Десять жизней Мариам - Шейла Уильямс

– Моя дочь Ана, – заявил он с гордостью. – Мари говорит, она сильная и в ней дух медведицы.

– Мари?

– Наша знахарка. Дети называют ее тетя Кошка. Она ведь еще и повитуха.

Я снова вспомнила странный забор из ракушек, который видела с берега во время прогулки с Кве.

Вокруг был новый мир и новые люди, не похожие на меня, но… знакомые. Разговоры, смех, детский плач, музыка… Я не боялась. И не тревожилась. Наоборот, ощущала себя дома, хотя и в другом доме, с другой семьей, но меня приняли, и я заняла достойное положение. И я была в безопасности. Никто не причинит мне вреда и не поймает в ловушку. Не убьет. Я радовалась.

Хотелось спать. Должно быть, я задремала, потому что единственное, что помню, – как меня подняли и куда-то понесли, раскачивая на ходу, а низкий голос шептал мне что-то на ухо. Цезарь. Меня уложили в мягкое гнездышко, слабо пахнущее сладкими травами и свежевыстиранным бельем.

– Спи, сестренка. Спи.

В тот день, когда мы высадились на Рифе Цезаря, мне довелось снова побыть ребенком. В последний раз.

11

Малышка

«Черная Мэри» и «Калабар» почти постоянно курсировали по Восточной Атлантике и Карибскому морю, останавливаясь в стольких портах, что я не могла их сосчитать и запомнить все названия, какими бы странными они мне ни казались: Рыбная отмель (Кей-Лобос), бухта Корыто (Абако), Мелководье (Литтл-Инагуа), бухта Святой Марии, остров Равнинный (Навасса).

Цезарь стремился собрать навар до наступления того, что он называл сезоном штормов, когда придется засесть на своем Рифе.

Я содрогнулась, вспоминая нашу прежнюю землю, расплывшуюся от бесконечных дождей, реки, набухшие от воды, год, когда наводнением снесло деревню, где жили двоюродные братья отца. Хоть и маленькая, я запомнила, как вода стеной падала с неба несколько дней и родители приходили в отчаяние. Смывало посевы, людей и даже целые деревни, повсюду ползали змеи, и ничего не росло, потому что земля, пропитанная водой, словно жидкая каша, и уставшая, отвергала семена. Каким окажется сезон дождей на новом месте, прекрасно обеспеченном пресной водой, но находившемся в двух днях плавания от темных вод, я и не пыталась представить.

– Это больше, чем дождь, – объяснил Цезарь. – С восточного моря задувает ветер. Он несет бурю, небо чернеет, тучи обрушивают огонь. Воды могут поглотить корабль, даже военный фрегат, буквально в мгновение ока. Волны вздымаются выше деревьев. – И он показал на пальмы, покачивающиеся на легком ветерке. – Во время шторма нам всем следует укрыться в безопасных объятиях нашего Рифа. – Он посмотрел мимо меня и нахмурился. – Думаю, в этом году непогода придет рано. Вода слишком теплая.

И вот, чтобы обхитрить подбирающуюся к нам стену из черных туч, Цезарь, как лягушка, прыгал по сине-зеленым морям. Он приманивал англичан, вел переговоры с испанцами и французами.

Я делала всё, как было велено.

Говорила только с Цезарем. В голове у меня толпились и водили хороводы незнакомые лица и одежды, новые слова и странные выговоры. Многие португальские слова потерялись – порты и города, где жили моряки этого народа, находились южнее, в морях, куда Цезарь не заходил. Все чаще мне приходилось слышать английскую и французскую речь. А когда мы вышли из порта, Хавьер научил меня испанским словам. Нашей последней остановкой была Магдалена, пиратская гавань на северной окраине острова Куба. Затем «Черная Мэри» подняла паруса и повернула на север, к Рифу Цезаря и бухте Ангела, где пришвартовалась и укрылась на отдых от самых сильных штормов. «Калабар» ушел неделю назад, кряхтя под тяжестью припасов и добычи.

Утром, едва рассвело, я заняла свое место на палубе рядом с досточтимым братом. Состояние было странным: ощущалась усталость, кружилась голова, немного лихорадило. Ноги одеревенели и едва держали. Цезарь глянул на меня и озабоченно нахмурился.

– Сестричка моя милая, ты неважно выглядишь.

Я с трудом сглотнула, возникло ощущение, будто внутренности полезли наружу. Желудок скрутило узлом, в кишках словно ворочался еж. Я снова сглотнула, меня охватила волна паники. Не хотелось опозориться перед братом, начав перед ним блевать или, того хуже, опорожнять кишечник. Но я не могла пошевелиться. В висках пульсировало, зрение затуманилось, перед глазами плыли черные пятна. Мое тело с шумом испустило газы, и голова свалилась набок.

«Вот и смерть моя пришла», – подумала я, прежде чем на глаза упало черное небо и свет померк.

Сейчас-то я знаю, что после потери сознания чувства возвращаются по одному. И первым восстанавливается слух. Придя в себя – а то, конечно же, был лишь обморок, – я не ощущала ни боли, ни тошноты, ни даже тяжести собственного тела. Слышала лишь свое дыхание, грудь наполнилась, а затем опустела, из ноздрей вырвался тихий свист воздуха. Ноги провалились в матрас, а голова откинулась на подушку. Над ухом жужжали голоса, один знакомый, другой нет.

– Elle n’est sais pas. Она не знает. – Цезарь.

– Нет. Не думаю.

Женщина.

– …Это сделал…

– Qui est[24]…

– …Rien[25]. Такая юная, такая малышка. La pauvre jeune fille[26].

– Я найду того, кто это сделал, и…

– Enfin![27] Она тебя услышит! Calmez[28].

– Она будет жить?

– Да.

– А ребенок?

Их голоса были слышны ясно, а вот смысл речей ускользал… смесь моих снов, звуков, языков. Португальский и фон, эдо и фула, арабский, французский и английский языки переплетались друг с другом. Мой разум изо всех сил пытался распутать слова и фразы. «Она»… Это обо мне? Я заболела, но буду жить. Так сказала женщина. Цезарь найдет… убьет… кого-то. Кого? Почему? А еще какой-то младенец, но детского плача не слышно. Женщина сказала, что он не жил или не выжил. Ах да! Это ведь знахарка, как ее, Мари Катрин. Мы же с ней так и не познакомились. Но она ведь целительница и повитуха. Вот почему Цезарь спросил о ребенке. Женщина говорила на французском, мешая его с языком, которого я раньше не слышала.

– Убирайся. Это женское дело, – авторитетно заявила она. – Я позову, если понадобишься.

Живот пронзила боль. Я резко пришла в себя, задыхаясь. Попыталась сесть, но не смогла. Кто-то… женщина? Да, к руке нежно прикоснулась мягкая ткань, а нос обласкал слабый аромат специй и цветов. Я открыла глаза, но увидела не лицо, а лишь желтовато-смуглое пятно. Женщина положила ладонь мне на лоб, затем кончиком пальца коснулась моей щеки, бормоча ласковые слова на непонятном языке: не на французском, не на эдо, не на