Юрий Никулин - Иева Пожарская

Ефим Лейбович, фронтовой друг Никулина, рассказывал: «Помню, как Юра пришел к нам из госпиталя: худой, сутулый, с усами, в короткой шинели. И первым делом состроил "японца", ужасно смешную гримасу умел он делать… И потом он постоянно всех нас бодрил и веселил, хотя, наверное, на душе кошки скребли. Обожал всяческие розыгрыши, но на него никогда не сердились и не обижались… Как командир он был уж очень мягок, а солдат хороший: все у него получалось ловко и ладно. Главное, он всегда был находчивым, жизнерадостным. Умудрялся много читать (больше всего любил Джека Лондона), марки собирал. А остроты и шутки из него прямо сыпались. И не только на привалах, но и в самых отчаянных ситуациях» [18].

Пришла новая, уже третья военная осень. Дни обороны Ленинграда, долгой, ожесточенной, текли и текли. Туманный день с воем снарядов и мин сменяла черная ночь под тот же аккомпанемент мин и снарядов и со вспышками ракет. Никулин смотрел на огни ракет и понимал — там передний край. Там линия, которую в течение двух с лишним лет не могут преодолеть немцы, несмотря на все усилия. Но… «Почему же ты думаешь, что живым останешься именно ты?»…

В обороне под Пулковом Никулин встретил знаменитого судью всесоюзной категории по футболу Николая Харитоновича Усова. Небольшого роста, толстенький, с виду даже комичный, он до войны считался у футбольных болельщиков самым справедливым судьей [19]. В начале войны он, как и почти все дееспособные мужчины-ленинградцы, ушел на фронт, и Никулин встретил Николая Харитоновича осенью 1943 года уже в звании капитана.

Примерно за полтора года до этого, в апреле 1942 года, Усова прямо с боевых позиций вызвал командующий Ленинградским фронтом Говоров и дал распоряжение, чтобы тот судил матч по футболу, который специально решили провести в блокадном городе — для поднятия духа ленинградцев. Играть должны были команды ленинградского «Динамо» и Краснознаменного Балтийского флота. Надо было показать и своим, и врагам: Ленинград жив и полон сил. Футболистов, раскиданных по всем участкам фронта, стали отзывать из военных частей в Ленинград, организовывали их питание. Спортсмены, кто оставался еще в живых, съезжались из госпиталей и окопов, с Карельского перешейка, из Кронштадта и с Ораниенбаумского пятачка, из ленинградских учреждений. Вместе со всеми с фронта отозвали и судью Усова, и от него при встрече в 1943 году сержант Никулин, по-прежнему страстный болельщик, узнал подробности того матча, о котором он читал во фронтовых многотиражках.

Игра была назначена на 6 мая 1942 года, играть предстояло на ленинградском стадионе имени Ленина. Поле стадиона было запущено, пустынно, опоясано низкой оградой из металлического лома. И все-таки это был стадион. Израненный, искалеченный, он был для всех игроков еще дороже — как больной друг.

Началась подготовка. Тренироваться было невыносимо трудно, но каждый футболист превозмогал эти трудности героически, ни один человек не отступил. Каждый считал, что это нужно для победы. Сказывалось истощение организма: у футболистов кружилась голова, в глазах кружили черные мухи, мышцы болели нещадно. Но все это было ничто в сравнении с царящим в душе у каждого настроением. Надо же такое представить: немцы в четырех километрах от Ленинграда, люди умирают на улицах от голода, а мы на стадионе — всем смертям назло! — будем играть в футбол!

Конечно, 6 мая стадион не был похож на тот, каким был в мирное время: ни людских потоков, ни многоголосого оживленного шума, ни радостных возгласов, ни звона обвешанных болельщиками трамваев. Вместо этого — иные звуки и иные ощущения: совсем рядом, в нескольких сотнях метров то и дело рвались снаряды. Усов рассказывал, что особенно он запомнил чистую-чистую, промытую дождями зеленую траву поля и радостное чувство неутолимой жажды жизни. И проросшую здесь, как трава на этом зеленом поле, под грохот взрывов, уверенность: жизнь побеждает! Мы играем в футбол — значит, фашистам скоро конец.

Командование, понимая, в каком ужасающем физическом состоянии находятся игроки, предложило укороченный регламент: сыграть два тайма, но только по 30 минут каждый. Но футболисты решили: играть — так играть, как положено. И сыграли настоящий футбол — два тайма по 45 минут, с перерывом между ними. Было трудно. И мышцы у игроков болели страшно, и мяч казался тяжелее, чем обычно, и летел он не так далеко. Но все это было ничто в сравнении с настроением. Каждый игрок на поле сердцем чувствовал, сколько бодрости и силы дал их матч ленинградцам.

Про Николая Усова Никулину в 1943 году рассказали еще одну историю, которую он потом неоднократно пересказывал и которая, судя по всему, в переиначенном немного виде вошла в сценарий художественного фильма «Женя, Женечка и "катюша"». Вот она, эта история.

Блокадной зимой шесть человек, среди них и Усова, отправили в разведку. Разведчики взяли «языка», но тот стал громко кричать, и к нему подоспела помощь от своих. Усов получил по голове чем-то тяжелым, потерял сознание, а когда очнулся, то сначала ничего не мог понять. Постепенно он догадался, что находится в немецкой землянке. Лежит один, голова у него перевязана, вокруг — тишина, а перед ним — плакат с изображением футболиста с мячом. Наконец в землянку вошел какой-то немецкий офицер и спросил:

— Ну, как вы себя чувствуете? Вы меня помните, узнаете?

— Нет.

Тогда немец на ломаном русском языке стал рассказывать, что с Усовым они встречались в Германии еще до войны. Он тоже — футбольный судья, и когда Усов в начале 1930-х годов приезжал на международный матч судить игру, то они познакомились, обменялись адресами, обещали друг другу писать.

Офицер предложил поесть и пока выкладывал на стол консервы, хлеб и шнапс, весело болтал о будущем. Говорил, чтобы Усов не чувствовал себя пленным, что скоро его отправят в Дрезден, где он сможет поселиться у родных этого немца, что те помогут Усову с работой и что, когда война закончится, Усов сможет вернуться домой. Но вдруг прозвучало одно «но»: «Но только давай завтра утром выйдем на передний край, и ты покажешь, где у вас штаб, где склады с боеприпасами, где батареи…»

Усов молчал.

А наутро они с офицером пошли на наблюдательный пункт. Там несли дежурство несколько немецких солдат, стояла подзорная труба, а метрах в ста примерно проходила нейтральная полоса. Усов постоял, подумал и сказал:

— Ладно, давай карту!

Немец подал карту. Усов сделал вид, будто изучает ее, а сам краем глаза внимательно осматривался — как бы сбежать. В этот момент его знакомый офицер, прикуривая, отвернулся в сторону: зажигалка гасла на ветру, и он развернулся, чтобы прикрыть огонь от ветра. Усов понял — лучшего момента не будет. Он вскочил на бруствер и что есть силы побежал. Усов рассказывал: «Если бы засечь время, наверняка рекорд по бегу поставил. Бегу я по нейтралке и слышу, как мой немец кричит: "Дурак, вернись назад!" Остальные солдаты начали по мне палить. А он им приказывает: "Не стрелять! Не стрелять!", но все-таки ранило меня в плечо, когда я уже прыгал в наши траншеи».