Поделись своей правдой - Алексей Евгеньевич Аберемко

– Зачем к парню пристаёшь? Не денег – гуляй!

– Ты кто? – повернулся ко мне клиент. – Ты чё, здесь главный?

– Уж поглавнее тебя!

– А я – Горбатый! Слышал?

– Не слышал и не жалею. Если такой крутой, почему не при деньгах?

– У каждого непруха случается. Нет табачку! Добром говорю: скажи пацану, чтобы начислил.

Горбатый встал со стула и пошёл ко мне. От бильярдного стола подошёл парень спортивного типа. Я его откуда-то знал. По-моему, друг Камала, Владом зовут. Без разговоров блатного кием по хребту отоварил. Тот – крепкий, не упал, развернулся:

– Ты что, пыжик, охуел?

И тут Влад опустил кий:

– Коля?! Прости, в натуре, попутал.

И мне с ноги в голову! Он кикбоксингом занимался, Чак Норрис, грёбаный. Я рухнул на пол. Суета началась. Пытался встать. Ещё пару раз прилетело. Потом – удар по голове… не помню… отключился.

Потом эпизодами – суета. Кто-то дёргает, несут. Голос Офелии:

– Дыши! Дыши!

А я что делаю?

– Камал! Ты медиков вызвал?

Камал здесь? Нормально! Он разрулит. Меня несут. Грузят в медицинский дрон. Дрон дёргается, но не взлетает, едет. Робокар? Открываю глаза. Что-то мешает. Темно. У меня завязаны глаза. Пытаюсь снять повязку. Руки тоже связаны. Меня пристегнули к каталке? Будто в ответ машину дёргает. Качусь по полу. Бьюсь головой о что-то твёрдое. Теряю сознание.

* * *

Туристов отправили «Кукурузником». С моими друзьями попросились ещё пятеро из более ранних. Остальные остались, прижились. Нас с Люськой Вероника взяла в свой коптер.

Горло начало драть уже на подлёте к Клибригу. Неконтролируемые спазмы согнули тело и разрешились сухим кашлем. Я и не знал, что воздух в городе настолько загрязнён. Понял на контрасте с Москвой. А ведь мы только в пригороде.

Люська, до этого с интересом пялившаяся на проплывающий пейзаж, обеспокоенно повернулась:

– Что с тобой?!

– Астма,– произнёс забытое в Москве слово.

Люська обняла и стала гладить по спине:

– Как помочь?

– Ингалятор… – я снова зашёлся кашлем, – в аптеке.

– Терпи! – приказала Вероника. – Сейчас что-нибудь найдём, – и оператору дрона, – пробей по навигатору.

Это была одна из немногих аптек, где ещё работали живые люди, хотя и аптечный принтер тоже присутствовал. Но некоторые индивиды игнорировали возможность получить точно синтезированное по кюар коду, выданному онлайн врачом, лекарство, предпочитая дикарское самолечение. Наверное, потому что в Клибриге болели, в основном, старики. Ну и я.

К единственному работающему окошку фармацевта подошла бабуля:

– Мой муж кашляет уже неделю.

– Сухой кашель или мокрый? – уточнила женщина по ту сторону прозрачного пластика.

Вот такой:

– Кха!!! Кха!!! – изобразила в окошко заботливая жена.

Фармацевт невозмутимо вынула из ящичка блистер:

– Тридцать два крафта.

– У него и температура.

– Что-то давали?

– Муж сам что-то принял. Я спрошу.

Женщина собралась отходить, но снова повернулась:

– Ещё мне от суставов.

– Что с суставами.

– Болят.

– Обследовались?

– Ходила. Там женщина говорит, что не входит в соцпакет.

– Возьмите противовоспалительное.

– Сколько стоит?

– Ещё пятьдесят.

– У меня нет кэша.

– Тысяча шестьсот сорок твинклов всё вместе.

Бабуля корявыми пальцами разблокировала смартфон, посмотрела на экран и тихо зашамкала, как будто уговаривая саму себя:

– Пенсию через неделю начислят. Крупа есть. Масла бы купить… не кушает он из принтера. Не любит.

Забарьерная жительница предложила:

– Обезбол возьмите. Триста пятьдесят. Всё вместе меньше тысячи.

Лицо бабули просияло надеждой:

– Поможет?

– Обязательно.

– А как принимать?

Про дозировку я уже не слушал. Открылось соседнее окошко, я расплатился одолженной Вероникой картой и с облегчением вдохнул живительную струю из баллончика.

Коптер мягко качнулся на опорах и затих. Слабое жужжание моторов стало заметным, только когда замолкло. Я спрыгнул на резиновое покрытие спортивной площадки перед нашим домом, помог вылезти Люське, снял баулы. Огляделся. Серое небо, в тон небу типовые дома Балкера, выцветший пластик детской площадки, ржавые остовы древних машин и пара, не менее ржавых, но на ходу. Какое всё родное! Стайка подростков на площадке недоверчиво смотрят на полицейский коптер. Я их не помню, наверное, когда я исчез, ещё мелюзгой были.

Вероника пружинисто спрыгнула, торнула моё плечо:

– Отойдём.

Люська недовольно посмотрела в её сторону, но смолчала.

Когда мы отошли, господин майор посмотрела на меня в упор:

– Точно не нужна реабилитация?

– Точно. Я здесь вырос.

– Я её имею в виду, – Вероника кивнула на Люську, – надо же найти, откуда она в Москву попала. Да и вообще.

– Разберёмся, – заверил я.

Вероника долгую минуту смотрела мне в глаза, то ли пытаясь в них прочесть тайный заговор, то ли размышляя. Потом коротко бросила:

– Смотри!

Ловка прыгнула в коптер. Машина взмыла в серое небо Клибрига.

Я поднял нашу поклажу. Люськина котомка, по-моему, пуда два весила.

– Ты что, камней в Москве на память набрала, – беззлобно возмутился я.

– Надо! – доходчиво пояснила подруга.

Перед подъездом я остановился и оглянулся на движение. По улице шла фигура в широких, в красную и жёлтую полоску, атласных штанах на подтяжках. Перестала переодеваться после работы. Штаны реально висели. Просторная фиолетовая блуза не могла скрыть того, что за пояс можно впихнуть ещё одну такую же женщину. Куда делось мамино пузико? Не смотря на лето, поверх блузы была накинута куртка. Мёрзнет. Грим после выступления не снят. Раньше маме было не всё равно, как она выглядит на людях. Те же самые люди видят её и на представлении, но это не одно и то же. Роль женщины-клоуна и женщины-женщины мама всегда разделяла.

Опущенные плечи, потухший взгляд «вовнутрь», яркий грим не скрывает помявших кожу морщин. За два с половиной года мама постарела на все десять. Я сдержался, чтобы не кинуться навстречу: хотел, чтобы сама узнала. Сказал настолько громко, насколько позволил комок, подкативший к горлу:

– Привет!

Машинально ответила:

– Здравствуйте.

Прошла, даже не взглянув в нашу сторону. Вдруг остановилась. Задумалась. Резко повернула голову. Улыбка разом скинула пяток лет с лица. Рывок, и мама висит на моей шее. Перемешанный со слезами грим пачкает лицо и рубашку. Между поцелуями ярко накрашенные губы причитают:

– Виталик! Виталечка!

Комок из моего горла вырывается криком:

– Мамуля!

Я тоже плачу. Немного успокоившись, притягиваю рукой, всё это время скромно стоявшую рядом Люську:

– Это Людмила, моя жена!

Люська отстранилась:

– Какая Людмила? Люся я!

Мама обняла нас обоих.

В квартире стаял плотный запах перегара. Если Леший прав, и все элементы продуктов питания по команде внутреннего контролера синтезируются организмом из выдаваемых принтерами наборов элементов, то в организме отца токсикология метанола синтезируется очень активно.

Мама прошла в спальню. Из открытой двери добавился запах блевоты. Послышался