметный человек и в делах, и в городской жизни… А теперь его дом превратился в сущий склеп с анфиладами пыльных, давно не убиравшихся комнат, по которым шастали разболтанные, вороватые слуги. Роника и Ефрон были среди немногих, кто вспоминал про Давада, рассылая приглашения на званые обеды или балы. И вот вскорости не станет Ефрона… так не превратится ли она, как Давад, в жалкую тень былого благополучия? Она ведь, пожалуй, уже старовата для нового брака. Но и доживать свои дни, по-старушечьи ютясь в тихом уголке, еще не готова…

Ее охватил страх. И прорвался наружу очередной резкостью.

— Говоришь, Давад, все что угодно?… Что ж, можешь выплатить мои долги, помочь собрать на полях урожай, а заодно Альтии подыскать подходящего мужа… — Она с ужасом услышала слова, сорвавшиеся с языка, да и Давад буквально вытаращил глаза. Роника вытянула руки из его потных ладоней. — Прости, Давад, — с искренним раскаянием пробормотала она. — Не знаю, право, что это нашло на меня…